епный. Деревья спали, и казалось, никакая
буря не могла разбудить их от молодого, весеннего сна.
С неба, борясь с дремотой, глядели звезды. Где-то
за садом лениво квакали лягушки и пискала сова. Слышались
короткие, отрывистые свистки далекого соловья.
   Николай Андреич, проходивший в потемках под
широкой липой, неожиданно наткнулся на Щупальцева.
   -Что вы тут стоите?- спросил он.
   - Николай Андреич!- начал Щупальцев дрожащим
от волнения голосом.- Я согласен на все ваши
условия, но... все это как-то странно.- Вдруг вы ни с
того ни с сего несчастны... страдаете и говорите, что
ваша жизнь разбита...
   - Да, так что же?
   - Если вы оскорблены, то... то, хоть я и не признаю
дуэли, я могу удовлетворить вас. Если дуэль хоть
немного облегчит вас, то, извольте, я готов... хоть сто
дуэлей...
   Нотариус засмеялся и взял техника за талию.
   - Ну, ну... будет! Я ведь пошутил, голубчик!-
сказал он.- Все это пустяки и вздор. Та дрянная и ничтожная
женщина не стоит того, чтобы вы тратили из-за
нее хорошие слова и волновались. Довольно, юноша!
Пойдемте гулять.
   - Я... я вас не понимаю...
   - И понимать нечего. Дрянная, скверная бабенка
- и больше ничего!.. У вас вкуса нет, голубчик.
Что вы остановились? Удивляетесь, что я такие слова
про жену говорю? Конечно, мне не следовало бы говорить
вам этого, но так как вы тут некоторым образом
лицо заинтересованное, то с вами нечего скрытничать.
Говорю вам откровенно: наплюйте! Игра не стоит свеч.
Все она вам налгала и, как "страдалица", гроша медного
не стоит. Бальзаковская барыня и психопатка.
Глупа и много врет. Честное слово, голубчик!
Я не шучу...
   - Но ведь она вам жена!- удивился техник.
   - Мало ли чего! Был таким же, как вот вы, и женился,
а теперь рад бы разжениться, да - тпррр... Наплюйте,
милый! Любви-то ведь никакой, а одна только
шалость, скука. Хотите шалить, так вон Настя идет...
Эй, Настя, куда идешь?
   - За квасом, барин!- послышался женский голос.
   - Это я понимаю,- продолжал нотариус,- а все
эти психопатки, страдалицы... ну их! Настя дура, но
в ней хоть претензий нет... Дальше пойдем?
   Нотариус и техник вышли из сада, оглянулись и,
оба разом вздохнувши, пошли по полю.

НЕ СУДЬБА!
   Часу в десятом утра два помещика,Гадюкин и
Шилохвостов, ехали на выборы участкового мирового
судьи. Погода стояла великолепная. Дорога, по которой
ехали приятели, зеленела на всем своем протяжении.
Старые березы, насаженные по краям ее, тихо
шептались молодой листвой. Направо и налево
тянулись богатые луга, оглашаемые криками перепелов,
чибисов и куличков. На горизонте там и сям
белели в синеющей дали церкви и барские усадьбы с
зелеными крышами.
   - Взять бы сюда нашего председателя и носом
его потыкать...- проворчал Гадюкин, толстый, седовласый
барин в грязной соломенной шляпе и с развязавшимся
пестрым галстуком, когда бричка, подпрыгивая
и звякая всеми своими суставами, объезжала
мостик.- Наши земские мосты для того только
и строятся, чтобы их объезжали. Правду сказал
на прошлом земском собрании граф Дублеве, что
земские мосты построены для испытания умственных
способностей: ежели человек объехал мост, то,
стало быть, он умный, ежели же взъехал на мостик
и, как водится, шею сломал, то дурак. А все председатель
виноват. Будь у нас председателем другой
кто-нибудь, а не пьяница, не соня, не размазня, не
было бы таких мостов. Тут нужен человек с понятием,
энергический, зубастый, как ты, например...
Нелегкая тебя несет в мировые судьи! Баллотировался
бы, право, в председатели!
   - А вот погоди, как прокатят сегодня на вороных,
- скромно заметил Шилохвостов, высокий, рыжий
человек в новой дворянский фуражке,- то поневоле
придется баллотироваться в председатели.
   - Не прокатят...- зевнул Гадюкин.- Нам нужны
образованные люди, а университетских-то у нас
в уезде всего-навсего один - ты! Кого же и
выбирать, как не тебя? Так уж и решили... Только
напрасно ты в мировые лезешь... В председателях ты
нужнее был бы...
