Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Фолкнер Уильям. Солдатская награда -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  -
ее внезапно охватила жалость. - Маргарет, неужели вы в пего влюблены? (Он знал: будь он женщиной - он непременно бы влюбился в него.) - Нет, конечно! Ни в кого я не влюблена. Знаете, ведь мой муж убит во Франции, - мягко сказала она. - О, Маргарет, - с искренней горечью сказал он, - если бы я только мог, я дал бы себя убить, дал бы себя ранить, как этот, там, разве вы не понимаете? - Понимаю, милый. - Она отставила поднос. - Поди сюда. Курсант Лоу встал, снова подошел к ней. - Убили бы или ранили, если бы повезло! - повторил он. Она притянула его к себе, и он понял, что ведет себя, как ребенок, что она этого от него и ждет, но иначе он не мог. Разочарование, отчаяние охватили его с новой силой. Он почувствовал щекой ее теплые колени и обнял их руками. - Мне так хотелось туда, - сознался он неожиданно для себя, - пусть бы мне и его шрам и все. - И умереть, как он скоро умрет? Но разве смерть не была для курсанта Лоу чем-то настоящим, величественным, печальным? Он видел открытую могилу и себя - в полной форме, в ремнях, с крыльями летчика на груди, с нашивкой за ранения... Чего еще требовать от судьбы? - Да, да! - сказал он. - Ведь ты тоже летал, правда? - сказала она, держа его голову на коленях. - И ты мог бы быть на его месте, но тебе просто повезло. А может быть, ты летал бы так хорошо, что тебя не подстрелили бы, как его. Ты об этом подумал? - Не знаю, наверно, я все-таки тоже попался бы на его месте. Нет, вы в него влюблены. - Клянусь, что нет. - Она подняла его голову, заглянула в глаза. - Я бы не стала скрывать. Разве ты мне не веришь? - Ее глаза глядели настойчиво, и он ей поверил. - Но если вы его не любите - значит, вы можете дождаться меня. Я скоро вырасту, буду работать, как черт, скоплю денег. - А что скажет твоя мама? - Черт, да не могу же я всю жизнь слушаться ее, как маленький. Мне уже девятнадцать, как вам, а если маме не понравится - пошла она к черту! - Лоу! - с упреком сказала она, не говоря ему, что ей уже двадцать четыре года. - Как можно! Нет, поезжай домой, расскажи все матери, передашь от меня записку, а потом напишешь мне, что она скажет. - Лучше я поеду с вами! - Что ты, дружок, какой же смысл? Мы отвезем его домой, он очень болен. Пойми, милый, мы ничего не можем сделать, пока не доставим его на место, а ты только будешь мешать. - Мешать? - повторил он с болью. - Ты должен понять. Нельзя нам ни о чем думать, пока мы не отвезем его домой. Неужели ты не понимаешь? - Но вы его не любите? - Клянусь, что нет. Теперь веришь? - А меня любите? Она снова притянула его голову к себе на колени. - Милый ты мой детеныш, - сказала она, - ничего я тебе не скажу... пока что. Пришлось принять и это. Они молча сидели, прижавшись друг к другу. - Как от вас хорошо пахнет, - сказал наконец курсант Лоу. - Поди сюда, поближе, - приказала она, и когда он придвинулся к ней, она взяла его голову обеими руками и крепко поцеловала. Он обнял ее, и она притянула его голову к себе на грудь. Потом погладила его волосы и сказала: - Так как же, поедешь домой? - А разве непременно надо? - спросил он. - Надо, - сказала она. - Сегодня же. Дай ей телеграмму сейчас. А я напишу ей записку. - О черт, да вы же знаете, что она ответит? - Конечно, знаю. У тебя нет ни братьев, ни сестер? - Нет, - удивился он. По ее движению он догадался, что ей хотелось высвободиться. Он сел. - Как вы угадали? - удивленно спросил он. - Просто угадала. Но ты поедешь? Правда? Обещай мне! - Ну, хорошо, поеду. Но я к вам вернусь. - Конечно, вернешься. Я буду ждать. Поцелуй меня. Она спокойно подняла к нему лицо, и он поцеловал ее, как