ца  я разглядел  на  фоне
каменистого ската  почти  у вершины  холма  двух буйволов.  Их черные  шкуры
блестели, один был гораздо крупнее другого, и, помнится, я подумал, что это,
должно быть,  наш буйвол, он  встретил самку, а  она  увлекла его  за собой.
Друпи  протянул мне спрингфилд, я  продел руку в  ремень и,  вскинув  ружье,
увидел  сквозь прорезь  всего  буйвола. Внутри  у  меня  все  замерло,  и  я
прицелился  ему под  лопатку,  но  только  хотел  нажать  спуск,  как буйвол
бросился прочь;  и  все  же выстрел опередил его. Я  видел, как  он,  нагнув
голову,  взвился на дыбы, словно лошадь, потом метнулся вверх по холму,  а я
выбросил гильзу, рванул  рукоятку затвора и  послал  еще одну  пулю вдогонку
зверю, уверенный, что  этот выстрел для  него смертелен. Мы с Друпи побежали
за ним, и я услышал низкий рев. Я приостановился и крикнул Старику:
     -- Вы слышите? Он мой!
     -- Вы ранили его, -- ответил Старик. -- Это так.
     -- Говорю вам, я его убил. Разве вы не слышали рев?
     -- Нет.
     --  Тогда слушайте. -- Мы стояли, насторожившись, и вот  снова раздался
протяжный, жалобный рев.
     -- Ей-богу, вы правы, -- сказал Старик, услышав эти тоскливые звуки.
     М'Кола  схватил меня за  руку,  а Друпи  хлопнул по  спине, и все мы со
смехом  побежали  на  холм,  обливаясь  потом,  ныряя  под  ветви  деревьев,
перелезая через  скалы.  Сердце  мое бешено колотилось, я остановился, чтобы
перевести дыхание, смахнул пот с лица, протер очки.
     --  Куфа!  Мертв!  --  сказал  М'Кола,   придав   этому   слову   такую
выразительность, что оно прозвучало, как выстрел. -- Ндио! Куфа!
     -- Куфа! -- с улыбкой подтвердил и Друпи.
     -- Куфа! -- повторил М'Кола. Мы снова пожали друг другу руки  и полезли
дальше. Наконец впереди
     . 570
     показался буйвол:  он лежал на спине, вытянув шею и почти  повиснув  на
своих  рогах, которые вонзились в  дерево.  М'Кола  засунул  палец в пулевое
отверстие у самой лопатки и радостно потряс головой.
     Подошли Старик и Мама, за ними носильщики.
     -- Честное слово, он лучше, чем мы думали, -- сказал я.
     -- Это другой. Вот уж буйвол так буйвол! А с ним, наверное, был и наш.
     --  Мне казалось, что с  ним была самка. Но с такого  расстояния трудно
разобрать.
     -- Да, до  них было  ярдов четыреста.  Клянусь  богом, вы  в самом деле
умеете стрелять этих малюток.
     -- Когда я увидел, как он пригнул голову и встал на  дыбы, я  уже знал,
что ему крышка. Освещение было превосходное.
     -- Я  видел, что вы не промахнулись и что это другой буйвол. Ну, думаю,
теперь нам придется  иметь дело с двумя подранками. Но вначале  я  не слышал
рева.
     --  Удивительное впечатление производит  этот тоскливый рев! -- сказала
Мама. -- Словно зов рога в дремучем лесу.
     --  А мне он показался очень  веселым,  -- возразил Старик.  --  Право,
следует выпить по такому случаю. Вот это выстрел! Послушайте, отчего  вы  до
сих пор скрывали от нас, что умеете стрелять?
     -- Идите к черту!
     -- А известно вам, что он к тому же  прекрасный следопыт и без  промаха
стреляет птиц влет? -- обратился Старик к моей жене.
     -- А буйвол просто красавец, не правда ли? -- подхватила она.
     --  Да, замечательный, хоть и молодой еще. Мы пытались сфотографировать
зверя,  но  у  нас  был  только  маленький  ящичный  аппарат,  да  и  затвор
заклинился, что вызвало ожесточенные пререкания. А день тем временем угасал,
и я стал  нервничать, в раздражении читал  всем  нотации, бранился, досадуя,
что  нельзя сфотографировать  добычу. Человек  не может  долго оставаться на
грани  такого  возбуждения,  какое  я испытал сегодня; убив  живое существо,
пусть всего лишь буйвола,  он внутренне весь как-то сжимается. Не  такое это
чувство, чтобы им можно было делиться с окружающими, и я, выпив воды, сказал
жене  только, что  сожалею о своем поведении. Она отозвалась: "Ладно,  все в
порядке", -- и я почувствовал, что все действительно снова пришло в порядок.
