Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Фолкнер Уильям. Солдатская награда -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  -
Но уйти он не посмел: а вдруг вернется? Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась, видя ее головку среди других голов, иногда видя всю ее фигурку, тоненькую, неповторимую. Он закурил сигарету и вошел в аптекарский магазин. Прошло время, часы на башне пробили двенадцать, и он отбросил пятую сигарету. "Вот проклятая! Нет, больше я не дам себя водить за нос". Он крепко выругался. Ему стало легче, и он отворил сетчатую дверь. И вдруг отскочил назад, в магазин, забился в угол, и приказчик в белой куртке, с лакированным пробором, удивленно спросил: - От кого прячетесь? Сесили прошла, весело болтая с женатым молодым человеком, служащим большого универмага. Мимоходом она заглянула в лавочку, но Джорджа не заметила. Он ждал, униженный, раздавленный ревностью и злобой, пока она не завернула за угол. Потом резко распахнул двери и снова бессмысленно, слепо стал ругать ее. - Мист Джордж! Мист Джордж! - повторял кто-то сзади монотонным голосом, пытаясь поравняться с ним. Он обернулся в бешенстве - перед ним стоял негритенок. - Какого черта тебе нужно? - грубо сказал он. - Вам письмо, - ответил тот вежливо, пристыдив Джорджа своей воспитанностью. Он взял письмо, дал мальчику монетку. На клочке оберточной бумаги было написано: "Приходи в сад вечером, когда все лягут спать. Может, я и не выйду. Но все равно приходи - если только хочешь!" Он читал и перечитывал письмо, разглядывая ее тонкий, нервный почерк, пока слова не потеряли всякий смысл. От облегчения ему стала худо. И все - старинное здание суда, тополя, сонные упряжки мулов и коней, плотная толпа негров и тягучая монотонность их разговоров и смеха - все стало совсем другим, милым и красивым в беззаботном полуденном свете. И он облегченно вздохнул. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1 Мистер Джордж Фарр чувствовал себя настоящим мужчиной. "Интересно, видно по моему лицу или нет?" - думал он, жадно всматриваясь в лица прохожих мужчин: он пытался уговорить себя, что в некоторых лицах есть то, чего в других нет. Но потом он признался себе, что ничего такого нет, и ему стало немного обидно и грустно. Странно. Если уж это не видно по лицу, так что же надо сделать, чтоб сразу было видно? Вот было бы хорошо, если бы (Джордж Фарр был все-таки джентльменом)... если бы, без всяких разговоров, мужчины, которые шли от женщины, могли бы узнавать друг друга по первому взгляду - что-то вроде скрытого знака: невольное масонство. Конечно, он знал женщин и раньше. Но не так. И вдруг его осенила приятная мысль, что он - единственный в мире, что никогда ни с кем не случалось такое, что никто даже мечтать не смел о таком, А он вот знает, он смаковал свои тайные мысли, как приятный вкус во рту. Когда он вспоминал (Вспоминал? Да разве он мог думать о чем-нибудь другом?), как она убежала в темный дом, в ночной рубашке, заливаясь слезами, он чувствовал себя мужественным, сильным, добрым. "Теперь она уже успокоилась, - думал он. - Они все, наверно, так..." Но его влюбленное спокойствие слегка нарушилось, когда он безуспешно пытался добиться телефонного разговора, и окончательно разлетелось вдребезги, когда днем она безмятежно проехала мимо него в машине с подругой, совершенно игнорируя его. "Она меня не видела. (Сам знаешь, что видела.) Нет, она меня не видела. (Дурак, знаешь же, что видела!)" К вечеру он дошел до грани легкого и, по его характеру, не очень опасного безумия. Потом и этот пыл охладел, когда охладело солнце в небе. Он ничего не испытывал, но, как неприкаянный, торчал за углом, из-за которого она могла выйти по пути в город. И вдруг его охватил ужас: "А