нервный, несчастный
на службе и в семейной жизни, потянул к себе счеты
и стал считать снова. Месяц тому назад он приобрел
в банкирской конторе Кошкера выигрышный билет 1-го
займа на условиях погашения ссуды частями в виде
ежемесячных взносов и теперь высчитывал, сколько
ему придется заплатить за все время погашения и когда
билет станет его полною собственностью.
К этой сумме нужно прибавить проценты за 1 месяц в
размере 7% годовых и 1/4% комиссионных, гербовый
сбор, почтовые расходы за пересылку залоговой квитанции
пени 18 коп. ...
   За перегородкой на кровати лежала жена Попова,
Софья Саввишна, приехавшая к мужу из Мценска
просить отдельного вида на жительство. В дороге она
простудилась, схватила флюс и теперь невыносимо
страдала. наверху за потолком какой-то энергический
мужчина, вероятно ученик консерватории, разучивал
на рояли рапсодию Листа с таким усердием, что, казалось,
по крыше дома ехал товарный поезд. Направо,
в соседнем номере, студент-медик готовился к экзамену.
Он шагал из угла в угол и зубрил густым семинарским
басом:
   - Хронический катар желудка наблюдается также
у привычных пьяниц, обжор, вообще у людей, ведущих
неумеренный образ жизни...
   В номере стоял удушливый запах гвоздики, креозота,
йода, карболки и других вонючих веществ, которые
Софья Саввишна употребляла против своей зубной
боли.
прибавить 14 руб. 81 коп., итого к этому месяцу остается
считая за 1 месяц вперед 7% годовых и 1/4% комиссионных...
   - Ах-х!- застонала жена.- Да помоги же мне,
Лев Иваныч! Умира-аю!
   - Что же я, матушка, сделаю? Я не доктор... 1/4%
за транзит 74 коп. ...
   - Бесчувственный!- заплакала Софья Саввишна,
высовывая свою опухшую физиономию из-за ширмы.-
Ты никогда мне не сочувствовал, мучитель! Слушай,
когда я тебе говорю! Невежа!
   - Стало быть, 1/4% комиссионных... за транзит
   - Хрронический катар желудка,- зубрил студент,
шагая из угла в угол,- наблюдается также у привычных
пьяниц, обжор...
   Попов встряхнул счеты, мотнул угоревший головой
и стал считать снова. Через час он сидел все на том
же месте, таращил глаза в залоговую квитанцию и бормотал:
67 коп. Хорошо-с... В сентябре я взношу 5 руб., останется
7% годовых, 1/4% комиссионных...
   - Варвар, подай нашатырный спирт!- взвизгнула
Софья Саввишна.- Тиран! Убийца!
   - Хрронический катар желудка наблюдается также
при стррраданиях печени...
   Попов подал жене спирт и продолжал:
аберрации 18 коп., пени 32 коп. ...
   Наверху музыка было утихла, но через минуту пианист
заиграл снова и с таким ожесточением, что в матрасе
под Софьей Саввишной задвигалась пружина.
Попов ошалело поглядел на потолок и начал считать
на счеты и видел что-то вроде морской зыби; в
глазах его рябило, мозги путались, во рту пересохло и
на лбу выступил холодный пот, но он решил не вставать,
пока окончательно не уразумеет своих денежных
отношений к банкирской конторе Кошкера.
   - А-ах!- мучилась Софья Саввишна.- Всю правую
сторону рвет. Владычица! О-ох, моченьки моей
нет! А ему, аспиду, хоть трава не расти! Хоть умри я,
ему все равно! Несчастная я, страдалица! Вышла за
идола, мученица!
   - Но что же я могу сделать? Значит в феврале
прибавляя 7% годовых и 1/4% комиссионных,
   - Хрронический катар желудка наблюдается и
при страданиях легких...
   - Не муж ты, не отец своих детей, а тиран и мучитель!
Подай скорей хоть гвоздичку, бесчувственный!
   - Тьфу! 1/4% комиссионных... то есть что же я? За
вычетом прибыли от купонов, с прибавлением 7% годовых
за месяц вперед, 1/4% комиссионных...
   - Хррронический катар желудка наблюдается и
при страданиях легких...
   Часа три спустя Попов подвел последний итог. Оказалось,
что за все время погашения придется заплатить
что если вычесть отсюда выигрыш в двести тысяч, то
все же останется убытку больше миллиона. Увидев такие
цифры, Лев Иванович медленно поднялся, похолодел...