Стоя  рядом,  мы глядели, как  М'Кола свежует голову  буйвола, и чувствовали
нежность друг к  другу, и все стало понятно -- недоразумение с фотоаппаратом
и  остальное.  Я  выпил виски, но  оно показалось мне безвкусным и нисколько
меня не опьянило.
     -- Дайте мне еще, -- сказал я. Вторая порция подействовала.
     В лагерь нас повел тот самый туземец, за которым якобы  гнался носорог,
а  Друпи остался  -- ему  нужно было освежевать  голову буйвола  и  вместе с
другими, разрубив  тушу, подвесить куски на деревьях, чтобы они не достались
гиенам.  Проводники боялись  идти в темноте,  и я разрешил Друпи оставить  у
себя  мое  ружье.  Он сказал, что умеет стрелять. Я вынул  патроны, поставил
затвор на  предохранитель, протянул ружье Друпи и предложил ему  выстрелить.
Он приложился, зажмурил не левый,  а правый глаз и рванул спуск, потом еще и
еще.  Тогда  я  показал  ему,  как  обращаться  с предохранителем,  заставил
поупражняться и  несколько  раз  щелкнуть  затвором. В  то время  как  Друпи
пробовал стрелять из ружья, поставленного на  предохранитель, М'Кола смотрел
на него свысока, а Друпи под его  взглядом весь как-то  съежился.  Я оставил
ему ружье и две обоймы,  и они занялись мясом, а мы в сумерках двинулись  за
проводником по следу второго буйвола,  на котором не было ни капли крови, до
вершины  холма, а  оттуда  к лагерю.  Мы  карабкались по склонам, переходили
ущелья,  спускались  в  овраги и наконец достигли  главной гряды,  которая в
полумраке казалась  темной и  холодной;  луна еще  не взошла,  и мы брели во
тьме,  изнемогая  от усталости. Один раз М'Кола, который  нес  тяжелое ружье
Старика, а также  фляги,  бинокли  и сумку  с  книгами,  крикнул проводнику,
быстро шагавшему впереди, какую-то фразу, прозвучавшую как брань.
     -- Что он сказал? -- спросил я у Старика.
     -- Сказал, чтобы проводник не  очень-то показывал  резвость своих  ног,
потому что среди нас есть пожилой человек.
     -- Кого он имел в виду -- себя или вас?
     -- Наверное, обоих.
     Наконец над бурыми холмами взошла дымно-красная луна, и мы прошли через
мерцавшую тусклыми огоньками деревню, мимо наглухо закрытых  глиняных хижин,
возле которых  пахло  хлевом, а потом  перешли  ручей  и двинулись вверх  по
голому  склону,  туда, где перед  нашими  палатками горел костер.  Ночь была
холодная и ветреная.
     Утром мы  снова  отправились  на охоту,  около родника  напали  на след
носорога и  прошли по этому следу через всю  местность, похожую  на плодовый
сад. до  самого ручья, круто  спускавшегося в каньон.  Было очень  жарко,  и
тесные сапоги, как и накануне, натерли ноги моей жене. Она не жаловалась, но
я видел,  что  ей  больно.  Все  мы  испытывали  сладостную,  умиротворяющую
усталость.
     -- Черт  с  ними,  с  этими носорогами,  --  сказал я  Старику. -- Буду
стрелять, только  если  встретится  очень  крупный. А  такого,  пожалуй,  не
найдешь и  за неделю. Хватит с нас и того, которого я уже убил, уйдем отсюда
и  отыщем Карла. На равнине  можно поохотиться  на сернобыков, добыть  шкуры
зебр, а там подумать и о куду.
     Мы сидели теперь под деревом  на вершине холма, откуда видна  была  вся
окрестность -- ущелье, спускавшееся к долине Рифт-Велли, и озеро Маньяра.
     -- Хорошо  бы  взять носильщиков с легким багажом  и поохотиться в  той
долине и вокруг озера, -- сказал Старик.
     -- Отличная  мысль! А грузовики подождут  нас  в... как бишь называется
это место?
     -- Майи-Мото.
     -- Почему бы нам в самом деле не сделать так? -- заметила Мама.
     -- Спросим у Друпи, что представляет собой эта долина.
     Друпи  не знал,  но один  из  местных  жителей  сказал нам, что  долина
каменистая и почти непроходима в том месте, где река  низвергается в ущелье.
Он уверял, что с багажом там не пройти. Пришлось отказаться от этого плана.
     -- И  все-таки именно так  надо путешествовать, --  заметил  Старик. --
Носильщики обходятся дешевле, чем бензин.
     -- А в самом  деле, почему бы нам после этой охоты не побродить пешком,
-- подхватила Мама.
     --   Это  можно,  --  согласился  Старик.  --  Но  за  носорогом  нужно
отправиться на гору Кения. Там водятся настоящие красавцы.  Здесь и куду  --
редкость, не то что в Кении, в Калале. Поедем туда. А потом,  если все будет
хорошо, успеем еще спуститься в Хандени за черными антилопами.
     -- Пора  в путь,  --  сказал  я,  не двигаясь с  места.  Мы  уже  давно
перестали  завидовать  успеху  Карла.  Мы были  довольны тем,  что  он  убил
носорога,  и все  стало  на  свое место.  Быть может,  он  уже  застрелил  и
сернобыка. Славный  парень  был  этот Карл, и  я  от души радовался, что ему
удалось настрелять больше, чем мне.
     -- Как ты себя чувствуешь, моя милая, славная Мама?
     -- Прекрасно.  Разумеется, я не прочь  бы отдохнуть, очень ноги устали.
Но мне нравится такая охота.
     -- Давайте вернемся, поедим, а к вечеру пойдем на равнину.
     Вечером мы остановились на месте нашего старого лагеря в Муту-Умбу, под
большими  деревьями, неподалеку от  дороги.  Тут  мы когда-то  разбили  свой
первый  лагерь в Африке. Деревья были все такие же  высоченные, развесистые,
ярко-зеленые, ручей -- все такой же прозрачный и быстрый, а местность -- так
же хороша, как и в тот день, когда мы впервые пришли сюда. Только ночи стали
жарче, дорога  покрылась толстым слоем пыли, и  мы успели повидать множество
новых мест.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Чтобы добраться  до Рифт-Велли,  мы  проехали по  красноватой  песчаной
дороге  через  высокое  плато,  затем  вверх  и вниз через  холмы,  поросшие
кустарником, и по лесистому склону до края  ущелья; у наших ног расстилалась
равнина,  дремучий  лес  и длинное,  обмелевшее у берегов  озеро Маньяра,  в
дальнем конце своем усеянное сотнями тысяч розовых точечек, -- это сидели на
воде фламинго. Дальше дорога круто бежала вниз, потом по ровному дну долины,
через  теснимые  лесом  возделанные  участки,  где  зеленел  маис, бананы  и
какие-то   неизвестные   мне   деревья,   потом  мимо  индийской   лавки   и
многочисленных  хижин, через два моста над прозрачными  быстрыми  ручьями  и
снова лесом, теперь уже  более редким,  с широкими прогалинами; наконец,  мы
свернули  на  другую  дорогу,  пыльную  и  ухабистую, которая через  заросли
кустарника привела нас к тенистому лагерю Муту-Умбу.
     В сумерках фламинго снялись  с места. Воздух  наполнился шумом, похожим
на посвист утиных крыльев, когда стая  летит в предрассветной мгле, но более
громким, протяжным и  мерным. Мы  со Стариком  слегка подвыпили.  Мама  была
очень утомлена,  а Карл  опять хмурился.  Мы отравили ему радость победы над
носорогом,  а теперь,  когда это было позади,  он  боялся неудачи в охоте на
сернобыка. Кроме того,  в прошлый раз им пришлось иметь дело не с леопардом,
а с великолепным львом, огромным,  темногривым, -- он не  желал расстаться с
тушей носорога, когда  они пришли  к ней на другое  утро,  а стрелять в него
было нельзя, потому что там был какой-то львиный заповедник.
     -- Этакая досада! -- сказал я, искренне стараясь настроиться на мрачный
лад,  но  мне  было  слишком   весело,  чтобы  я  мог   сочувствовать  чужим
неприятностям. Мы со Стариком,  разбитые усталостью, сидели, попивая виски с
содовой, и оживленно болтали.
     На другой  день  мы выслеживали  сернобыков в  сухой и  пыльной  долине
Рифт-Велли  и  наконец заметили  стадо  довольно далеко,  за  холмами,  выше
масайской   деревни.   Сернобыки   отличались   от  местных   ослов   только
изумительными,  косо  поставленными черными рогами; на первый взгляд все они
были одинаково хороши. Но, присмотревшись внимательнее, я  заметил,  что два
или  три самца  выгодно отличаются от остальных;  сидя  на  земле, я  выбрал
одного -- как мне казалось, самого  красивого  -- и, когда стадо растянулось
вереницей,  прицелился  и выстрелил.  Я  слышал  цоканье  пули,  видел,  как
сернобык, отделившись от стада, стал описывать круги  все быстрее и быстрее,
и понял, что теперь он мой. Больше я не стрелял.