что если я ее увижу с другим? Это было бы хуже смерти", - подумал он, пытаясь уйти, спрятаться где-нибудь, как раненое животное. Но его непослушное тело не двигалось с места. Он то и дело видел ее, а когда оказывалось, что это другая, он сам не понимал, что он чувствует. И когда она действительно вышла из-за угла, он не поверил своим глазам. Сначала он узнал ее братишку, потом увидел ее, и вся жизнь в нем прихлынула к глазам, а тело стало неуклюжим, нелепым комом сырой глины. Он не знал, сколько минут просидел на каменном постаменте, не ощущая его, пока она с братом медленно и неумолимо проходила в его поле зрения. Но вдруг он словно ослеп, вся жизнь прихлынула от глаз к телу, он снова почувствовал себя хозяином своих рук и ног и, ничего не видя, бросился за ней. - Эй, Джордж! - небрежно, как равного, окликнул его Роберт-младший. - Идешь в кино? Она взглянула на него быстро, осторожно, с ужасом, почти что с ненавистью. - Сесили... - сказал он. Глаза у нее стали темными, черными, она отвернулась и пошла быстрее. - Сесили! - умоляюще сказал он, касаясь ее руки. От его прикосновения она вздрогнула, отшатнулась от него. - Не смей, не смей меня трогать! - жалобно сказала она. Лицо ее побелело, потеряло румянец, а он стоял, глядя, как ее тонкое платье повторяет хрупкие движения ее тела, как она с братом уходит, покидая его. И ему передалась вся ее боль, весь страх, хотя он и не понимал почему. 2 Возвращение этого бедняги, Дональда Мэгона, давно перестало быть событием, чудом из чудес. Приходили любопытные доброжелательные соседи - мужчины, сидели или стояли, уважительно-добродушные, бодрые; солидные дельцы интересовались войной, только как побочной причиной падения и возвышения президента Вильсона, да и то лишь выраженной в долларах и центах, тогда как их жены болтали между собой о тряпках, через голову Мэгона, не глядя на его изуродованный, бездумный лоб; заходили и случайные знакомые ректора в демократически расстегнутых рубахах, спрятав за раздутую щеку табачную жвачку, и вежливо, но твердо, отказывались снять шляпы; знакомые девушки, с которыми Дональд когда-то танцевал и флиртовал летними ночами, забегали взглянуть разок на его лицо и сразу убегали, подавив отвращение, и больше не приходили, если только случайно, при первом посещении, лицо его не было закрыто (тогда-то они непременно находили возможность еще раз взглянуть на него); мальчики прибегали и уходили обиженные, потому что он не рассказывал про военные приключения, и во всей этой суете только Гиллиген, его хмурый - Беги, беги! - повторял он маленькому Роберту Сондерсу, который привел целую компанию своих однолеток, обещав показать им настоящего первоклассного инвалида войны. - Он хочет жениться на моей сестре. Почему же мне нельзя его видеть? - протестовал Роберт. Он очутился в положении человека, который обещал своим друзьям золотые россыпи, а потом оказалось, что никаких россыпей нет. Они издевались над ним, а он отчаянно защищался, взывая к Гиллигену. - Иди, иди отсюда, топай! Представление окончено. Уходи! - Гиллиген захлопнул перед ним двери. Миссис Пауэрс, опускаясь вниз, спросила: - В чем дело, Джо? - Да этот чертов щенок, Сондерс, приволок сюда целую артель - смотреть на шрам. Нет, надо это прекратить, - сердито добавил он, - нечего этому стаду целыми днями глазеть на него. - Ну, теперь уже затихает, - сказала она, - кажется, тут все перебывали. Даже из их газетенки приходили: "Возвращение героя войны". Ну, знаете, как обычно. - Хоть бы и вправду стихло, - сказал он без особой надежды. - Видит Бог, все они тут уже перебывали. Знаете, пока я жил, и ел, и спал среди одних мужчин, я был о них не особо высокого мнения, но вот вернулся к культурной жизни, услыхал, как все эти женщины разговаривают: "Ах, бедненький, какое у него жуткое лицо! Интересно, выйдет она за него или нет? А вы ее видели вчера в городе - ходит чуть ли не нагишом!" - так я теперь куда лучше стал думать про мужчин. Вы заметили - бывшие солдаты его не беспокоят, особенно кто служил за океаном. Их это вроде как и не касается. Ему просто не повезло - и все, тут ни черта не поможешь. Вот как они думают. Одним повезло, другим нет - вот все их мысли. Они стояли рядом, глядя в окно на сонную улицу. Женщины, явно "приодетые", шли под зонтиками в одном направлении. - Дамский комитет, - пробормотал Гиллиген. - А может, женская вспомогательная служба. - Да, вы становитесь настоящим мизантропом, Джо! Гиллиген посмотрел на ее спокойный, задумчивый профиль - почти вровень с его лицом. - Насчет женщин? Когда я говорю про солдат, я не себя имею в виду. Меня так же нельзя назвать солдатам, как нельзя назвать часовщиком человека, который случайно починил часы. А когда я говорю: "женщины", я - не о вас. Она положила руку ему на плечо. Плечо было крепкое, с затаенной силой, надежное. Он знал, что может так же спокойно обнять ее, что, если он захочет, она поцелует его, откровенно и крепко, но что никогда ее веки не опустятся от прикосновения его губ. "Кто же ей под стать?" - подумал он, зная, что нет ей человека под стать, зная, что она может пройти через физическую близость, обнажить себя перед возлюбленным (возлюбленным?) с той же безличной готовностью. Нет, он должен быть... быть... ну, гладиатором, или государственным мужем, или полководцем-победителем: твердым, беспощадным, чтоб ничего от нее не ждал, чтобы и она ничего не ждала от него. Как двое небожителей меняются золотыми дарами. "А я, я не гладиатор, не государственный муж, не полководец, я - никто. Может быть, потому я так много хочу от нее". Он положил ей руку на плечо. Негры, мулы. Жаркий вечер лежал на улице в изнеможении, как женщина после любви. Такая притихшая, такая теплая: ничего нет, возлюбленный ушел. Листья походили на зеленую струю, остановившуюся на лету, распластанную вширь; листья казались словно вырезанными из бумаги и плоско наклеенными на полуденный жар: кто-то придумал их и забыл свою выдумку. Негры, мулы. Монотонно ползли фургоны, запряженные длинноухими скотинками. Негры, сонно качаясь, важно сидели на козлах, а в фургоне восседали на стульях другие негры: языческий катафалк под вечерним солнцем. Неподвижные фигуры словно вырезаны в Египте десять тысяч лет назад. Медленно, как время, оседает на них пыль, поднятая движением колес; головы мулов медленно качаются на шеях, гибких, как резиновые шланги, оборачиваются. Но мулы опят на ходу: "Увидит, что сплю, - убьет... Да кровь-то во мне ослиная: он спит - и я сплю. Он проснулся - и я просыпаюсь". В кабинете, где сидит Дональд, его отец упорно пишет завтрашнюю проповедь. День медленно засыпает. Г о р о д: - Герой войны вернулся. - Его лицо... Как эта девчонка крутит с этим мальчишкой, с Фарром... М а л е н ь к и й Р о б е р т С о н д е р с: - Мне бы только взглянуть на его шрам... С е с и л и: - Теперь я уже непорядочная. Ну и пусть! Когда-нибудь ведь нужно... Д ж о р д ж Ф а р р: - Да! Да! Она была невинная! Но раз она не желает меня видеть, значит, есть кто-то другой. Она в объятиях другого... Зачем же, зачем? Что тебе нужно? Скажи мне: я все для тебя сделаю, все на свете... М а р г а р е т П а у э р с: - Неужто меня уже ничто не затронет? Неужели ничего не захочется? Ничто не взволнует, не тронет, кроме жалости?.. Г и л л и г е н: - Маргарет, скажи мне, чего ты хочешь? Я все сделаю. Только скажи, Маргарет-Ректор писал: "Господь - мой пастырь: он не оставит меня в нужде". Дональд Мэгон, ощущая Время, как силу, отнимавшую у него мир, о котором он не очень жалел, неотрывно глядел в окно, в неподвижную зелень листвы: все смутно, недвижно... День сонно клонился к вечеру. Негры и мулы... Наконец Гиллиген прервал молчание: - Эта толстуха собирается прислать за ним машину, покатать его. Миссис Пауэрс ничего не ответила. 