таточно горючего, но мы оставим здесь тоже небольшой запас!
-- крикнул Старик уже вдогонку.
     Я помахал рукой, мы двинулись через деревню вниз по холму и выехали  на
узкую дорогу, которая шла по  сухой, поросшей кустарником равнине у подножия
двух высоких голубых холмов.
     Во время спуска я оглянулся. Двое в широкополых шляпах -- один рослый и
плотный, другая  маленькая и  грациозная, -- шагали  назад,  к  лагерю.  А я
перевел взгляд на расстилавшуюся впереди однообразную равнину.


 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. РАДОСТИ ОХОТЫ *

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Дорога  была  узкая, а равнина, по которой мы ехали, выглядела довольно
уныло. Только  раз мы увидели нескольких тощих  газелей, мелькнувших  белыми
пятнами на фоне желтой, выжженной солнцем травы и серых стволов. Мое веселое
возбуждение  угасло  при  виде  этой равнины, где нечего было  и  мечтать  о
хорошей   охоте,   и  вся  затея   показалась   фантастической,   совершенно
бессмысленной. От  вандеробо  сильно пахло;  я стал разглядывать  мочки  его
ушей,   растянутые   и  аккуратно  закрученные,  его  странное,   совсем  не
негритянское лицо с  тонкими губами. Заметив, что я посматриваю на  него, он
дружелюбно улыбнулся и почесал грудь. Я оглянулся: М'Кола спал. Гаррик сидел
очень прямо, подчеркивая  свою  бдительность, а Дед, вытянув шею, глядел  на
дорогу.
     Дорога  теперь перешла в тропу, протоптанную  скотом, но, к счастью, мы
были уже  у  края  равнины.  Скоро она осталась  позади, показались  высокие
деревья,  и  мы  попали в  самый  очаровательный уголок  Африки,  какой  мне
доводилось  видеть.  Трава  здесь была  ровная, такая свежая  и зеленая, как
молодая травка на недавно скошенном лугу, а  вековые деревья -- развесистые,
высокие,  без  подлеска, под ними лишь ярко  зеленел  дерн, словно в оленьем
парке, и мы ехали в  тени, перемежавшейся солнечными полянками, держась едва
заметной тропы, которую  указывал вандеробо. Мне  просто не верилось, что мы
попали в этот рай. Такое может лишь пригрезиться в волшебном сне, и я, желая
убедиться,  что это не сон, протянул руку и дотронулся  до уха вандеробо. Он
подскочил от неожиданности, а Камау прыснул со смеху.  В  эту минуту  М'Кола
коснулся  моего  плеча  и  указал  на  открытую поляну, где  в  каких-нибудь
двадцати шагах от машины, подняв голову и настороженно глядя на нас горящими
глазами,  стоял,  ощетинившись, огромный  дикий  кабан  с  загнутыми  кверху
длинными, мощными клыками. Я сделал Камау знак остановить машину, и с минуту
зверь и  мы пристально  разглядывали друг друга. Я поднял ружье и прицелился
кабану в  грудь.  Он  стоял неподвижно и все глядел на нас. Тогда  я  знаком
велел  Камау ехать дальше, машина тронулась и свернула направо, в сторону от
кабана, который даже не шевельнулся и не выказал ни малейшего страха.
     Я заметил, что  Камау возбужден, а М'Кола  одобрительно кивает головой.
Впервые видели мы кабана, который не  бросился бежать от людей во всю прыть,
задрав  хвост.  Да,  мы  попали  в  места,  где не  ступала  нога  охотника,
девственный уголок, затерянный  среди бескрайних  просторов Африки.  Я готов
был тут же остановиться и разбить лагерь.
     Вокруг расстилался чудесный край,  а мы ехали все дальше, лавируя между
огромными  деревьями, по равнине, где тихо колыхалась трава. Но вот впереди,
справа,  показался высокий частокол  масайской  деревни.  Деревня была очень
большая, и за околицу навстречу нам повалила толпа длинноногих,  темнокожих,
вооруженных копьями  мужчин; все они  на вид казались ровесниками, их прямые
волосы  были заплетены  в  тяжелые косы, болтавшиеся на спине. Они  окружили
машину,  смеясь и болтая  без умолку.  Все  они были  рослые,  белозубые  --
красавцы как на подбор, волосы их были окрашены в красновато-коричневый цвет
и  спереди  челками  спадали  на лоб. Эти люди, приветливые  и веселые, не в
пример угрюмым и надменным северным масаям, хотели знать, зачем мы приехали.
Вандеробо, видимо, сообщил им, что мы  охотимся на  куду и  очень спешим. Но
они  обступили  машину  плотным  кольцом, преграждая нам  путь. Один  из них
что-то  сказал,  его  слова  подхватили  трое  или четверо  других, и  Камау
объяснил мне, что сегодня они видели на тропе двух самцов куду.
     -- Не может быть, -- твердил я про себя. -- Не может быть.
     Я велел Камау трогаться, и мы медленно  проехали сквозь толпу туземцев,
которые  со  смехом  и  криками  заступали дорогу машине, рискуя попасть под
колеса.  Это  были  самые рослые,  статные,  красивые  и  к  тому  же  самые
жизнерадостные  и веселые  люди, каких я встречал в Африке. Когда мы наконец
выбрались из  толпы, туземцы пустились  бежать рядом с  машиной, все  так же
шумно  радуясь  и, видимо, желая показать, как  они легки  на ногу, а  когда
машина, прибавив скорости, двинулась вверх  по ровной долине ручья, началось
настоящее состязание. Но бегуны отставали один за другим, махали нам вслед и
улыбались, и  только двое  из них, длинноногие, ловкие,  все еще горделиво и
легко бежали рядом с  машиной  со скоростью  хорошего рысака, не выпуская из
рук копий.  Потом  нам  пришлось  взять  вправо,  и  ровная  зеленая  долина
сменилась холмистой местностью.  Когда мы  на первой скорости  ползли вверх,
вся ватага снова настигла  нас. Бегуны смеялись, делая вид, будто они ничуть
не запыхались.  Из-за куста выскочил маленький кролик  и заметался  в ужасе;
масаи,  бежавшие  за  нами во всю прыть,  поймали кролика, и самый рослый из
них,  нагнав  машину, протянул его мне. Я взял зверька и,  почувствовав, как
колотится сердце в мягком,  теплом,  пушистом тельце, погладил  его, а масай
дружески похлопал меня по плечу. Взяв кролика за уши, я протянул его обратно
масаю. Где там! Масай не брал  его  --  это  был подарок.  Я передал кролика
М'Кола, но тот счел все шуткой и вернул его одному из масаев. Мы  продолжали
путь, а масаи снова побежали следом. Взявший  кролика нагнулся,  посадил его
на траву, и когда он пустился наутек, все засмеялись. М'Кола только  головой
качал. Всем нам очень понравились эти люди.
     --  Хорош  масай,  --  растроганно промолвил  М'Кола. -- Масай -- много
скота. Масай не убивает, чтобы есть. Масай убивает только врага.
     Вандеробо ударил себя в грудь.
     --  Вандеробо -- масай! --  гордо объявил он, утверждая  таким  образом
свое родство с масаями. Мочки ушей у него были закручены точно так же, как у
них. Глядя,  как бегут эти  красавцы, развеселились и мы. Никогда  еще  я не
встречал такого бескорыстного дружелюбия, таких милых людей.
     --  Хорош  масай,  --  повторил М'Кола, выразительно кивая головой.  --
Хорош, хорош масай.
     Только  Гаррик, видимо, не разделял наших чувств. И я заподозрил,  что,
несмотря на защитный костюм и  письмо от Бваны Симбы, он сильно обескуражен.
Эти масаи его встревожили. Они были  наши друзья, а не его. Да, конечно, они
были наши друзья. С такими людьми  встречаешься, как с братьями, они сразу и
от  всей души  принимают  тебя за своего, откуда бы  ты  ни был родом. Такое
отношение к людям свойственно лишь лучшим из англичан,  лучшим из венгров  и
самым лучшим из испанцев; оно было отличительным свойством аристократов в те
времена,  когда  еще  существовала  аристократия.  Это  -- свойство  простых
сердец, такие люди редки, и нет ничего приятнее общения с ними.
     Опять рядом с машиной бежали только двое, но и  те уже стали отставать.
Они мчались все так же быстро и легко, но угнаться за автомобилем было им не
под силу. В конце концов я велел Камау резко увеличить  скорость, уверенный,
что такой  рывок не может обидеть бегунов,  гордящихся своей  выносливостью.
Они тоже  прибавили ходу, но, не догнав  нас, только засмеялись, и тогда  мы
высунулись из машины и замахали им руками, а  они стояли, опершись на копья,
и  махали в ответ.  Мы  расстались добрыми друзьями.  Теперь наш путь  снова
лежал по безлюдным местам, по бездорожью, все  вперед,  через рощи и зеленую
долину.
     Вскоре  .деревья стали встречаться чаще, росли теснее, сказочная страна
осталась позади, мы ехали теперь по едва заметной тропе через густой молодой
лес. Порой  мы вынуждены были останавливаться  и убирать  с дороги пень  или
даже  рубить дерево, преграждавшее  путь  машине. Порой  приходилось  задним
ходом выбираться из зарослей и искать окольного пути, чтобы снова выехать на
тропу,  расчищая себе путь длинными  охотничьими  ножами, которые называются
"панга".
     Вандеробо работал плохо, да и Гаррик немногим лучше.  Зато М'Кола очень
ловко орудовал  ножом,  он рубил быстро, но чересчур сильно, даже с каким-то
ожесточением.  Я  же обращался с пангой неумело. Этот  нож  требует  большой
гибкости запястья,  и к нему трудно сразу привыкнуть -- рука быстро  устает,
клинок кажется  невероятно тяжелым. Я жалел,  что  у меня  нет  мичиганского
двустороннего   топорика,   острого,   как  бритва,  которым  можно   рубить
по-настоящему, а не сечь кустарник ножом, словно кавалерийской шашкой.
     Прорубая  себе дорогу, когда проехать  было нельзя, лавируя, как только
возможно,  мы благодаря Камау,  который искусно  вел  машину  и  великолепно
ориентировался,  одолели  трудную часть  пути и снова очутились  на открытой
равнине.  Вдали, справа от  нас, виднелась цепь холмов.  Но, на  беду, здесь
недавно прошел  ливень,  и приходилось,  глядеть в  оба: в  низинах  колеса,
разрывая  дерн,  погружались  в  скользкую  грязь  и  буксовали.  Мы  рубили
кустарник  и дважды брались за  лопаты, а  потом, убедившись  на  опыте, что
нельзя  доверять  низким местам, выбрались  на высокий край равнины и  снова
углубились  в  лес.  Покружив  довольно  долго  в поисках удобного  пути, мы
очутились  на  берегу ручья,  там, где русло его было перегорожено запрудой,
напоминавшей сооружения бобров. На другом  берегу мы увидели  маисовое поле,
обнесенное  сплошной изгородью из кустов  колючей акации,  и множество пней,
рядом  несколько   явно  заброшенных   краалей  --  огороженных  участков  с
мазанками,   а  правее,   поверх  живой  изгороди,   виднелись  конусовидные
соломенные  крыши хижин.  Мы все вылезли  из  машины,  потому что предстояла
трудная переправа, да и после нее подняться на тот  берег можно  было только
через маисовое поле, усеянное пнями.
     Дед  уверял, что  дождь  прошел только  сегодня.  Утром,  когда  они  с
вандеробо проходили здесь, вода  еще не перехлестывала через  запруду. Я был
подавлен.  Уехать от  чудесного, девственного леса, где масаи видели куду на
тропе, только для того,  чтобы теперь  застрять  у жалкого  ручейка на чужом
маисовом поле! Встретить здесь возделанные поля я никак не ожидал  и был зол
на судьбу.  Что ж, придется  просить  позволения проехать через  маис,  если
только мы вообще сможем перебраться  через ручей и подняться на тот берег. Я
разулся  и пошел  вброд,  чтобы  исследовать дно. Поваленные кусты и деревца
образовали на дне плотный  настил, и я  решил,  что с ходу  машина без труда
проскочит.  М'Кола  и  Камау  согласились  со  мной,  и  мы  полезли  наверх
взглянуть,  что  там. Земля была рыхлая,  но  под  сырым  верхним  слоем она
оказалась  сухой,  и  я  решил, что мы расчистим  путь лопатами, если машина
пройдет среди пней. Но прежде, конечно, надо было ее разгрузить.
     От  хижин  к нам шли двое  мужчин  и мальчик. Когда они приблизились, я
сказал: "Джамбо". "Джамбо", -- отвечали туземцы, после чего  Дед и вандеробо
заговорили  с ними. Мы  с М'Кола переглянулись, ион покачал  головой:  он не
понимал ни слова. "Наверное, наши просят разрешения  проехать через маисовое
поле",  --  подумал я. Когда Дед замолчал,  двое  мужчин подошли к нам, и мы
обменялись рукопожатиями.
     Они не походили на негров, которых я встречал до этого. Кожа у них была
светлее,  а  у старшего, человека лет  пятидесяти, были тонкие  губы,  почти
греческий нос, высокие скулы и большие умные глаза. Держался он со спокойным
достоинством  и  производил  впечатление человека  очень смышленого.  Второй
туземец, помоложе, лет тридцати пяти на вид, был очень похож на первого, и я
решил,  что они братья. Мальчик, по-девичьи красивый, казался застенчивым  и
глуповатым. Поначалу,  увидев его лицо, я  принял его за девочку, потому что
все они носят какое-то подобие  римской тоги из неотбеленной ткани, сколотой
на плече и скрадывающей линии тела.
     Они продолжали разговаривать с Дедом, и сейчас, когда они стояли рядом,
мне бросилось в глаза некоторое сходство между сморщенной физиономией Деда и
классическими  чертами  хозяина  шамбы;  точно  так  же наш  вандеробо-масай
казался  жалкой карикатурой  на  красавцев масаев,  которых  мы встретили  в
лесах.
     Мы все вместе спустились к ручью, я помог Камау обвязать шины веревками
вместо цепей, а старший, "Римлянин", и другие тем временем разгрузили машину
и внесли самый тяжелый багаж на крутой берег. Мы с разгона проскочили ручей,
подняв  тучу брызг,  потом,  усердно  подталкивая  машину, одолели  половину
подъема, но тут машина застряла. Мы рубили кустарник, копали землю и наконец
втащили машину наверх, но впереди было еще маисовое поле, и я не представлял
себе, куда ехать дальше.
     -- Куда поедем? -- спросил я пожилого Римлянина.
     Гаррик перевел мой  вопрос, но Римлянин ничего  не  понял, и  на помощь
Гаррику пришел Дед.
     Римлянин указал влево, на сплошную изгородь у опушки леса.
     -- Но ведь машина там не пройдет.
     -- Лагерь,  -- ответил М'Кола, желая  сказать,  что мы  станем  там  на
ночлег.
     -- Плохое место, -- возразил я.
     -- Лагерь, -- твердо сказал М'Кола, и все закивали головами.
     -- Лагерь! Лагерь! -- подхватил Дед.
     -- Там будет наш лагерь, -- торжественно продекламировал Гаррик.
     --  Убирайся к  черту, -- беззлобно сказал я  ему. Я пошел  к  изгороди
вместе с Римлянином,  без  умолку говорившим что-то на непонятном мне языке.
М'Кола последовал за мной, остальные погрузили вещи в машину и затем догнали
нас.  Я  читал  где-то,  что  близ  покинутых  туземных селений  не  следует
разбивать лагерь из-за клещей и других паразитов,  и, вспомнив это, решил во
что бы то ни  стало переменить место. Мы  пролезли через пролом в изгороди и
увидели за ней  постройку из бревен и молодых  деревьев, воткнутых в землю и
переплетенных ветвями.  Жилище  это  напоминало большой  курятник.  Римлянин
указал рукой на дом,  как бы  приглашая нас располагаться здесь, и продолжал
болтать.
     -- Клопы, -- неодобрительно сказал я, обращаясь к М'Кола на суахили.
     -- Нет,  -- ответил он  тоном,  не  допускающим возражений.  -- Никаких
клопов!
     -- Злые клопы. Много клопов. Зараза.
     -- Нет клопов, -- упорствовал он.
     В  конце концов М'Кола меня переспорил, и пока Римлянин говорил, -- как
я  надеялся, что-то  очень  дельное,  --  подошла  машина, остановилась  под
большим деревом шагах в пятидесяти от изгороди, и туземцы  стали выгружать и
переносить все  необходимое для устройства лагеря. Мою палатку с брезентовым
полом раскинули между деревом и "курятником", а я присел на бачок с бензином
и завел с Римлянином, Дедом и Гарриком разговор об охоте. Камау и М'Кола тем
временем разбивали лагерь, а вандеробо, разинув рот, стоял на одной ноге.
     -- Где были куду?
     -- Там. -- И он указывает куда-то в сторону.
     -- Большие?
     Римлянин растопыривает руки, чтобы показать, какие у них огромные рога,
затем изливает на меня бурный поток красноречия.
     При помощи словаря с трудом составляю фразу:
     -- Где же  тот  куду,  за которым  вы следили? Вместо ответа -- длинная
речь,  смысл которой, по-видимому, сводится к тому, что они следили за всеми
куду разом.
     День уже клонился к вечеру, и  небо  заволокли тучи. Я вымок  до пояса,
носки мои пропитались жидкой грязью. Кроме того, я вспотел, толкая  машину и
работая лопатой.
     -- Когда начнем? -- спросил я.
     -- Завтра, -- ответил Гаррик, даже не потрудившись перевести мой вопрос
Римлянину.
     -- Нет, -- возразил я. -- Сегодня!
     --  Завтра,  --  упорствовал Гаррик. -- Сегодня поздно. До темноты один
час. -- И он указал на мои часы. Я порылся в словаре:
     -- Будем охотиться сегодня. Последний час -- лучший час.
     Но  Гаррик находил, что куду слишком далеко и мы не успеем  вернуться в
лагерь. Все это он объяснил жестами, а вслух произнес только:
     -- Охота завтра.
     -- Бездельник, -- сказал я по-английски. Римлянин и Дед стояли молча. Я
ежился: солнце  скрылось за тучами,  и стало холодно,  несмотря  на  духоту;
которая наступила после дождя.
     -- Дед! -- сказал я.
     -- Что, господин? -- откликнулся он. Поспешно листая словарь, я сказал:
     -- Охота на куду сегодня. Последний час -- лучший час. Куду близко?
     -- Может, и близко.
     -- Охота сейчас?
     Они посовещались между собой.
     -- Охота завтра, -- опять вмешался Гаррик.
     --  Заткни глотку, актер, -- сказал я. -- Послушай, Дед, --  поохотимся
немного сегодня?
     -- Да, -- согласился он, и Римлянин тоже кивнул. -- Только немного.
     -- Хорошо, -- сказал я и пошел за сухой рубашкой, фуфайкой и носками.
     -- Охота сейчас, -- сказал я М'Кола.
     -- Хорошо, -- ответил он. -- М'узури.
     Переобувшись и надев все сухое и чистое, я блаженствовал, сидя на бачке
с   бензином   и  попивая  разбавленное  виски   в  ожидании   Римлянина.  Я
предчувствовал, что сегодня непременно буду  стрелять  по  куду,  и пил  для
того, чтобы успокоиться. А еще для того,  чтобы уберечься от простуды. А еще
я пил  виски просто так, потому  что я его люблю, и  хотя настроение  у меня
было превосходное, от виски оно становилось еще лучше.
     Когда  вернулся  Римлянин, я  застегнул  башмаки,  посмотрел,  есть  ли
патроны  в магазине моего ружья, снял с  мушки защитный  колпачок  и  продул
прицел. Потом я допил виски из оловянной кружки,  стоявшей на земле у бачка,
и встал, проверив, лежат ли два носовых платка в карманах рубашки.
     Появился М'Кола с охотничьим ножом и биноклем Старика.
     -- А ты оставайся здесь, -- сказал я Гаррику. Он ничего не имел против.
Он считал,  что глупо выходить  на охоту так поздно, и заранее торжествовал,
уверенный, что окажется прав. Вандеробо же вызвался пойти с нами.
     -- Ну  и  хватит  людей, --  сказал я, сделав Деду  знак остаться, и мы
вышли из  крааля -- впереди  Римлянин  с  копьем,  за ним я, следом М'Кола с
биноклем  и  заряженным  манлихером,  а  вандеробо-масай  с  копьем  замыкал
шествие.
     Был  уже шестой  час, когда мы  двинулись  через  маисовое поле,  затем
спустились  к  ручью,  перешли  его в  сотне  шагов  выше плотины, где русло
суживалось, медленно и осторожно взобрались на крутой противоположный берег,
промокнув  до  пояса среди буйной травы и папоротников. Не  прошло и  десяти
минут, как Римлянин, неожиданно схватив меня за руку, заставил  лечь рядом с
ним  на  землю; я  сразу дернул  затвор винтовки.  Затаив дыхание.  Римлянин
указал на другой берег, и там на опушке леса я  увидел большого серого зверя
с белыми полосами  по  бокам  и огромными витыми рогами; зверь стоял боком к
нам, подняв голову и, видимо, прислушивался.  Я вскинул ружье, но  мне мешал
куст впереди. Чтобы выстрелить поверх него, пришлось бы встать во весь рост.
     -- Пига, --  прошептал М'Кола. Я погрозил  ему пальцем и пополз вперед,
огибая куст. Я очень боялся спугнуть зверя, прежде  чем подползу на выстрел,
но не  забывал наказа Старика: "Сумейте  выждать".  Подкравшись  поближе,  я
встал  на одно  колено, взял  куду на  мушку и, восхищенный  его  размерами,
твердя себе, что волноваться не надо, что случай самый обыкновенный, по всем
правилам  выцелил  куду чуть пониже лопатки  и нажал  спуск. Грянул выстрел,
куду сделал скачок и  кинулся  в заросли,  но я знал, что не промахнулся.  Я
выстрелил вторично по серому пятну, мелькавшему среди деревьев. М'Кола орал:
"Пига! Пига!", то есть: "Попал! Попал!" -- а Римлянин хлопнул меня по плечу,
обмотал  свою "т