На лице у него выступило выражение ужаса,
недоумения и оторопи, как будто у него выстрелили
под самым ухом. В это время наверху за потолком к
пианисту подсел товарищ, и четыре руки, дружно ударив
по клавишам, стали нажаривать рапсодию Листа.
Студент-медик быстрее зашагал, прокашлялся и загудел:
   - Хррронический катар желудка наблюдается также
у привычных пьяниц, обжоррр...
   Софья Саввишна взвизгнула, швырнула подушку,
застучала ногами... Боль ее, по-видимому, только что
начинала разыгрываться...
   Попов вытер холодный пот, опять сел за стол и,
встряхнув счеты, сказал:
   - Надо проверить... Очень возможно, что я немножко
ошибся...
   И он принялся опять за квитанцию и начал снова
считать:
   А в ушах у него стучало:
   "Дыр... дыр... дыр..."
   И уже слышались выстрелы, свист, хлопанье бичей,
рев львов и леопардов.
этот шум.- В июне я взношу 5 рублей! Черт
возьми, 5 рублей! Черт вас дери, в рот вам дышло,
5 рублей! Vive la France! Да здравствует Дерулед!
   Наутро его свезли в больницу.

ЖИВАЯ ХРОНОЛОГИЯ
   Гостиная статского советника Шарамыкина окутана
приятным полумраком. Большая бронзовая лампа
с зеленым абажуром красит в зелень a la "украинская
ночь" стены, мебель, лица... Изредка в потухающем
камине вспыхивает тлеющее полено и на мгновение
заливает лица цветом пожарного зарева; но
это не портит общей световой гармонии. Общий тон,
как говорят художники, выдержан.
   Перед камином в кресле, в позе только что пообедавшего
человека, сидит сам Шарамыкин, пожилой
господин с седыми чиновничьими бакенами и с кроткими
голубыми глазами. По лицу его разлита нежность,
губы сложены в грустную улыбку. У его ног,
протянув к камину ноги и лениво потягиваясь, сидит
на скамеечке вице-губернатор Лопнев, бравый мужчина
лет сорока. Около пианино возятся дети Шарамыкина:
Нина, Коля, Надя и Ваня. Из слегка отворенной
двери, ведущей в кабинет г-жи Шарамыкиной,
робко пробивается свет. Там за дверью, за своим
письменным столом, сидит жена Шарамыкина, Анна
Павловна, председательница местного дамского комитета,
живая и пикантная дамочка, лет тридцати с
хвостиком. Ее черные, бойкие глазки бегают сквозь
пенсне по страницам французского романа. Под романом
лежит растрепаный комитетский отчет за
прошлый год.
   - Прежде наш город в этом отношении был счастливее,
- говорит Шарамыкин, щуря свои кроткие
глаза на тлеющие уголья.- Ни одной зимы не проходило
без того, чтобы не приезжала какая-нибудь
звезда. Бывали и знаменитые актеры, и певцы, а нынче...
черт знает что! кроме фокусников да шарманщиков,
никто не наезжает. Никакого эстетического
удовольствия... Живем, как в лесу. Да-с... А помните,
ваше превосходительство, того итальянского трагика...
как его?.. еще такой брюнет, высокий... Дай бог память...
Ах да! Луиджи Эрнесто де Руджиеро... Талант
замечательный... Сила! Одно слово скажет, бывало,
и театр ходором ходит. Моя Анюточка принимала
большое участие в его таланте. Она ему и театр
выхлопотала, и билеты на десять спектаклей
распродала... Он ее за это декламации и мимике
учил. Душа человек! Приезжал он сюда... чтоб не
соврать... лет двенадцать тому назад... Нет, вру...
Меньше, лет десять... Анюточка, сколько нашей
Нине лет?
   - Десятый год!- кричит из своего кабинета
Анна Павловна.- А что?
   - Ничего, мамочка, это я так... И певцы хорошие
приезжали, бывало... Помните вы tenore di grazia
Прилипчина? Что за душа человек! Что за наружность!
Блондин... лицо этакое выразительное, манеры
парижские... А что за голос, ваше превосходительство!
Одна только беда: некоторые ноты желудком
пел и "ре" фистулой брал, а то все хорошо. У Тамберлика,
говорил, учился... Мы с Анюточкой выхлопотали
ему залу в общественном собрании, и в благодарность
за это он, бывало, нам целые дни и ночи
распевал... Анюточку петь учил... Приезжал он, как
теперь помню, в великом посту, лет... лет двенадцать
тому назад. Нет, больше... Вот память, прости господи!
Анюточка, сколько нашей Надечке лет?
   - Двенадцать!
   - Двенадцать... ежели прибавить десять месяцев...
Ну, так и есть... тринадцать!.. Прежде у нас
в городе как-то и жизни больше было... Взять, к примеру,
хоть благотворительные вечера. Какие прекрасные
бывали у нас прежде вечера. Что за прелесть!
И поют, и играют, и читают... После войны, помню,
когда здесь пленные турки стояли, Анюточка делала
вечер в пользу раненых. Собрали тысячу сто рублей...
Турки-офицеры, помню, без ума были от Анюточкина
голоса и все ей руку целовали. Хе, хе... Хоть и азиаты, а
признательная нация. Вечер до того удался,
что я, верите ли, в дневник записал. Это было, как
теперь помню, в... семьдесят шестом... нет! В семьдесят
седьмом... Нет! Позвольте, когда у нас турки стояли?
Анюточка, сколько нашему Колечке лет?
   - Мне, папа, семь лет!- говорит Коля, черномазый
мальчуган с смуглым лицом и черными, как
уголь, волосами.
   - Да, постарели и энергии той уж нет!..- соглашается
Лопнев, вздыхая.- Вот где причина... Старость,
батенька! Новых инициаторов нет, а старые
состарились... Нет уж того огня. Я, когда был помоложе,
не любил, чтоб общество скучало... Я был
первым помощником вашей Анны Павловны... Вечер ли с
благотворительною целью устроить, лотерею
ли, приезжую ли знаменитость поддержать - все
бросал и начинал хлопотать. Одну зиму, помню, я до
того захлопотался и набегался, что даже заболел...
Не забыть мне этой зимы!.. Помните, какой спектакль
сочинили мы с вашей Анной Павловной в пользу
погорельцев?
   - Да это в каком году было?
   - Не очень давно... В семьдесят девятом... Нет,
в восьмидесятом, кажется! Позвольте, сколько
вашему Ване лет?
   - Пять!- кричит из кабинета Анна Павловна.
   - Ну, стало быть, это было шесть лет тому назад...
Да-с, батенька, были дела! Теперь уж не то!
Нет того огня!
   Лопнев и Шарамыкин задумываются. Тлеющее
полено вспыхивает в последний раз и подергивается
пеплом.

КАЗАК
   Арендатор хутора Низы Максим Торчаков, бердянский
мещанин, ехал со своей молодой женой из церкви и
вез только что освещенный кулич. Солнце еще не
всходило, но восток уже румянился, золотился. Было
тихо... Перепел кричал свои "пить пойдем! пить
пойдем!", да далеко над курганчиком носился
коршун, в больше во всей степи не было заметно ни
одного живого существа.
   Торчаков ехал и думал о том, что нет лучше и
веселее праздника, как Христово воскресенье. Женат
он был недавно и теперь справлял с женой первую
пасху. На что бы он ни взглянул, о чем бы ни
подумал, все представлялось ему светлым, радостным
и счастливым. Думал он о своем хозяйстве и
находил, что все у него исправно, домашнее
убранство такое, что лучше и не надо, всего
довольно и все хорошо; глядел он на жену - и она
казалась ему красивой, доброй и кроткой. Радовала
его и заря на востоке, и молодая травка, и его
тряская визгливая бричка, нравился даже коршун,
тяжело взмахивавший крыльями. А когда он по пути
забежал в кабак закурить папиросу и выпил
стаканчик, ему стало еще веселее...
   - Сказано, велик день!- говорил он.- Вот и велик!
Погоди, Лиза, сейчас солнце начнет играть. Оно
каждую пасху играет! И оно тоже радуется, как люди!
   - Оно не живое,- заметила жена.
   - Да на нем люди есть!- воскликнул Торчаков.-
Ей-богу, есть! Мне Иван Степаныч рассказывал - на
всех планетах есть люди, на солнце и на месяце!
Право... А может, ученые и брешут, нечистый их
знает! Постой, никак лошадь стоит! Так и есть!
На полдороге к дому, у Кривой Балочки, Торчаков и
его жена увидели оседланную лошадь, которая стояла
неподвижно и нюхала землю. У самой дороги на кочке
сидел рыжий казак и, согнувшись, глядел себе в
ноги.
   - Христос воскрес!- крикнул ему Максим.
   - Воистину воскрес,- ответил казак, не поднимая
головы.
   - Куда едешь?
   - Домой, на льготу.
   - Зачем же тут сидишь?
   - Да так... захворал... Нет мочи ехать.
   - Что ж у тебя болит?
   - Весь болю.
   - Гм... вот напасть! У людей праздник, а ты
хвораешь! Да ты бы в деревню или на постоялый
ехал, а что так сидеть?