     Как оказалось.  Карл  наметил  себе  ту  же  жертву. Я, не  зная этого,
прицелился  тщательно,  эгоистически стремясь  хоть  на  этот  раз завладеть
лучшей  добычей;  впрочем.  Карлу  удалось  все же  убить другого сернобыка,
ничуть не хуже  моего,  прежде чем стадо  скрылось, оставляя за собой облако
серой пыли. Если  бы  не чудесные  рога, охота на этих  животных была  бы не
более  увлекательной,  чем охота  на домашних ослов,  и как  только подъехал
грузовик, а М'Кола с Чаро освежевали головы сернобыков  и разделали туши, мы
двинулись к лагерю сквозь тучи пыли, от которой наши лица быстро посерели, а
долина слилась в бесконечное знойное марево.
     Мы провели в этом лагере два  дня. Предстояло добыть несколько зебровых
шкур, обещанных друзьям в  Америке, а свежевальщику требовалось время, чтобы
как следует  обработать их.  Охота на зебр оказалась скучным  делом; теперь,
когда трава выгорела, равнина после холмов  казалась  однообразной, жаркой и
пыльной,  и я помню, как  мы сидели у муравейников,  и  вдалеке, в сероватой
дымке  проносилось  галопом стадо зебр, поднимая пыль, а по  желтой равнине,
где над какими-то  белыми пятнами кружили  птицы, мчался  к нам  грузовик  с
африканцами, которые должны были разрубить мясо  и отвезти  его  в  поселок.
Из-за этой жары  я  сделал несколько неудачных  выстрелов по газели, которую
проводники попросили убить на  мясо, --  после трех-четырех промахов я ранил
ее на бегу,  а потом почти до  полудня гонялся за ней по равнине, прежде чем
настиг и добил ее.
     В тот день мы проехали через селение, мимо лавки  какого-то индийца, --
стоя  на пороге, он  улыбался  нам  заискивающей улыбкой, в  которой  было и
братское  дружелюбие, и робкая надежда  незадачливого торговца, --  свернули
влево по узкой тропе, окаймленной  кустарником, в  густой  лес, потом  через
ручей по шаткому деревянному мостику; дальше лес  поредел, и мы очутились на
травянистой  саванне,  простиравшейся  до поросшего тростником озера --  оно
почти все высохло,  только в дальнем конце его поблескивала вода и  розовели
фламинго.
     На опушке,  в тени  деревьев,  ютилось  несколько рыбачьих  шалашей,  а
дальше  колыхались под ветром  густые  травы; дно высохшего  озера  казалось
беловато-серым  от  множества   животных,   которые  при  появлении   нашего
автомобиля тревожно  закопошились. Эти  животные,  показавшиеся нам  сначала
такими мелкими, были болотные антилопы,  которые, издали,  когда  двигались,
выглядели странно  неуклюжими, а вблизи, когда стояли на месте, -- стройными
и грациозными.
     Мы  выехали из густой  невысокой травы и  покатили по сухому дну озера;
всюду справа и слева  от  нас текли  ручьи, образуя тростниковое  болото  со
множеством протоков, и  над ним летали утки; видели мы и большие стаи гусей,
рассевшихся  на травянистых  кочках  посреди  болота.  Дно  было  плотное  и
твердое, но  дальше  оно  стало  влажным  и  мягким;  мы  вышли из машины  и
уговорились, что  Карл с Чаро  и я  с М'Кола пойдем по обе  стороны  болота,
стреляя и спугивая птиц, а Старик  и Мама отправятся к высокому  тростнику у
левого берега озера, где ручей тоже образовал болотце, -- на это болотце, по
нашим расчетам, и должны были перелететь утки.