3 "Сан-Франциско, Калифорния. 5 апреля, 1919 года. Дорогая Маргарет, Вот я и дома, приехал сегодня днем. Только успел уйти от мамы, сейчас сел вам писать. Дома все-таки неплохо, особенно когда так собой рисковал, даже ведь многие и не вернулись. Но скучно до чего, все девчонки страдают по летчикам просто страх. И на поезде мне попались две такие ничего себе. Как они увидали мою военную фуражку, сейчас стали глазки строить, и они сказали - мы из высшего общества, тоже нашли дурака, кто им поверит, ну все равно, девчонки славные, а может они и правда из высшего общества. Ну я записал их телефоны, надо будет им позвонить. Но это все просто так, на свете есть для меня только одна женщина, сами знаете Маргарет, кто она есть. Доехали мы до Сан-Франциско, все смеялись и шутили в ихнем купе, а самую хорошенькую я уже пригласил в кино, а она велела и для ее подруги захватить кого-нибудь из моих товарищей, я захвачу: они бедняжечки всю войну проскучали, не то что мы, ребята. Нет, все равно Маргарет, это все шутки, вы не ревнуйте, я же не ревную к лейтенанту Мэгону. Мама зовет меня в гости, лучше бы меня пристрелили, чем ходить с ней чай пить, а она настаивает, ничего не поделаешь. Передайте привет Джо. С любовью Ваш Джулиан. Миссис Пауэрс и Гиллиген поехали на станцию встречать врача-специалиста из Атланты. В машине врач выслушал ее очень внимательно. - Но, знаете, уважаемая, вы хотите заставить меня нарушить врачебную этику, - возразил он. - Что вы, доктор, разве оставить его отца в заблуждении - это значит нарушить профессиональную этику? Пусть он надеется! - Во всяком случае это нарушение моей личной этики. - Тогда скажите все мне, а я сама расскажу его отцу. - Хорошо. Но, простите меня, могу ли я узнать, в каких отношениях вы состоите с пациентом? - Мы собираемся пожениться, - сказала она, глядя прямо в глаза врачу. - Ого! Ну, тогда все в порядке. Обещаю не говорить при отце ничего такого, что могло бы его взволновать. Он сдержал обещание. После завтрака он нашел ее в тени, на веранде. Она отложила пяльцы с вышиванием, а он, взяв стул, свирепо затянулся сигарой, пока она не разгорелась. - Чего он ждет? - спросил он вдруг. - Ждет? - переспросила она. Он сверкнул на нее пронзительными серыми глазами: - Вы понимаете, что никакой надежды нет? - Вы про зрение? - Нет, зрение он фактически потерял. - Знаю. Мистер Гиллиген сказал это две недели назад. - Гм. Разве мистер Гиллиген врач? - Нет. Но разве это может понять только врач? - Не обязательно. Но я полагаю, что мистер Гиллиген несколько превысил свои полномочия, высказывая вслух такое мнение. Она слегка раскачивалась в качалке. Он следил за тлеющим кончиком сигары, окружая себя облаками дыма. Она оказала: - Значит, вы считаете, что никакой надежды нет? - Откровенно говоря, считаю. - Он осторожно стряхнул пепел за перила. - Фактически он уже мертвый человек. Более того: ему следовало бы умереть еще месяца три назад, если бы не то, что он словно чего-то ждет. Чего-то, что он начал и не успел докончить, какой-то отголосок прошлого, о котором он не помнит сознательно. Это единственное, что его еще удерживает в жизни, насколько я понимаю. - Он снова пристально посмотрел на нее. - Как он сейчас относится к вам? Ведь он ничего не помнит из своей жизни до того, как он был ранен. На миг она выдержала его добрый проницательный взгляд и вдруг решила рассказать ему всю правду. Он не спускал с нее глаз, пока она не кончила. - Значит, вы вмешиваетесь в дела Провидения? - А разве вы, на моем месте, не сделали бы того же? - попыталась защититься она. - Никогда не занимаюсь предположениями, что я сделал бы, - резко оказал он. - В моей профессии нет никаких "если бы...". Я обрабатываю мышцы и кости, а не обстоятельства. - Что ж, теперь уже поздно. Я слишком тесно связана со всем этим, отступать некуда. Значит, вы думаете, что он может умереть в любую минуту? - Опять вы заставляете меня заниматься предположениями. Я только объяснил вам, что он может умереть, если та последняя искра жизни в нем больше не будет поддерживаться. А телом он давно мертвец. Больше я ничего оказать не могу. - А операция? - опросила она. - Операции он не перенесет. А во-вторых, человеческую машину можно чинить, заменять в ней части только до определенной границы. Все, что можно, с ним уже сделали, иначе его никогда не выпустили бы из госпиталя. Снова день клонился к вечеру. Они сидели, негромко разговаривая, и солнце уже пошло книзу и, пробившись косыми лучами сквозь листву, усыпало крыльцо желтыми зайчиками, похожими на кусочки слюды в ручье. Тот же негр, в той же рубашке, водил взад и вперед по лужайке жужжащую косилку; изредка, сонно поскрипывая, проезжал одинокий фургон, запряженный мулами, или мелькал грузовик, оставляя за собой неприятный запах бензина, таявший в вечернем воздухе. Вскоре к ним подошел ректор. - Значит, ничего не надо делать, только дать ему самому окрепнуть, поправиться? Так, доктор? - спросил он. - Да, я так советую. Хороший уход, покой, отдых. Пусть вернутся его старые навыки... Хотя зрение у него... Ректор медленно поднял голову. - Да, я понимаю, что зрение он, очевидно, потеряет. Но ведь это можно как-то компенсировать. Он скоро должен жениться на прелестной девушке. Не думаете ли вы, что это может стать толчком к выздоровлению? - Да, конечно, больше, чем что-либо другое. - А как ваше мнение - может быть, поторопить эту свадьбу? - М-м-м... - Доктор запнулся: он не очень привык давать советы по таким вопросам. Выручила его миссис Пауэрс. - По-моему, не надо его торопить ни в чем, - быстро сказала она. - Пусть постепенно привыкает... Как вы думаете, доктор Бэрд? - Да, ваше преподобие, в этих делах вам лучше всего слушаться советов миссис Пауэрс. Я полностью доверяю ее суждениям. Пускай она возьмет все в свои руки. Женщины тут гораздо более умелы, чем мы. - Да, это совершенно верно. Мы и так в неоплатном долгу у миссис Пауэрс. - Глупости. Я ведь почти что усыновила Дональда. Наконец пришла машина, и Гиллиген принес вещи доктора. Они встали, миссис Пауэрс взяла ректора под руку. Она крепко сжала его локоть и выпустила. Когда она с Гиллигеном провожали доктора вниз к машине, ректор снова робко опросил: - А вы уверены, доктор, что сейчас ничего предпринимать не надо? Мы ведь очень этим озабочены, сами понимаете, - добавил он, словно оправдываясь. - Нет, нет, - ответил доктор резковато, - он сам себе может больше помочь, чем мы все. Ректор следил, как машина заворачивает за угол. Обернувшись, миссис Пауэрс увидела, что он все еще стоит в дверях, глядя им вслед. Но тут машина завернула за угол. Когда поезд подошел к перрону, доктор взял ее руку. - Вы занялись делом, которое сулит вам много неприятностей, мой молодой друг. В ответ она посмотрела прямо ему в глаза. - Я на это пойду, - сказала она и крепко пожала ему руку. - Ну, что ж, тогда - до свидания, желаю удачи. - До свидания, сэр, - ответила она, - и большое вам спасибо. Он повернулся к Гиллигену, протянул ему руку. - И вам также, доктор Гиллиген, - сказал он с легкой иронией. Они смотрели, как скрылась его прямая серая спина, и Гиллиген опросил ее: - Чего это он назвал меня доктором? - Пойдем, Джо, - сказала она, не отвечая на вопрос,

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору