я, голубая  и  спокойная, как и до
встречи  с  буксиром,  волочащим  баржу;  и  пальмовые  ветви  наших  побед,
перегоревшие лампочки  наших открытий  и  использованные  презервативы наших
пылких любовей  плывут, такие  маленькие,  ничтожные,  на  волне единственно
непреходящего -- потока Гольфстрима.
     Сидя рядом с шофером, я был так  погружен в свои мысли, что не заметил,
как "Арагон" остался позади и  машина спустилась к  песчаной реке шириной  в
полмили, окаймленной зеленью деревьев.  По золотистому песку были разбросаны
лесные островки; вода в этой реке  текла под  песком,  животные приходили на
водопой по  ночам  и  выкапывали  острыми  копытами  лунки,  которые  быстро
наполнялись водой. Когда мы перебрались через эту реку, день  уже клонился к
вечеру; навстречу нам то  и дело попадались  люди, которые покидали голодный
край, лежавший впереди, а по  сторонам мелькали теперь  невысокие деревья да
частый кустарник. Но  вот, одолев крутой  подъем, мы очутились среди голубых
холмов, древних, выветрелых холмов, где росли деревья, похожие на буки, а по
склонам  кучками лепились хижины, тянуло дымом,  пастухи  гнали домой коров,
овец и коз, мелькали возделанные участки, и я сказал жене:
     -- Как похоже на Галисию.
     -- Да, верно. Сегодня мы побывали в трех испанских провинциях.
     -- Вот как? -- удивился Старик.
     -- Никакой  разницы. Только дома  другие.  А то место, куда  нас привел
Друпи, напоминает Наварру.
     Те  же  известняковые  бугры, тот  же  рельеф,  те  же деревья у  рек и
родников.
     -- Удивительная это у человека  способность --  влюбляться в страну, --
заметил Старик.
     -- Ох, как вы оба любите философствовать, -- сказала Мама. -- Но где же
мы все-таки остановимся?
     -- Да хоть здесь, -- отвечал Старик. -- Не все ли равно? Была бы вода.
     Мы  разбили лагерь в  тени деревьев, возле трех  больших родников, куда
здешние  женщины ходили  по воду, и  мы  с  Карлом,  бросив жребий, кому где
охотиться, ушли бродить в сумерках вокруг двух ближних  холмов, через дорогу
от лагеря, над туземной деревушкой.
     -- Это страна куду, -- сказал Старик.  -- Их можно  встретить на каждом
шагу.
     Но я встретил в лесу только стадо домашнего скота и, поразмявшись после
целого дня  езды в машине, к вечеру возвратился  в лагерь,  где никто еще не
спал. Моя  жена и Старик в  пижамах стояли у костра, а Карл все еще пропадал
где-то.
     Он вернулся  очень серьезный,  -- должно  быть, не встретил  ни  одного
куду, -- бледный, мрачный и молчаливый.
     Позже,  у костра, он  спросил, куда  мы  ходили, и я объяснил,  что  мы
охотились у подножия  своего холма до тех пор, пока наш проводник не услышал
Карла и его спутников; тогда мы перевалили через холм и вернулись в лагерь.
     -- То есть как это "услышал"?
     -- Так он сказал. И М'Кола тоже.
     -- По-моему, мы тянули жребий, кому где охотиться!
     -- Да,  конечно, -- согласился я. -- Но мы не знали, что забрели на ваш
участок, пока не выяснилось, что вы поблизости.
     -- А сами-то вы нас слышали?
     -- Слышал  какой-то  шум, --  ответил я. -- А когда приставил ладонь  к
уху, проводник  что-то  сказал М'Кола, и  тот говорит:  "Бвана". Я  спросил:
"Который бвана?", он ответил: "Бвана Кабор", --  то есть вы. Тут  мы поняли,
что дальше нам путь заказан, и вер-нулись.
     Карл промолчал, но вид у него был сердитый.
     -- Не обижайтесь, -- сказал я.
     -- Я не обижаюсь. Просто устал.
     Я охотно поверил  ему, потому  что трудно  найти человека великодушнее,
отзывчивее и самоотверженнее  Карла,  но, одержимый мыслью  о куду, он  стал
просто сам не свой.
     --  Хоть бы он  поскорее добыл себе  куду, -- сказала Мама, когда  Карл
ушел в свою палатку принимать ванну.
     -- Вы забрались на его участок? -- спросил Старик.
     -- И не думали.
     --  Ну,  ничего, он  убьет  куду  там, куда мы едем.  Может  быть,  ему
посчастливится даже убить самца с рогами в пятьдесят дюймов.
     -- Дай  ему бог,  -- отозвался я.  -- Но, должен признаться, я  тоже не
прочь уложить такого куду.
     -- Уложите, дружище, -- заверил меня Старик. -- Не сомневаюсь в этом.
     -- Но когда же? Осталось десять дней.
     -- Мы еще и черных антилоп настреляем, вот увидите. Пусть только начнет
везти.
     -- Сколько  времени  вам  приходилось  подстерегать  куду,  если  место
удачное?
     -- Бывает, что  и недели  три  пройдет,  а  проклятые твари  ни разу не
попадутся на глаза. А бывает  -- они сами лезут под пулю  в первое же  утро.
Ничего  нельзя знать заранее,  как и  вообще,  когда охотишься  на  крупного
зверя.
     --  А я такую охоту  люблю, -- ответил я. -- Но почему этому малому так
везет, а.  Старик? Он убил лучшего буйвола, лучшего носорога, лучшую водяную
антилопу...
     -- Зато у вас будет лучший сернобык.
     -- Подумаешь, сернобык!
     -- Его голова очень украсит ваш дом.
     -- Ладно, я ведь шучу.
     -- А  какая  у вас  палу,  какая газель! Есть  и  первосортная  водяная
антилопа. Ваш леопард не хуже, чем у Карла. Но Карл заткнет вас за пояс там,
где все зависит от удачи, потому что он счастливчик, ему поразительно везет.
А между тем этот славный малый в последнее время даже аппетит потерял.
     -- Вы знаете, как хорошо я к нему отношусь. Не хуже,  чем к другим.  Но
хотелось бы, чтобы он был  повеселее. Что  это за охота,  если принимать все
так близко к сердцу!
     -- Имейте  терпение. Он подстрелит  куду на  следующей стоянке и  будет
наверху блаженства.
     -- Я просто несносный ворчун, -- сказал я.
     -- Разумеется, -- подтвердил Старик. -- А не выпить ли нам?
     -- Пожалуй.
     Из  палатки  вышел  Карл,  уже спокойный, приветливый  и  кроткий,  как
всегда.
     -- Поскорей бы добраться до новых мест, -- сказал он.
     -- Да, это будет чудесно.
     --  Расскажите об этих  местах,  мистер  Филипс, --  обратился  Карл  к
Старику.
     -- Я там не  бывал. Но, говорят, там  очень приятно охотиться. Антилопы
пасутся  на открытых  местах. Один старый голландец меня уверял,  что в  тех
краях попадаются замечательные экземпляры.
     --  Надеюсь, вам  достанется зверь  с  рогами дюймов в  шестьдесят,  --
сказал Карл, обращаясь ко мне.
     -- Это вам он достанется.
     -- Нет, --  возразил  Карл. -- Не смейтесь надо  мной. Я буду  доволен,
если убью хоть какого-нибудь.
     -- Думаю, что вы застрелите доброго самца, -- заметил Старик.
     -- Не смейтесь, -- повторил Карл. -- Мне и так  везло все время. Я буду
доволен любым куду, хотя бы самым плохоньким.
     Он,  конечно, читал наши мысли, но  по  доброте своей  мог все понять и
простить.
     --  Славный  вы человечище,  Карл, --  сказал я,  воодушевленный виски,
нашим взаимопониманием и добрыми чувствами.
     -- Замечательная у  нас жизнь здесь, правда?  -- воскликнул  Карл. -- А
где же милая Мама?
     -- Здесь, -- отозвалась Мама из темного уголка. -- Я ведь тихонькая, вы
знаете.
     -- Ей-богу, это верно,  -- согласился Старик.  -- Однако вы умеете живо
приструнить своего муженька, когда он разойдется.
     -- За это и любят женщин во всем мире, -- заявила Мама. --  Скажите мне
еще какой-нибудь комплимент, мистер Джексон.
     -- Ну, например, вот: вы отважны, как маленький терьер. -- (Старик, как
и я, в тот вечер, кажется, выпил лишнего.)
     -- Как это мило! -- Мама откинулась в  кресле,  обхватив руками колени.
Подняв глаза, я увидел  в свете костра ее голубую  фланелевую пижаму и блики
огня на черных волосах. -- Люблю, когда вы  сравниваете меня с  терьером.  В
такие  минуты  я уверена,  что разговоры  о войне  не заставят себя ждать. А
кстати, кто-нибудь из вас был на войне?
     --  Я-то не  был,  -- отозвался  Старик. -- А был там  ваш  муж,  самый
отчаянный храбрец на свете, блестящий охотник и гениальный следопыт.