она хотела: холодно, отчужденно. Она приложила ладони к его щекам. - Милый мой мальчик! - сказала она и поцеловала так, как всегда его целовала мать. - Слушайте, жених с невестой так не целуются! - обиделся он. - А как они целуются? - спросила она. Он обнял ее, чувствуя под рукой ее плечи, и прижался к ее губам заученным приемом. Она недолго терпела, потом оттолкнула его. - Неужели так целуются жених с невестой? - засмеялась она. - Нет, мне больше нравится вот так. - Она взяла его лицо ладонями и коротко, холодно коснулась губами его губ. - А теперь поклянись, что ты сейчас же телеграфируешь своей маме. - Но вы мне будете писать? - Непременно. Только поклянись, что ты сегодня же уедешь домой, что бы Гиллиген тебе ни говорил. - Клянусь, - сказал он, глядя на ее губы. - А можно вас еще раз поцеловать? - Когда поженимся! - сказала она, и он понял, что его гонят. Надеясь, веря, что она смотрит ему вслед, он вышел гордым шагом, не оглядываясь. В другой комнате сидели Гиллиген и этот офицер. Мэгон сказал: - Доброе утро, старина. Гиллиген посмотрел на воинственную осанку Лоу сдержанно-недоумевающим, насмешливым взглядом. - С победой, ас, что ли? - Иди к черту, - сказал Лоу. - Где бутылка? Сегодня еду домой! - Вот она. Пей до дна, генерал. Значит, домой? - повторил он. - И мы тоже. Верно, лейтенант? ГЛАВА ВТОРАЯ 1 Джонс, Януариус Джонс, не знавший, да и не интересовавшийся, от кого он рожден, названный Джонсом - в алфавитном порядке, Януарием - по совпадению календарной даты и биологического факта и ставший Януариусом по роковому совпадению его судьбы и насущной потребности - зарабатывать свой хлеб насущный, - этот Януариус Джонс, мешковатый, в грубошерстном сером костюме, преподаватель латинского языка в небольшом колледже, стоял, облокотясь на резную садовую ограду, раздвинув буйные заросли уже зазеленевшей жимолости в звездочках новорожденных цветов, и смотрел, как апрель хозяйничает на грядке гиацинтов. Роса лежала на траве, пчелы проникали в яблоневые цветы, а ласточки, словно струны, прочерчивали бледное ветреное небо. Опустив тяпку, на Джонса смотрел человек, и металлические пряжки его подтяжек весело сверкали. Священник сказал: - С добрым утром, молодой человек! Купол лысины приветливо сиял на фоне увитой плющом стены, за ней, в безукоризненной прелести, церковный шпиль с золотым крестом, казалось, кружил по молодым облакам. Януариус Джонс, плененный иллюзией медленного падения колокольни, пробормотал: - Смотрите, сэр, сейчас упадет! Солнце било прямо в его круглое молодое лицо. Садовник посмотрел на него с благосклонным любопытством. - Упадет? А-а, должно быть, вы видите самолет? - произнес он. - Мой сын был в авиации всю войну. - Он казался гигантом в черных брюках, старых башмаках. - Превосходный день для полетов, - сказал он, затеняя глаза ладонью. - Где вы его видите? - Нет, сэр, - сказал Джонс. - Самолета не видно, сэр. Я с непростительным легкомыслием говорил о шпиле вашей церкви. С детства обожаю стоять под церковным шпилем, следить, как проплывают облака. Полнейшая иллюзия падения. Вы когда-нибудь наблюдали это, сэр? - О да, безусловно, хотя было это - постойте! - так давно, что я и не припомню. Но человек в моем сане обычно склонен к забвению собственных переживаний, поглощенный заботой о спасении чужих душ... - ...которые не только не заслуживают спасения, но и не стремятся к нему, - договорил за него Джонс. Ректор остановил его укоризненным взглядом. Воробьи захлебывались от восторга в зарослях плюща, и старинный фасад ректорского дома, в рамке нарциссов и подстриженных кустов, был похож на сказку. "Наверно, тут есть дети", - подумал Джонс. Он сказал: - Смиренно прошу простить мою легкомысленную остроту, доктор. Смею вас уверить, что я... м-м... просто не удержался от соблазна, без всяческих намерений. - Понимаю, мой милый. Мой упрек был столь же мимолетен. Есть некоторые условности, которые нам пристало соблюдать в мире сем, и одна из них - уважение к сану, которым я, быть может и недостойно, облечен. И я считаю, что это особо касается нас, тех, кто... как бы это выразить... - ...