   - Все равно, друг... И мировой получает две тысячи
четыреста и председатель две тысячи четыреста.
Мировой знай сиди себе дома, а председатель то и
дело трясись в бричке в управу... Мировому не в
пример легче, и к тому же...
   Шилохвостов не договорил... Он вдруг беспокойно
задвигался и вперил взор вперед на дорогу. Затем
он побагровел, плюнул и откинулся на задок.
   - Так и знал! Чуяло мое сердце!- пробормотал
он, снимая фуражку и вытирая со лба пот.- Опять
не выберут!
   - Что такое? Почему?
   - Да нешто не видишь, что отец Онисим навстречу
едет? Уж это как пить дать... Встретится
тебе на дороге этакая фигура, можешь назад воротиться,
потому ни черта не выйдет. Это уж я знаю!
Митька, поворачивай назад! Господи, нарочно пораньше
выехал, чтоб с этим иезуитом не встречаться,
так нет, пронюхал, что еду! Чутье у него такое!
   - Да полно, будет тебе! Выдумываешь, ей-богу!
   - Не выдумываю! Ежели священник на дороге
встретится, то быть беде, а он каждый раз, как я
еду на выборы, всегда норовит мне навстречу выехать.
Старый, чуть живой, помирать собирается, а
такая злоба, что не приведи создатель! Недаром уж
двадцать лет за штатом сидит! И за что мстит-то?
За образ мыслей! Мысли мои ему не нравятся! Были
мы, знаешь, однажды у Ульева. После обеда, выпивши,
конечно, сел я за фортепианы и давай без
всякой, знаешь, задней мысли петь "Настоечка травная"
да "Грянем в хороводе при всем честном народе",
а он услыхал и говорит: "Не подобает судии
быть с таким образом мыслей касательно иерархии.
Не допущу до избрания!" И с той поры каждый раз
навстречу ездит... Уж я и ругался с ним и дороги
менял - ничего не помогает! Чутьем слышит, когда
я выезжаю... Что ж? Теперь надо ворочаться! Все
равно не выберут! Это уж как пить дать... В прошлые
разы не выбирали,- а почему? По его милости!
   - Ну, полно, образованный человек, в университете
кончил, а в бабьи предрассудки веришь...
   - Не верю я в предрассудки, но у меня примета:
как только начну что-нибудь тринадцатого числа
или встречусь с этой фигурой, то всегда кончаю плохо.
Все, конечно, чепуха, вздор, нельзя этому верить,
но... объясни, почему всегда так случается, как
приметы говорят? Не объяснишь же вот! По-моему,
верить не нужно, но на всякий случай не мешает
подчиняться этим проклятым приметам... Вернемся!
Ни меня, ни тебя, брат, не выберут, и вдобавок еще
ось сломается или проиграемся... Вот увидишь!
   С бричкой поравнялась крестьянская телега, в которой
сидел маленький, дряхленький иерей в широкополом,
позеленевшем от времени цилиндре и в
парусинковой ряске.  Поравнявшись с бричкой, он
снял цилиндр и поклонился.
   - Так нехорошо делать, батюшка!- замахал
ему рукой Шилохвостов.- Такие ехидные поступки
неприличны вашему сану! Да-с! За это вы ответ
должны дать на страшном судилище!.. Воротимся!-
обратился он к Гадюкину.- Даром только едем...
   Но Гадюкин не согласился вернуться...
   Вечером того же дня приятели ехали обратно домой...
Оба были багровы и сумрачны, как вечерняя
заря перед плохой погодой.
   - Говорил ведь я тебе, что нужно было вернуться!-
ворчал Шилохвостов.- Говорил ведь. Отчего
не послушался? Вот тебе и предрассудки! Будешь
теперь не верить! Мало того, что на вороных,
подлецы, прокатили, но еще и на смех подняли, анафемы!
"Кабак, говорят, на своей земле держишь!"
Ну и держу! Кому какое дело? Держу, да!
   - Ничего, через месяц в председатели будешь
баллотироваться...- успокоил Гадюкин.- Тебя нарочно
сегодня прокатили, чтоб в председатели тебя
выбрать...
   - Пой соловьем! Всегда ты меня, ехида, утешаешь,
а сам первый норовишь черныков набросать!
Сегодня ни одного белого не было, все черняки, стало
быть и ты, друг, черняка положил... Мерси...
   Через месяц приятели по той же дороге ехали
на выборы председателя земской управы, но уже
ехали не в десятом часу утра, а в седьмом. Шилохвостов
ерзал в бричке и беспокойно поглядывал на дорогу...