   Казак поднял голову и обвел утомленными, больными
глазами Максима, его жену, лошадь.
   - Вы это из церкви?- спросил он.
   - Из церкви.
   - А меня праздник в дороге застал. Не привел бог
доехать. Сейчас сесть бы да ехать, а мочи нет...
Вы бы, православные, дали мне, проезжему, свяченой
пасочки разговеться!
   - Пасочки?- спросил Торчаков.- Оно можно,
ничего... постой, сейчас...
Максим быстро пошарил у себя в карманах, взглянул
на жену и сказал:
   - Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать-то
- не рука, всю паску испортишь. Вот задача!
Поищи-ка, нет ли у тебя ножика?
   Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу
за ножом.
   - Вот еще что выдумали!- сердито сказала жена
Торчакова.- Не дам я тебе паску кромсать! С какими
глазами я ее домой порезанную повезу? И видано ль
дело - в степи разговляться. Поезжай на деревню к
мужикам да там и разговляйся!
   Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую
салфетку, и сказала:
   - Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а
свяченая паска, и грех ее без толку кромсать.
   - Ну, казак, не прогневайся!- сказал Торчаков и
засмеялся.- Не велит жена! Прощай, путь-дорога!
Максим тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом
покатила дальше. А жена все еще говорила, что
резать кулич, не доехав до дому,- грех и не
порядок, что все должно иметь свое место и время.
На востоке, крася пушистые облака в разные цвета,
засияли первые лучи солнца; послышалась песня
жаворонка. Уж не один, три коршуна, в отдалении
друг от друга, носились над степью. Солнце
пригрело чуть-чуть, и в молодой траве закричали
кузнечики.
   Отъехав больше версты, Торчаков оглянулся и
пристально поглядел вдаль.
   - Не видать казака...- сказал он.- Экий сердяга,
вздумал в дороге хворать! Нет хуже напасти: ехать
надо, а мочи нет... Чего доброго, помрет в
дороге... Не дали мы ему, Лизавета, паски, а
небось и ему надо было дать. Небось и ему
разговеться хочется.
   Солнце взошло, но играло оно или нет, Торчаков не
видел. Всю дорогу до самого дома он молчал, о
чем-то думал и не спускал глаз с черного хвоста
лошади. неизвестно отчего, им овладела скука, и от
праздничной радости в груди не осталось ничего,
как будто ее и не было.
   Приехали домой, христосовались с работниками;
Торчаков опять повеселел и стал разговаривать, но
как сели разговляться и все взяли по куску
свяченого кулича, он невесело поглядел н жену и
сказал:
   - А нехорошо, Лизавета, что мы не дали тому казаку
разговеться.
   - Чудной ты, ей-богу!- сказала Лизавета и с
удивлением пожала плечами.- Где ты взял такую
моду, чтобы свяченую паску раздавать по дороге?
Нешто это булка? Теперь она порезана, на столе
лежит, пущай ест, кто хочет, хоть и казак твой!
Разве мне жалко?
   - Так-то оно так, а жалко мне казака. Ведь он хуже
нищего и сироты. В дороге, далеко от дому,
хворый...
   Торчаков выпил полстакана чаю и уж больше ничего
не пил и не ел. Есть ему не хотелось, чай казался
невкусным, как трава, и опять стало скучно.
После разговенья легли спать. Когда часа через два
Лизавета проснулась, он стоял у окна и глядел во
двор.
   - Ты уже встал?- спросила жена.
   - Не спится что-то... Эх, Лизавета,- вздохнул он,-
обидели мы с тобой казака!
   - Ты опять с казаком! Дался тебе этот казак. Бог с
ним.
   - Он царю служил, может кровь проливал, а мы с
ним, как с свиньей обошлись. Надо бы его больного
домой привесть, покормить, а мы ему даже кусочка
хлеба не дали.
   - Да, так дам я тебе паску портить. Да еще
свяченую! Ты бы ее с казаком искромсал, а я бы
потом дома глазами лупала? Ишь ты какой!
Максим потихоньку от жены пошел в кухню, завернул
в салфетку кусок кулича и пяток яиц и пошел в
сарай к работникам.
   - Кузьма, брось гармонию,- обратился он к одному
из них.- Седлай гнедого или Иванчика и езжай
поживее к Кривой Балочке. Там больной казак с
лошадью, так вот отдай ему это. Может, он еще не
уехал.
   Максим опять повеселел, но, прождав несколько
часов Кузьму, не вытерпел, оседлал лошадь и
поскакал к нему навстречу. Встретил он его у самой
Балочки.
   - Ну что? Видал казака?
   - Нигде нету. Должно, уехал.
   - Гм... история!
   Торчаков взял у Кузьмы узелок и поскакал дальше.
Доехав до деревни, он спросил у мужиков:
   - Братцы, не видали ли вы больного казака с
лошадью? Не проезжал ли тут? Из себя рыжий, худой,
на гнедом коне.
   Мужики поглядели друг на друга и сказали, что
казака они не видели.
   - Обратный почтовый ехал, это точно, а чтоб казак
или кто другой
такого не было.
    Вернулся Максим домой к обеду.
   - Сидит у меня этот казак в голове и хоть ты что!-
сказал он жене.- Не дает спокою. Я все думаю: а
что, ежели это бог нас испытать хотел и ангела или
святого какого в виде казака нам навстречу послал.
Ведь бывает это. Нехорошо, Лизавета, обидели мы
человека!
   - Да что ты ко мне с казаком пристал?- крикнула
Лизавета, выходя их терпения.- Пристал, как смола!
   - А ты, знаешь, не добрая...- сказал Максим и
пристально поглядел ей в лицо.
   И он впервые после женитьбы заметил, что его жена
не добрая.
   - Пущай я не добрая,- крикнула она и сердито
стукнула ложкой,- а только не стану я всяким
пьяницам свяченую паску раздавать!
   - А нешто казак пьяный?
   - Пьяный!
   - Почем ты знаешь?
   - Пьяный!
   - Ну и дура!
   Максим, рассердившись, встал из-за стола и начал
укорять свою молодую жену, говорил, что она
немилосердная и глупая. А она, тоже рассердившись,
заплакала и ушла в спальню и крикнула оттуда:
   - Чтоб он околел, твой казак! Отстань ты от меня,
холера, со своим казаком вонючим, а то я к отцу
уеду!
   За все время после свадьбы у Торчакова это была
первая ссора с женой. До самой вечерни он ходил у
себя по двору, все думал о жене, думал с досадой и
она казалась теперь злой, некрасивой. И как
нарочно, казак все не выходил из головы, и Максиму
мерещились то его больные глаза, то голос, то
походка...
   - Эх, обидели мы человека!- бормотал он.- Обидели!
Вечером, когда стемнело, ему стало нестерпимо
скучно, как никогда не было,- хоть в петлю
полезай! От скуки и с досады на жену он напился,
как напивался в прежнее время, когда был
неженатым. В хмелю он бранился скверными словами и
кричал жене, что у нее злое, некрасивое лицо и
завтра же он прогонит ее к отцу.
   Утром на другой день праздника он захотел
опохмелиться и опять напился.
   С этого и началось расстройство.
   Лошади, коровы, овцы и ульи мало-помалу друг за
дружкой стали исчезать со двора, долги росли, жена
становилась постылой... Все эти напасти, как
говорил Максим, произошли оттого, что у него злая,
глупая жена, что бог прогневался на него и на
жену... за больного казака. Он все чаще и чаще
напивался. Когда был пьян, то сидел дома и шумел,
а трезвый ходил по степи и ждал, не встретится ли
ему казак...








СНОСКИ:

1. На юге кулич называют "пасхой" или "паской". (Прим.
А.П.Чехова.)

КЛЕВЕТА
   Учитель чистописания Сергей Капитоныч Ахинеев
выдавал свою дочку Наталью за учителя истории и
географии Ивана Петровича Лошадиных. Свадебное
веселье текло как по маслу. В зале пели, играли,
плясали. По комнатам, как угорелые, сновали взад и
вперед взятые напрокат из клуба лакеи в черных
фраках и белых запачканных галстуках. Стоял шум и
говор. Учитель математики Тарантулов, француз
Падекуа и младший ревизор контрольной палаты Егор
Венедиктыч Мзда, сидя рядом на диване, спеша и
перебивая друг друга, рассказывали гостям случаи
погребения заживо и высказывали свое мнение о
спиритизме. Все трое не верили в спиритизм, но
допускали, что на этом свете есть много такого,
чего никогда не постигнет ум человеческий. В
другой комнате учитель словесности Додонский
объяснял гостям случаи, когда часовой имеет право
стрелять в проходящих. Разговоры были, как видите,
страшные, но весьма приятные. В окна со двора
засматривали люди, по своему социальному положению
не имевшие права войти внутрь.
   Ровно в полночь хозяин Ахинеев прошел в кухню
поглядеть, все ли готово к ужину. В кухне