     Мы видели,  как  шли по открытому  месту эти  двое  -- рослая,  грузная
фигура в  выцветшей вельветовой безрукавке и маленькая --  в  штанах,  серой
защитной куртке, походных сапогах и широкополой  шляпе;  потом, пригнувшись,
они исчезли в сухом тростнике, и мы  тронулись с места. Но едва мы добрались
до  ближайшего  ручья, выяснилось,  что наш  план никуда  не  годится.  Даже
тщательно  выбирая место,  прежде  чем поставить  ногу,  мы проваливались до
колен в прохладный ил, а когда грязи  поубавилось и кочек, окруженных водой,
стало больше, я несколько раз провалился по пояс. Утки и гуси не  подпускали
нас  на выстрел,  а как  только первая стая перелетела туда, где засели наши
охотники,  грянул резкий короткий дуплет из  ружья  Мамы,  утки  метнулись в
сторону  и  полетели  к озеру,  остальные же мелкие  стайки и  все гуси тоже
перекочевали  на  открытую  воду.  Стая  черных  ибисов,  походивших  своими
загнутыми книзу клювами  на огромных  караваек,  поднялась  с  болота по  ту
сторону  ручья, где  шел Карл,  и, покружив высоко  над нами, опять  села  в
тростник. Всюду попадались бекасы, черные и белые кулики, и, потеряв надежду
подобраться к  уткам,  я  начал стрелять бекасов, к  великому неудовольствию
М'Кола. Мы прошли все болото,  затем я перебрался еще через  ручей, где вода
была мне по плечи, так  что  пришлось держать над головой ружье  и охотничью
куртку, а затем встретилась  глубокая  и быстрая речка,  над  которой летали
чирки, и я убил трех.
     Уже смеркалось, когда я  нашел  Старика и  Маму на  другом  берегу этой
речки, у  самого озера. Вода везде была слишком глубока, чтобы идти вброд, а
дно мягкое, но  в  конце концов я обнаружил  сильно размытый след  бегемота,
который вел в реку. Здесь дно было плотное, но вода доходила  мне до шеи. По
этому  следу  я перешел  на  другой берег. Когда я  выбрался  на сушу и стал
отряхиваться, стая чирков стремительно пролетела над моей головой" я схватил
ружье  и выстрелил почти наугад в сумерках; то же самое сделал Старик, и три
птицы тяжело плюхнулись в высокую прибрежную траву. После тщательных поисков
мы нашли  всех трех. С разгона они пролетели  гораздо дальше, чем можно было
ожидать,  а  так как тем  временем почти  стемнело,  мы двинулись  по серому
высохшему  илу к  нашей машине; я  был весь мокрый, башмаки полны воды. Жена
моя  радовалась,  что  мы  добыли  уток,  --  впервые  со  времени  охоты  в
Серенгетти: мы все помнили, какое  вкусное у них мясо. Впереди уже виднелась
машина, казавшаяся  издали  очень  маленькой,  за ней  полоса  грязи,  затем
травянистая саванна, а дальше лес.
     На другой день мы вернулись  в  лагерь с охоты на  зебр, покрытые серой
смесью  пота и  пыли  после езды через равнину.  Мама и  Старик оставались в
лагере,  им нечего было делать на охоте и незачем было глотать  пыль, а мы с
Карлом целый  день провели на солнцепеке, и теперь  наше раздражение вызвало
одну из тех перепалок, которые обычно начинаются так:
     -- Чего же вы зевали?
     -- Они слишком далеко.
     -- Но раньше вы упустили момент.
     -- А я вам говорю -- слишком далеко.
     -- Вы только спугнули их.
     -- Стреляли бы сами!
     --  С  меня  хватит.  Нам  нужно  всего-навсего  двенадцать  шкур.  Ну,
пошевеливайтесь.
     Потом кто-нибудь нарочно  стреляет  раньше времени, чтобы показать, что
его  зря  торопили,  встает  из-за муравьиной  кучи и, сердито отвернувшись,
подходит к товарищу, а тот самодовольно спрашивает:
     -- Ну, в чем же дело?
     --  Слишком  далеко,  я  же  вам  говорил.  --  В  этих  словах  звучит
безнадежное отчаяние.
     Самодовольный снисходительно ответствует:
     -- А взгляните-ка на них.
     Зебры, отбежав подальше, заметили приближающийся грузовик, описали круг
и теперь стоят боком совсем близко.
     Незадачливый охотник  молчит, слишком взбешенный, чтобы стрелять. Потом
бросает:
     -- Что ж, стреляйте вы!
     Но самодовольный -- на высоте принципиальности. Он отказывается:
     -- Стреляйте сами.
     -- Нет уж, с меня хватит, -- возражает другой. Он понимает, что в таком
раздражении  нельзя стрелять, и  подозревает  во всем какой-то подвох. Вечно
его что-нибудь подводит!  Приходится все делать черт знает в каких условиях,
указания  дают неточные,  не учитывая обстановки, и  стрелять приходится  на
глазах у людей или в спешке.
     --  У  нас  целых  одиннадцать  штук,  --  говорит  самодовольный,  уже
раскаиваясь. Теперь ему ясно, что не следовало торопить товарища, надо  было
оставить  его в покое -- ведь, подгоняя, он только  раздражает его. Опять он
вел себя по-свински, щеголяя сво