   - Он не ожидает, что мы так рано выедем,- говорил
он,- но все-таки надо спешить... Черт его
знает, может быть, у него шпионы есть! Гони, Митька!
Шибче!.. Вчера, брат,- обратился он к Гадюкину,
- я послал отцу Онисиму два мешка овса и фунт
чаю... Думал его лаской умилостивить, а он взял
подарки и говорит Федору: "Кланяйся барину и поблагодари
его за дар совершен, но, говорит, скажи
ему, что я неподкупен. Не токмо овсом, но и золотом
он не поколеблет моих мыслей". Каков? Погоди же...
Поедешь и черта пухлого встретишь... Гони,
Митька!
   Бричка въехала в деревню, где жил отец Онисим...
Проезжая мимо его двора, приятели заглянули
в ворота... Отец Онисим суетился около телеги
и торопился запрячь лошадь. Одной рукой он застегивал
себе пояс, другой рукой и зубами надевал
на лошадь шлею...
   - Опоздал!- захохотал Шилохвостов.- Донесли
шпионы, да поздно! Ха-ха! Накося выкуси! Что,
съел? Вот тебе и неподкупен! Ха-ха!
   Бричка выехала из деревни, и Шилохвостов почувствовал
себя вне опасности. Он заликовал.
   - Ну, у меня, брат, таких мостов не будет!-
начал бравировать будущий председатель, подмигивая
глазом.- Я их подтяну, этих подрядчиков! У
меня, брат, не такие школы будут! Чуть замечу, что
который из учителей пьяница или социалист - айда,
брат! Чтоб и духу твоего не было! У меня, брат, земские
доктора не посмеют в красных рубахах ходить!
Я, брат... ты, брат... Гони, Митька, чтоб другой какой
поп не встретился!.. Ну, кажись, благополучно
доеха... Ай!
   Шилохвостов вдруг побледнел и вскочил как ужаленный.
   - Заяц! Заяц!- закричал он.- Заяц дорогу
перебежал! Аа... черт подери, чтоб его разорвало!
   Шилохвостов махнул рукой и опустил голову. Он
помолчал немного, подумал и, переведя рукой по
бледному, вспотевшему лбу, прошептал:
   - Не судьба, знать, мне две тысячи четыреста
получать... Ворочай назад, Митька! Не судьба!

НЕУДАЧНЫЙ ВИЗИТ
   Франт влетает в дом, в котором ранее никогда еще
не был. С визитом приехал... В передней встречается ему
девочка лет шестнадцати в ситцевом платьице и белом
фартучке.
   - Ваши дома? - обращается он развязно к девочке.
   - Дома.
   - Мм... Персик! И барыня дома?
   - Дома,- говорит девочка и почему-то краснеет.
   - Мм... Штучка! Шшшельмочка! Куда шапку положить?
   - Куда угодно. Пустите! Странно.
   - Ну, чего краснеешь? Эка! Не слопаю...
   И франт бьет девочку перчаткой по талии.
   - Эка! А ничего! Недурна! Поди доложи!
   Девочка краснеет, как мак, и убегает.
   - Молода еще! - заключает франт и идет в гостиную.
   В гостиной встреча с хозяйкой. Садятся, болтают...
   Минут через пять через гостиную проходит девочка
в фартучке.
   - Моя старшая дочь! - говорит хозяйка и указывает
на ситцевое платье.
   Картина.

НОВАЯ БОЛЕЗНЬ И СТАРОЕ СРЕДСТВО
   Сечение по своим симптомам аналогично премежающейся
лихорадке (febris intermittens). Перед сечением
больной бледен от спазма периферических сосудов.
Зрачки его расширены. Нужно вообще заметить,
что вид начальства раздражает  вазомоторный центр и
nervus oculomotoris. Больной чувствует озноб. Во
время сечения мы замечаем повышение температуры и
гиперестезию кожи. После сечения больной чувствует жар.
Он весь в поту.
   На основании этой аналогии я советую учащимся
перед уходом в училище принимать хинин.

НОВОГОДНИЕ МУЧЕНИКИ
   На улицах картина ада в золотой раме. Если бы
не праздничное выражение на лицах дворников и городовых,
то можно было бы подумать, что к столице
подступает неприятель. Взад и вперед с треском и
умом снуют парадные сани и кареты... На тротуарах,
высунув языки и тараща глаза, бегут визитеры...
Бегут они с таким азартом, что, ухвати жена Пентефрия
какого-нибудь бегущего коллежского регистратора
за фалду, то у нее в руках осталась бы не одна
только фалда, но весь чиновничий бок с печенками и с
селезенками...
   Вдруг слышится пронзительный полицейский свист.
Что случилось? Дворники отрываются от своих позиций
и бегут к свистку...
   - Разойдитесь! Идите дальше! Нечего вам здесь
глядеть! Мертвых людей никогда не видали, что ли?
Нарррод...
   У одного из подъездов на тротуаре лежит прилично
одетый человек в бобровой шубе и новых резиновых
калошах... Возле него мертвецки бледного, свежевыбритого
лица валяются разбитые очки. Шуба на
груди распахнулась, и собравшаяся толпа видит кусочек
фрака и Станислава третьей степени. Грудь
медленно и тяжело дышит, глаза закрыты...
   - Господин!- толкает городовой чиновника.- Господин,
не велено тут лежать! Ваше благородие!
   Но господин - ни гласа, ни воздыхания... Повозившись
с ним минут пять и не приведя его в чувство,
блюстители кладут его на извозчика и везут в приемный
покой...
   - Хорошие штаны!- говорит городовой, помогая
фельдшеру раздеть больного.- Должно, рублей
шесть стоят! И жилетка ловкая... Ежели по штанам
судить, то из благородных...
   В приемном покое, полежав часа полтора и выпив
целую склянку валерьяны, чиновник приходит в чувство...
Узнают, что он титулярный советник Герасим
Кузьмич Синклетеев.
   - Что у вас болит?- спрашивает его полицейский
врач.
   - С Новым годом, с новым счастьем...- бормочет
он, тупо глядя в потолок и тяжело дыша.
   - И вас также... Но... что у вас болит? Отчего вы
упали? Припомните-ка! Вы пили что-нибудь?
   - Не... нет...
   - Но отчего же вам дурно сделалось?
   - Ошалел-с... Я... я визиты делал...
   - Много, стало быть, визитов сделали?
   - Не... нет, не много-с... От обедни пришедши...
выпил я чаю и пошел к Николаю Михайлычу... Тут,
конечно, расписался... Оттеда пошел на Офицерскую...
к Качалкину... Тут тоже расписался... Еще, помню,
тут в передней меня сквозняком продуло... От Качалкина на
Выборгскую сходил, к Ивану Иванычу...
Расписался...
   - Еще одного чиновника привезли!- докладывает
городовой.
   - От Ивана Иваныча,- продолжает Синклетеев,
- к купцу Хрымову рукой подать... Зашел поздравить...
с семейством... Предлагают выпить для
праздника... А как не выпить? Обидишь, коли не
выпьешь... Ну, выпил рюмки три... колбасой закусил...
Оттуда на Петербургскую сторону к Лиходееву...
Хороший человек...
   - И все пешком?
   - Пешком-с... Расписался у Лиходеева... От него
пошел к Пелагее Емельяновне... Тут завтракать посадили
и кофеем попотчевали. От кофею распарился,
оно, должно быть, в голову и ударило... От Пелагеи
Емельяновны пошел к Облеухову... Облеухова Василием
звать, именинник... Не съешь именинного пирога
- обидишь...
   - Отставного военного и двух чиновников привезли!-
докладывает городовой...
   - Съел кусок пирога: выпил рябиновой и пошел
на Садовую к Изюмову... У Изюмова холодного пива
выпил... в горло ударило... От Изюмова к Кошкину,
потом к Карлу Карлычу... оттеда к дяде Петру Семенычу...
Племянница Настя шоколатом попоила... Потом к
Ляпкину зашел... нет, вру, не к Ляпкину, а
к Дарье Никодимовне. От нее уж к Ляпкину пошел...
Ну-с, и везде хорошо себя чувствовал... Потом
у Иванова, Курдюкова и Шиллера был, у полковника
Порошкова был, и там себя хорошо чувствовал...
У купца Дунькина был... Пристал ко мне, чтоб я
коньяк пил и сосиску с капустой ел... Выпил я рюмки
три... пару сосисок съел - и тоже ничего... Только
уж потом, когда от Рыжова выходил, почувствовал
в голове... мерцание... Ослабел... Не знаю, отчего...
   - Вы утомились... Отдохните немного, и мы вас
домой отправим...
   - Нельзя мне домой...- стонет Синклетеев.-
Нужно еще к зятю Кузьме Вавилычу сходить... к экзекутору,
к Наталье Егоровне... У многих я еще не был...
   - И не следует ходить.
   - Нельзя... Как можно с Новым годом не поздравить?
Нужно-с... Не сходи к Наталье Егоровне, так
жить не захочешь... Уж вы меня отпустите, господин
доктор, не невольте...
   Синклетеев поднимается и тянется к одежде.
   - Домой езжайте, если хотите,- говорит доктор,-
но о визитах вам думать даже нельзя...
   - Ничего-с, бог поможет...- вздыхает Синклетеев.
- Я потихонечку пойду...
   Чиновник медленно одевается, кутается в шубу и,
пошатываясь, выходит на улицу.
   - Еще пятерых чиновников привезли!- докладывает
городовой.- Куда прикажете положить?
О
ЛЮБВИ
  На другой день к завтраку подавали очень вкусные
пирожки, раков и бараньи котлеты; и пока ели,
приходил наверх повар Никанор справиться, что
гости желают к обеду. Это был человек среднего
роста, с пухлым лицом и маленькими глазами,
бритый, и казалось, что усы у него были не бриты,
а выщипаны.
  Алехин рассказал, что красивая Пелагея была
влюблена в этого повара. Так как он был пьяница и
буйного нрава, то она не хотела за него замуж, но
соглашалась жить так. Он же был очень набожен, и
религиозные убеждения не позволяли ему жить так;
он требовал, чтобы она шла за него, и иначе не
хотел, и бранил ее, когда бывал пьян, и даже бил.
Когда он бывал пьян, она пряталась наверху и
рыдала, и тогда Алехин и прислуга не уходили из
дому, чтобы защитить ее в случае надобности.
  Стали говорить о любви.
  - Как зарождается любовь, - сказал Алехин, -
почему Пелагея не полюбила кого-нибудь другого,
более подходящего к ней по ее душевным и внешним
качествам, а полюбила именно Никанора, этого
мурло, - тут у нас все зовут его мурлом, -
поскольку в любви важны вопросы личного счастья -
все это неизвестно и обо всем этом можно
трактовать как угодно. До сих пор о любви была
сказана только одна неоспоримая правда, а именно,
что "тайна сия велика есть", все же остальное,
что писали и говорили о любви, было не решением, а
только постановкой вопросов, которые так и
оставались неразрешенными. То объяснение, которое,
казалось бы, годится для одного случая, уже не
годится для десяти других, и самое лучшее,
по-моему, - это объяснять каждый случай в
отдельности, не пытаясь обобщать. Надо, как
говорят доктора, индивидуализировать каждый
отдельный случай.
   - Совершенно верно, - согласился Буркин.
   - Мы, русские порядочные люди, питаем пристрастие
к этим вопросам, остающимся без разрешения.
Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее
розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу
любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем
из них самые неинтересные. В Москве, когда я еще
был студентом, у меня была подруга жизни, милая
дама, которая всякий раз, когда я держал ее в
объятиях, думала о том, сколько я буду выдавать ей
в месяц и почем теперь говядина за фунт. Так и мы,
когда любим, то не перестаем задавать себе
вопросы: честно это или не честно, умно или глупо,
к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это
или нет, я не знаю, но что это мешает, не
удовлетворяет, раздражает - это я знаю.
   Было похоже, что он хочет что-то рассказать. У
людей, живущих одиноко, всегда бывает на душе
что-нибудь такое, что они охотно бы рассказали. В
городе холостяки нарочно ходят в баню и в
рестораны, чтобы только поговорить, и иногда
рассказывают банщикам или официантам очень
интересные истории, в деревне же обыкновенно они
изливают душу перед своими гостями. Теперь в окна
было видно серое небо и деревья, мокрые от дождя,
в такую погоду некуда было деваться и ничего
больше не оставалось, как только рассказывать и
слушать.
   - Я живу в Софьине и занимаюсь хозяйством уже
давно, - начал Алехин, - с тех пор, как кончил в
университете. По воспитанию я белоручка, по
наклонностям - кабинетный человек, но на имении,
когда я приехал сюда, был большой долг, а так как
отец мой задолжал отчасти потому, что много тратил
на мое образование, то я решил, что не уеду отсюда и буду
работать, пока не уплачу этого долга. Я решил так
и начал тут работать, признаюсь, не без некоторого
отвращения. Здешняя земля дает немного, и, чтобы
сельское хозяйство было не в убыток, нужно
пользоваться трудом крепостных или наемных
батраков, что почти одно и то же, или же вести
свое хозяйство на крестьянский лад, то есть
работать в поле самому, со своей семьей. Середины
тут нет. Но я тогда не вдавался в такие тонкости.
Я не оставлял в покое ни одного клочка земли, я
сгонял всех мужиков и баб из соседних деревень,
ра