     -- Теперь, когда он пьян, мы наконец слышим истинную правду, -- заметил
я.
     -- Давайте ужинать, -- сказала Мама. -- Я умираю с голоду.
     Чуть свет наша машина выбралась  на дорогу, миновала  деревню, проехала
через  густой кустарник и очутилась на  краю равнины;  солнце еще  не успело
рассеять туман, а далеко впереди паслась антилопа, огромная и серая в слабом
утреннем  свете.  Мы остановили машину  около  кустов,  присели на землю и в
бинокль  увидели  еще  ближе  к  нам  целое  стадо  кон-гони  и  среди   них
единственного сернобыка, похожего на откормленного масайского осла  с темной
шерстью  и  великолепными  черными,   откинутыми   назад   рогами,   которые
показывались над травой всякий раз, как он поднимал голову.
     -- Хотите попытать счастья? -- спросил я у Карла.
     -- Нет. Лучше вы.
     Я знал, что он  терпеть не  может подкрадываться и стрелять на глазах у
других, и поэтому  согласился. Меня на это толкал  и эгоизм, чуждый Карлу. К
тому же у нас давно кончилось свежее мясо.
     Я  зашагал по  дороге, не  глядя на зверей,  притворяясь равнодушным, и
закинул  винтовку  за  левое  плечо,  чтобы  они не  могли  ее видеть.  Они,
казалось, не обратили на меня внимания и продолжали пастись. Но я знал,  что
стоит  мне сделать  шаг в  их сторону,  как они  бросятся  бежать.  Поэтому,
заметив краешком глаза, что  сернобык опустил голову и снова принялся щипать
траву, я решил, что пора стрелять, сел на землю, пропустил руку через ремень
и,  как только сернобык встрепенулся  и прянул в сторону,  прицелился ему  в
загривок и спустил курок. Обычно охотник не слышит  выстрела, но  я  слышал,
как  ударила  пуля, и  в  то же мгновение  сернобык кинулся  вправо,  и  вся
равнина,   озаренная  восходящим  солнцем,  сразу  ожила:  точно  игрушечные
лошадки,  поскакали  галопом  длинноногие, смешные конгони;  раскачиваясь на
бегу, помчалась антилопа  и второй сернобык,  которого  я раньше  не  видел.
Среди  всего этого  движения и переполоха  выделялся  мой  сернобык, который
трусил мелкой рысцой, высоко задрав рога. Я встал, чтобы свалить его на бегу
-- в  прорези  прицела он казался совсем крошечным,  --  прицелился  в  шею,
спустил курок, и  сернобык упал, дрыгая ногами, раньше чем  я услышал  треск
пули,  раздробившей кость.  Вторым,  еще  более удачным выстрелом я  с очень
далекого расстояния перебил ему заднюю ногу.
     Я бросился было бежать, но затем из  осторожности перешел на шаг, чтобы
сернобык не сбил меня, если вскочит и пустится наутек. Однако  он успокоился
навеки. Свалился он так внезапно и пуля поразила его с  таким треском, что я
испугался  за целость рогов, но, подойдя, обнаружил,  что он был  смертельно
ранен первой пулей,  угодившей ему в хребет, а когда я перебил ему ногу,  он
упал.  Подошли  остальные,  и Чаро всадил в  сернобыка нож, чтобы мясо можно
было есть правоверным.
     -- Куда вы целились во второй раз? -- спросил Карл.
     -- Никуда. Взял чуть выше и вперед.
     -- Красивый выстрел, -- заметил Дэн.
     --  Вечером  он  уже будет  уверять,  что  раздробил  ему  заднюю  ногу
намеренно и что это его излюбленный прием, -- вмешался Старик. -- Вы никогда
не слышали, как он разглагольствует на такие темы?
     В то время  как М'Кола  возился с головой сернобыка, а  Чаро разделывал
тушу, подошел длинный, худой масай с копьем, поздоровался  и постоял немного
на одной ноге, наблюдая за работой. Потом он  заговорил  со мной, и я позвал
Старика. Масай повторил то же самое Старику.
     -- Он спрашивает, будете ли вы еще охотиться, -- перевел Старик. -- Ему
нужны шкуры, но не шкуры сернобыков. Они, по его мнению, ничего не стоят. Он
спрашивает, не хотите ли вы убить парочку конгони или антилопу. Их шкуры ему
больше нравятся.
     -- Скажите ему, что этим я займусь на обратном пути.
     Старик торжественно перевел мои слова. Масай пожал мне руку.
     -- Скажите ему, что он всегда может найти меня в "Нью-йоркском баре", у
Гарри, -- продолжал я.
     Масай сказал еще что-то и почесал одну ногу о другую.
     -- Он спрашивает, зачем вы стреляли в сернобыка два раза.
     -- Скажите ему, что, по обычаям нашего племени, мы утром всегда убиваем
дважды; днем мы убиваем только раз, а вечером сами уже  наполовину мертвы. И
еще скажите, что он может найти меня в любое время в Нью-Стэнли или у Toppa.
     -- Он спрашивает, что вы делаете с рогами.
     --  Скажите ему, что, по обычаям  нашего  племени, мы дарим рога  самым
богатым друзьям. Еще  скажите, что  это очень волнующее  событие, и порой за
некоторыми нашими соплеменниками гоняются люди  с незаряженными пистолетами.
Скажите, что он может найти меня в моей книге.
     Старик  что-то  сказал  масаю,   мы  снова  обменялись  рукопожатием  и
расстались  самым дружеским образом.  Сквозь туман мы разглядели на  дальнем
краю равнины еще  нескольких масаев, которые шли  по дороге,  сильно  сгибая
колени,  с  коричневыми  шкурами на  плечах,  с копьями,  поблескивавшими  в
утреннем свете.
     Но вот  мы уже в машине. Голова  сернобыка завернута в холщовый  мешок,
туши висят под  крышей, очищенные от крови и пыли, равнина кончилась, густой
кустарник снова теснится у самой дороги, и мы катим по красному песку, минуя
гряду холмов, к  маленькой деревушке Кибайя, где  есть  беленькая гостиница,
магазин и  множество возделанных  участков. Здесь Дэн сидел однажды на стоге
сена, поджидая, не придет ли какой-нибудь куду пастись на маисовое поле, как
вдруг появился лев и чуть не  сцапал Дэна.  С тех  пор деревушка Кибайя была
для нас овеяна славными воспоминаниями, и поскольку прохлада еще держалась и
солнце не успело высушить  росу, я предложил, для того чтобы деревушка стала
нам еще более памятна, распить бутылочку немецкого пива с серебряной фольгой
вокруг горлышка и черно-желтой  этикеткой, на  которой  изображен  всадник в
доспехах. Сказано -- сделано.  Затем, выяснив,  что  дорога  впереди  вполне
проезжая, мы попросили передать шоферам  грузовиков, чтобы они  следовали за
нами на восток, и,  покинув историческую деревушку, двинулись к побережью, в
царство куду.
     Все  время,  пока  солнце поднималось к  зениту и  жара усиливалась, мы
ехали  по  местности, которую  Старик охарактеризовал как "миллион проклятых
миль Африки". Кустарник подступал  вплотную {к} дороге, образуя непролазный,
низкорослый подлесок.
     --  Здесь попадаются  очень крупные  слоны, --  сказал  Старик.  --  Но
охотиться  на  них  нет  никакой возможности. Поэтому они такие здоровенные.
Просто, не так ли?
     После долгого  путешествия по "стране миллиона  миль" замелькали сухие,
песчаные,  окаймленные  кустарником  равнины,  которые  солнце  превратило в
настоящие пустыни с редкими  островками растительности там,  где была  вода:
места эти, по словам Старика, напоминали северную пограничную область Кении.
     Мы  высматривали темных, длинношеих  геренуков  (1),  своими  повадками
удивительно  напоминающих жуков-богомолов,  и мелких  куду,  которые, как мы
слышали, водятся в этих пустынных местах; но солнце стояло уже высоко, и все
живое попряталось.  Наконец дорога поползла вверх, на  низкие, синие от леса
холмы,  отделенные друг от друга целыми милями редкого кустарника, а впереди
огромные, точно  горы, дыбились два крутых лесистых холма. Они стояли по обе
стороны  дороги,  и,  подъехав  к  тому  месту,  где  красная  полоса  песка
суживалась,  мы  встретили  стадо во  много сотен  голов,  которое гнали  на
побережье  скупщики  скота  из Сомали;  главный скупщик  шел  впереди, очень
эффектный в своем  белом  тюрбане  и  национальном  костюме, в  руке  он нес
зонтик,  торжественно,  как  символ власти. Мы  с трудом выбрались из стада,
миновали  живописные  рощицы, проехали  между двумя  холмами и  на небольшом
низком плато, в полумиле  от них, увидели глиняные, крытые тростником хижины
туземной деревни.  Отсюда  холмы казались очень  красивыми, склоны  их  были
покрыты лесом, а выше виднелись известняковые обнажения,  открытые прогалины
и луга.
     ----------------------------------------
     (1) Геренук -- иначе: жирафовая газель.



     -- Это здесь?
     -- Да, -- сказал Дэн. -- Нужно отыскать место старой стоянки.
     Очень дряхлый, сморщенный дед с седой  щетиной  на подбородке, одетый в
грязный, некогда  белый кусок полотна,  сколотый на плече на  манер  римской
тоги, вышел из-за хижины и повел нас назад по дороге, а потом влево, к очень
удобной лагерной стоянке. Вид у бедняги был жалкий; после  того как Старик и
Дэн  поговорили  с ним,  он с еще  более  жалким  видом побрел  прочь, чтобы
привести проводников,  чьи  имена были  записаны  на  клочке  бумаги, --  их
рекомендовал  один  голландский охотник, большой  приятель Дэна,  побывавший
здесь год назад.
     Мы  вынули из машины сиденья, чтобы воспользоваться ими вместо стола  и
скамеек,  расстелили  куртки в густой тени высокого  дерева,  позавтракали и
выпили  пива,  а  потом в  ожидании  грузовиков  дремали или просто лежали с
книгой.  Еще до  прибытия грузовиков вернулся дед с самым тощим, голодным  и
жалким представителем  племени вандеробо, который все время  стоял  на одной
ноге и скреб в затылке;  он был  вооружен  луком,  колчаном  со  стрелами  и
копьем.  Когда  мы стали расспрашивать, тот ли это проводник, чье  имя у нас
записано, дед сознался, что не тот,  и, совсем  уже сконфуженный, отправился
за рекомендованными проводниками.
     Когда    мы    проснулись,    дед    уже    стоял    рядом    с   двумя
проводниками-профессионалами, с ног  до головы одетыми в хаки, и еще с двумя
жителями  деревни, почти  голыми. После  долгих переговоров старший из  двух
проводников   в   защитных  штанах   показал   бумагу,   адресованную  "всем
заинтересованным лицам"  и  удостоверявшую,  что  податель cero хорошо знает
местность,  надежный  человек  и  способный  следопыт.  Удостоверение   было
подписано каким-то  охотником. Проводник в хаки назвал этого охотника "Бвана
Симба" -- "Истребитель Львов", -- чем привел нас в бешенство.
     --  Должно быть, какой-нибудь  проходимец,  раз  в жизни  подстреливший
льва, -- сказал Старик.
     --  Скажите ему, что я -- Бвана  Физи, Истребитель Гиен, --  попросил я
Дэна. -- Бвана Физи душит их голыми руками.
     Дэн сказал туземцу что-то явно не то.
     -- Спросите,  хотят ли они увидеть Бвану Жабу,  отца  всех жаб,  и Маму
Тзигги, повелительницу саранчи.
     Дэн и не подумал переводить  это проводникам.  Разговор, видимо,  шел о
деньгах. После того как  договорились насчет  обычной поденной платы, Старик
обещал им за каждого убитого куду по пятнадцать шиллингов.
     -- Вы хотите сказать -- фунт, -- возразил старший проводник.
     --  Я  вижу,  они  себе  цену  знают,  --  заметил  Старик.  --  Должен
признаться, мне не очень-то по душе этот парень, несмотря на то, что пишет о
нем "Бвана Симба".
     Кстати,  как  мы  потом  узнали,  Бвана Симба был  прекрасный охотник и
пользовался на побережье самой доброй славой.
     --  Будем тянуть жребий и поделим их между собой, --  предложил Старик.
--  Каждому достанется  один  голый и  один  в штанах. Между прочим, я лично
предпочитаю голых проводников.
     Но когда мы предложили  двум обладателям  штанов и рекомендации выбрать
себе по  голому партнеру, обнаружилось, что из этой затеи ничего  не выйдет.
Главный  горлопан,  финансовый  гений и, как выяснилось, не менее гениальный
актер, который представлял  в  лицах,  как Бвана Симба  убил в последний раз
куду,  прервал  свою пантомиму  и  заявил,  что  будет  охотиться  только  с
Абдуллой,  коротеньким  большеносым грамотеем:  они,  мол,  всегда  охотятся
вместе, так как сам он не ходит по следу.  Потом  он возобновил пантомиму, в
которой изображались  Бвана  Симба,  еще  один  персонаж,  именуемый  "Бвана
Доктор", и рогатые твари.
     -- В таком случае поделим  их по-другому: двое голых следопытов или эти
два ученых оксфордца, и будем тянуть жребий, -- решил Старик.
     -- Мне противен этот кривляка, -- сказал я.
     -- А может,  он мастер своего дела. -- Старик сказал это неуверенно. --