тот, кто в жизни себе кормилом взял истинный разум, Тот обладает всегда богатством умеренной жизни: Дух безмятежен его, и живет он, довольствуясь малым. И ректор подхватил: Люди же вместо того устремились ко славе и власти, Думая этим себе благоденствие твердо упрочить И проводить свою жизнь при достатке, в спокойствии полном... {Лукреций. О природе вещей. - Перевод Ф. Петровского} - продекламировали они прерывистым дуэтом и, замолчав, посмотрели друг на друга с благодушным восхищением. - Но как же так! - воскликнул ректор. Он приветливо смотрел на Джонса. - "Неужто путника оставлю у ворот?" - Решетчатая дверца распахнулась, и выпачканная землей рука тяжело легла на плечо Джойса. - Входите, проверим вместе шпиль нашей церкви. Газон был чудесный. Мириады пчел трепеща перелетали с клевера на яблони, с яблонь на клевер, а над готическим телом церкви шпиль вздымался, как молитва, нетленная в бронзе, непорочная в мираже медленного падения средь неподвижных молодых облаков. - Мой единственный искренний прихожанин, - пробормотал священник. Солнечный свет золотистым пухом окружал его лысину, а лицо Януариуса Джонса походило на круглое зеркало, перед которым фавны и нимфы могли бы красоваться, когда мир был еще совсем юным. - Нет, я не так сказал. Не просто прихожанин... Именно через эту красоту человек может стать ближе к Богу. Но как мало людей в это верит! Как мало, как мало! - Он смотрел не мигая в залитое солнцем небо: в глубине глаз таилось горе, давно остывшее, притихшее. - Истинная правда, сэр. Но мы, в этом веке, считаем, что не стоит приближаться к тому, к кому можно приблизиться запросто, без посредства его слуги, все равно какого. Мы покупаем спасение души, как недвижимое имущество. Наш Бог, - продолжал Джонс, - не может быть сострадательным, он даже может не быть очень мудрым. Но он должен быть полон достоинства. Ректор поднял свою большую испачканную руку. - Нет, нет. Вы несправедливы к людям. Да разве найдешь справедливость у молодых, разве есть в них те скудные добродетели, какими мы тешим и нежим наши твердеющие артерии души? Только старикам нужны законы, нужны условности, чтобы впитать в себя, урвать для себя хоть немного красоты мира. Не будь законов - молодые ограбили бы нас, как когда-то грабили морские просторы. Ректор замолчал. Беглые тени молодой листвы походили на птичий щебет, обретший форму, а воробьи в плюще - на солнечные пятна, обретшие звук. Ректор снова заговорил: - Будь устройство мира в моей власти, я бы установил определенную границу, скажем, около тридцати лет, когда человек, достигший этого возраста, автоматически переводился бы в такое состояние, где его не мучили бы бесплодные воспоминания об искушениях, перед которыми он устоял, о красоте, не доставшейся ему в удел. Мне мыслится, что только зависть пробуждает в нас желание помешать молодым делать то, на что нам когда-то не хватило смелости и возможностей, а теперь не хватает сил. Джонс подумал, какие же искушения он преодолевал, и, вспомнив о женщинах, которых мог бы соблазнить, но не соблазнил, сказал: - И что же тогда? Что будет с теми, кто имел несчастье достичь тридцати лет? - В том состоянии природа ничем не будет смущать их - ни солнечным светом, ни воздухом, ни птицами на ветках; у них останутся только несущественные потребности: физический комфорт, еда, сон, размножение. "А чего еще надо? - подумал Джонс. - Вон какой у него шикарный дом. Можно отлично провести всю жизнь именно так - есть, спать, размножаться - и только". В этом Джонс был уверен. Хорошо бы, если б вот такой старик (или любой, кто смог бы представить себе жизнь, состоящей только из еды, сна и женщин) распоряжался миром и чтоб ему, Джонсу, вечно был тридцать один год. Но ректор, очевидно, думал иначе. - А чем же они все занимались бы? - спросил Джонс, чтоб поддержать разговор, думая про себя: "Что же останется делать другим людям, если у них отнять еду, сон и совокупление?" - Половина будет производить всякие вещи, другие - чеканить золото и серебро, чтобы эти вещи покупать. Разумеется, и для монет и для вещей будут необходимы склады, и это займет еще какую-то часть людей. Остальным, естественно, придется пахать землю. - Но куда же, в конце концов, девать все вещи и деньги? Через какое-то время образуется один огромный музей и банк, переполненный бесполезными, никому не нужными вещами. А ведь это проклятие всей нашей цивилизации. Собственность... Ведь мы стали ее рабами, из-за нее нам приходится либо честно трудиться не менее восьми часов в день, либо делать что-нибудь незаконное, лишь бы можно было краситься и наряжаться по последней моде, накачиваться виски или накачивать бензин в машины. - Справедливо. Во всем этом было бы слишком неприятное сходство с миром, каков он есть сейчас. Но, само собой разумеется, я предусмотрел обе эти возможности. Монету можно будет снова переплавлять в слитки и чеканить потом заново, а вещи... - достопочтенный пастырь восторженными глазами посмотрел на Джонса, - вещи могли бы идти домохозяйкам на топливо, чтобы готовить пищу. "Старый дурень", - подумал Джонс и сказал: - Изумительно, чудесно! Вы мне пришлись по сердцу, доктор! Ректор приветливо посмотрел на Джонса. - Ах, милый мой, молодости ничто не приходится по сердцу, у молодых и сердца-то нет. - Как, доктор, это ведь похоже... нет, это просто граничит с оскорблением величества! Кажется, мы договорились взаимно уважать сан друг друга. Тени двигались за солнцем, тень от ветки легла на лоб ректора: Юпитер в лавровом венке. - Какой же у вас сан? - Но... - начал было Джонс. - У вас вместо рясы - еще пеленки, мой милый мальчик. Ну, простите, - сказал он, увидав лицо Джонса. Его рука увесисто и тяжело, как дубовая коряга, легла на плечо Джонса. - Скажите, какую добродетель вы почитаете наиболее достойной восхищения? Джонс опешил. - Искреннюю самоуверенность, - ответил он не сразу. Мощный смех ректора прогудел колокольным звоном в солнечной тишине, воробьи шарахнулись из кустов, как сшибленные листья. - Значит, мы снова друзья, так? Ну, вот что, я сделаю для вас исключение: я покажу вам мои цветы. Вы достаточно молоды, чтобы оценить их, не чувствуя себя обязанным высказывать ненужные похвалы. Сад стоило посмотреть. Вдоль дорожки, усыпанной гравием, шла аллея роз, уходя от солнца в тень двух огромных дубов. За дубами, в тени тополей, беспокойно и строго высились колонны греческой беседки, да и сами тополя в тонкой смутной зелени походили на горделивых и ветреных девушек с фриза. У изгороди уже распускались лилии, словно монахини в монастыре, и голубые гиацинты качали немыми колокольчиками, вспоминая Элладу. На решетчатой стене скоро загорятся медленным лиловым пламенем опрокинутые гроздья глицинии; идя вдоль этой стены, они подошли к одинокому розовому кусту. Огромные, узловатые от старости ветви, потемневшие и грубые, как бронзовый постамент, были увенчаны бледным, недолговечным золотом. Руки священника легли на ствол мягко и ласково. - Вот эта роза, - сказал он. - Она мне - и сын и дочь, супруга моего сердца и хлеб мой насущный: моя правая рука и левая. Сколько раз я стоял подле нее по ночам, весной, когда слишком рано были сняты покровы, и жег газеты, чтобы она не замерзла. Помню, однажды я был в соседнем городе, на конференции. Погода - уже был март - казалась чрезвычайно благоприятной, и я снял рогожу. Бутоны уже наливались. Ах, мой милый, ни один юноша не ждет с такой страстью прихода своей возлюбленной, как я жду первый цветок этой розы... Какой это язычник держал свой византийский кубок у изголовья и медленно стирал край поцелуями? Да, тут есть аналогия... Но о чем это я? Ах да. Словом, я необдуманно оставил куст без прикрытия и уехал. Погода стояла превосходная, до последнего дня, потом бюро погоды предупредило, что возможно похолодание. Ждали приезда епископа; я убедился, что не успею добраться домой поездом и вовремя вернуться. Тогда я нанял экипаж и поехал домой. Небо покрылось тучами, стало холодно. И вдруг, в трех милях от дома, подъехав к реке, мы увидали, что мост снесло. Наконец мы докричались: привлекли внимание человека в лодке, и он подплыл к нам. Я велел моему кучеру дождаться меня на берегу, переплыл реку в лодке, пришел домой, укрыл мой розовый куст, вернулся к реке и поспел на конференцию вовремя. И в ту же ночь... - ректор посмотрел на Януариуса Джонса и расплылся в широкой улыбке, - выпал снег. Толстый Джонс, разлегшись на ласковой траве и прикрыв глаза от солнца, набивал трубку. - Да, это теперь историческая роза. Она у вас, наверно, давно? Всегда привязываешься к таким давнишним знакомым. - Нет, Януариус Джонс не очень интересовался цветами. - Тут есть еще причина, более серьезная. В этом кусте заключена часть моей молодости, как вино заключено в амфоре. Разница одна: моя амфора каждый год расцветает заново. - А-а, - сказал Джонс, отчаявшись. - Значит, с ней связана какая-то история? - Да, мой милый, И довольно длинная. Но вам, наверное, так лежать неудобно? - Кому же бывает когда-нибудь вполне удобно? - Джонс сразу ринулся в образовавшуюся брешь: - Разве что во сне. Человек так устает от постоянного и неизбежного соприкосновения с землей, сидит ли он, лежит, или стоит, все равно это угнетает его, постоянно напоминая о бренности земной. Если бы человек, хоть один человек на свете, мог бы освободиться от силы земного притяжения, сосредоточить весь свой вес только на той точке, где он касается земли, - чего бы он только не сделал! Он стал бы Богом, господином жизни, и высокие боги дрогнули бы на своих тронах; он прогремел бы у врат бесконечности, как рыцарь в латах. А теперь его вечно гнетет мысль: как это земля, созданная из огня, воздуха и воды всемогущей волей, может быть такой дьявольски жесткой? - Да, это верно. Человек не может долго лежать в одном положении - мешает думать. Но я хотел рассказать про мою розу... - Взгляните на ястреба, - пылко прервал его Джонс, стараясь выиграть время, - его держит только воздух, а какое достоинство, какая целеустремленность! Что ему до того - выбрали ли Смита губернатором или нет? Что ему до того, что суверенные государства ежегодно посылают малоизвестных людей, про которых знают только то, что они не склонны к потливости, посылают их вмешиваться безнаказанно в дела других суверенных государств? - Но, милый мой, это пахнет анархизмом. - Анархизмом? Конечно! Рука Провидения и на ней мозоли от счета денег - вот что такое анархизм! - По крайней мере, вы признаете, что есть рука Провидения! - Разве? Не знаю! - Джонс надвинул шляпу на глаза, так, что видна была только торчащая трубка, и вытащил коробку спичек из кармана. Вынув спичку, он чиркнул о коробок. Спичка не загорелась, и он лениво отбросил ее в грядку фиалок. Потом попытался зажечь еще и еще одну. - Поверните коробок, - пробормотал ректор. Джонс п

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору