Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Фальков Борис. Горацио (Письма О.Д. Исаева) -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -
кспорта из несуществующих стран. В хронике записано, что "король Марк привозит своей жене Изольде подарок короля Артура: ОБЕЗЬЯНУ". Большего надругательства над святыми землями, точнее, священными небесными островами, куда всем приличным людям путешествия оказываются запрещены, взять хотя бы рыцаря Одре, или самого Гамлета, но где разрешено проживать ОБЕЗЬЯНЕ, если и можно придумать - то пустить в дело нельзя. Поистине, автор хроники, так далеко зашедший в разрушении е„ же, извергает при помощи этой обезьяны хулу на саму суть повествования, на сам дух хроники. С обезьяньими гримасами, ужимками, он сам теперь глядится в зеркало своего повествования, самому себе высунув отвратительный, с ч„рно-ж„лтым нал„том язык. Он кривляется сам перед собой, как мерзкий примат, пытаясь дискредитировать свою же хронику! Он пытается добиться того, чтобы вся хроника превратилась в бессмысленную обезьянью ужимку. Иными словами: чтобы его хроника как осмысленное повествование умерла. Отметим, кстати, что, согласно табличкам хроники, жена короля Марка Изольда к тому времени, когда ей привозят небесную обезьяну, уже мертва. И, стало быть, эта многострадальная женщина тоже находится, увы, не на небесах. Впрочем, эти таблички можно располагать в каком угодно порядке. Хотя бы и в обратном. Заметим ещ„: согласно табличке номер 7 Гамлета вс„ же пытались отправить в загробное царство рыцарей. Правда, под именем Тантриса. Следует спросить, но кого именно?, не анаграмма ли также имя "Артур"? Не необходимо ли вместо: "и шляпа Артурова с перьями", читать: "и шляпа с траурными перьями"? За ответом на этот вопрос следовало бы снова вернуться к концу первой части хроники... Но, кажется, если потерпеть - к первой части вс„ верн„тся само собой. И потому - впер„д! К ней же, но впер„д. А в этой, актуальной части хроника утверждает, что был нанят рыцарь, в обязанность которому вменялось "ходить за могилой Тристана". Роль для рыцаря, кто бы он ни был, унизительная. "Я ходила за кладбищенской оградкой", да, конечно... Но во времена прежние это не записывалось, это лишь устно пелось, да и то - без аккомпанемента и хорового подпевания, и без публики! То есть, это было личного пользования дело, соответствующее интимности самого сюжета. Ведь кто и куда ходит - дело очень, очень интимное, и непристойно рассуждать о том в открытой для общественности хронике! Ясно, что непристойности - следствие нескрываемой неприязни рассказчика к аристократии. И не только нашего хрониста, но и всех других в новое время. Непристойности буквально заливают страницы их сочинений. Классовая неприязнь нашего хрониста проявляется не впервые, можно бы и привыкнуть к ней. Но на сей раз, словно для дополнительного унижения, к этому вполне лишнему рыцарю, которого можно было бы вообще не трогать, применяются самые жалкие, самые унизительные для него выражения. Например: "и назначена ему плата". Ещ„ пример: "а если б тот рыцарь стал плохо исполнять свои обязанности, его бы уволили". Устами хрониста, этой, казалось бы, единственной реальной у нас под руками личности, неприязненные порицания при помощи непристойностей всем рыцарям как классу - высказывает другой класс, масса, новая сила, вспучивающая, ферментирующая, ускоряющая ход хроники и самой истории к концу. За порицаниями ничего, собственно, не стоит, кроме желания осквернить могилы. В этом - в использовании голосом массы уст личности - отч„тливо усматривается очередной парадокс. Но и к парадоксам не привыкать читателю, не привыкать и разрешать их при помощи классификации, то есть, простых названий. И этот парадокс - не исключение, и для него находится соответствующий эвфемизм: популизм. Но вс„ же, благодаря заключ„нной в н„м предвзятости хрониста, этот парадокс, и особенно - этот эвфемизм, вместе совершают и благое дело: снова усиливают подозрения в адрес Гувернала. Следует теперь спросить этого популиста, кто именно нанял рыцаря! И, может быть, мы узнаем нечто важное, услыхав ответ на такой вопрос. Постепенно усилия, затрачиваемые если не в нужном качестве, зато в избыточном количестве, приносят плоды. Кажется, дело ид„т к тому, чтобы в знакомой нам обжорке осталось лишь исходное число посетителей. Инерция этого процесса такова, что актуальным быстро опять становится то самое, с чего хроника начиналась: смерть теперь отпадающего от Тристана Гамлета. Вот и имя последнего уже не в первый раз появляется на текущей табличке. Подчиняясь и инерции, хронист и сам собирается оставить в обжорке - то есть, в живых - лишь себя самого. Если не считать хозяина-патриота и забытую всеми, кроме Гувернала, где-то там в сторонке служанку Бранжьену. Поглощ„нный своими действиями, вс„ очевиднее - корыстными, хронист нетерпеливо подталкивает и без того ускоряющуюся фабулу к концу. Инерция же фабулы и сама по себе достаточно велика, и потому хронист заслуживает жалости: та же инерция требует его собственной смерти. Ведь она неразрывно связана с концом хроники, к которому он, как е„ автор, необходимо стремится. Очередной парадокс: если хронист попытается избежать смерти, стало быть - конца хроники, под сомнение поставят его авторство. Для последнего парадокса ещ„ не подобран эвфемизм, он ещ„ и не понят как следует. И вообще - парадоксов становится слишком уж много, и каждый из них слишком уж сложен. Это поистине гремучая смесь. Это тонкий яд. И копыта отравленной этим ядом лошади - мчащейся вскачь истории, кусаемой шпорами противоречий, гремят подобно тысяче военных барабанчиков, предваряющих ужасную казнь. Куда нес„тся, куда пр„т она? Неужто надеется она, набрав достаточную скорость, пересечь границы, оторваться от почвы, от своего же материала, своей телесности, преодолеть концы - и взмыть в бесконечность, где никаких концов по определению нет, в никуда? Увы, е„ усилия вполне тщетны. Ведь телесность хроники - мышцы, кости, нервы, железы, все ткани - и есть сама хроника. Конец же е„ попросту неизбежен, ведь сколько ни преодолевай границы страниц, последняя страница хроники не существовать не может. Почти героические попытки хрониста избежать е„ написания, стремясь к ней, - это одновременно: подвиг, страдание и преступление. Эти отчаянные попытки выявляют то, что до сих пор успешно скрывалось: проблему существования самой хроники. Как бы то ни было, а она жива, и представляет собой вариант учения. Гувернал же, автор е„, полагает, что все учения мертвы, все идеи, правившие до сих пор жизнью, погибли, ничего нового не предвидится, и потому человечество переживает конец своей истории. При этом он сам не видит уже ни здесь, ни в других местах, никаких противоречий. Парадоксы перестают замечаться кем бы то ни было. Вместе со слепотой, многих постигает разочарование в жизни, но разочарование же вызывает к жизни т„плые, казалось - навсегда умолкшие чувства. Загипнотизированность Гувернала концом, концами вообще, вызывает очередной приступ жалости к нему. Даже у читателя. Увядание, его артурный... траурный запах гниения, что за радость находит в этом хронист? Что за радость в падении в пропасть, или в ударе полум„ртвого тела об е„ дно? Но Гувернал уже не слышит обращ„нных к нему вопросов, вслед за слепотой его поражает и глухота. На вопросы он, вс„ же, отвечает, хотя и невпопад. Например, его иронически спрашивают: "Ты утверждаешь, что все идеи мертвы. Касается ли это твоей собственной идеи Государства-Бегемота?" Не замечая иронии, Гор без промедления отписывает на табличке: "Никто, пардон, не знает, что такое простой бегемот, не говоря уже о государстве. Никто не может его описать, узнать, буде оно явится перед нашими глазами. Ведь на различных рисунках различных хроник этот мифический бегемот выглядит: то как жираф, которого тоже никто не знает, то как единорог, которого узнают только по единому рогу. Неизвестно и место проживания бегемота, поскольку границы Азии и Европы до сих пор строго не установлены. И вообще: существуют лишь три части света - Азия, Европа, Ливия, и ни в одной из них, как известно, никакого бегемота нет". Вот как теперь говорит Гор, предавая свои же собственные идеи. И подозрение на его сч„т становится просто ужасным. "Не предвидится ничего нового", в рамках того же предательства продолжает он. "Само понятие учения умерло. Мертва и История, навсегда мертва, поскольку она была борьбой учений". Эти жалкие попытки хрониста сразу же входят в непримиримое противоречие с пометками на полях его хроники, с появлением там примечаний папы Григория, родоначальника новой идеологии и нового периода Истории. Может быть, автор примечаний - тоже плод неловкого вздрагивания пера, плод случайности, или нового типа шифр, эвфемизм, предназначенный укрывать в Григории вс„ того же Гора? Что ж, может быть именно потому хронист и не чувствует противоречий, но сейчас нет времени для выяснения причин происходящего, его едва хватает для регистрации самого факта: после слепоты и глухоты Гора поражает и бесчувственность. Обрушившаяся на него болезнь, главный эффект которой - неостановимо увеличивающийся дефицит добродетелей, стремится к своему концу так же решительно, как и хроника - к своему. Как к своему концу, стараясь избежать его, стремится и сам хронист. Отхл„бывая из кружки, Гор, наконец, приступает к концу непосредственно. Разумеется, он самоуверенно храбрится, хотя сознание сложности проблемы заставляет и его, бесчувственного, трепетать. Ничуть не странно: в этом, наконец, нет никаких противоречий. Сумрачная, неотличимая от осени, непротиворечащая ей весна, чем и объясняются расхождения других хроник в определении даты происходящего. Траурно пахнут едва успевшие родиться бархатно-фиолетовые цветы. Зудят волынки маленького оркестрика. Визжит флейта. Роты совсем не слышно. Барабанщик клянчит деньги у случайных прохожих. Родственники не пришли на похороны, не пришли и друзья. За гробом идут лишь оборванные бродяги: два обнищавших рыцаря, нанятых за гроши... Неизбежность гибели автора в конце истории, жизни и рукописи - ужасна. Никакие бл„стки поэзии не украсят е„. Эта мысль, будучи автором осознана, устремляется лишь к одному-единственному средству спасения, устранению себя же. А именно: автору следует писать хронику бесконечно. То ли "белого бычка", то ли "Тристана и Гамлета". ТАБЛИЧКА ВТОРАЯ. Но как, чем это делать, если все идеи и герои, кроме одного, умерли, царства разрушены, в том числе - райское короля Артура, и, стало быть, м„ртв сам Бог? Кто возьм„т на себя труд завернуть конец, разжевать эту головоломку, если даже всежвачный бегемот не может войти в хронику телесно из-за дефицита воображения автора? И как быть с подозрениями в его адрес, превратившимися, собственно, в обвинения? Как поступить с этими немыслимой тяжести, разбухшими донельзя обвинениями, уже готовыми взорваться? Самоуверенный Гор полагает, что самое простое - решить вс„ это разом. Дефицит ещ„ не коснулся, как видно, его главной добродетели: самовлюбл„нности. Поэтому он следует проторенными им самим, проверенными путями. То есть, для начала подменяет противоречивое понятие "бестелесный бегемот" - названием "Четв„ртый Путь". Для места действия же, отправной и конечной точки всех путей, четв„ртые они или десятые, известной всем обжорки, он подбирает эвфемизм "Пятый Рим". Место, таким образом, очищено, можно приступать к смерти главного героя... И вот, отхл„бывая из кружки местное пиво, Гор диктует себе окончание своей хроники так: - По истечении года Амлед испрашивает у короля Марка - вот для чего Марк не сразу переселяется в бестелесное царство Артура! - разрешение на путешествие и отправляется на родину. По прибытию в Ютландию он поит гостей дяди до полусмерти, обжигает на открытом огне крючья, сцепляет ими пьяниц друг с другом, а также - свой меч с ножнами, но гвозд„м, затем спокойно поджигает крышу и взыскивает с Фенгона кару, причитающуюся за убийство отца. Будучи при этом и сам убит. Мораль: он заставил нас недоумевать - чего в н„м было меньше, храбрости или ума... Пожалуй, мораль стоит того, чтобы е„ записали дважды. - Повремени-ка, - останавливает Гора Амлед. - Из сказанного тобою следует, что увечья и смерть суть лучшие средства излечения от всех болезней души и тела. Но это ведь не твоя, а моя мысль. Твоя же мысль: таким средством является любовный напиток, я прекрасно это помню. Теперь ты скрываешь е„, не упоминаешь о напитке вообще... Кстати, я помню также, что ты и раньше говорил о н„м очень осторожно. Скажем, ты утаил его рецепт, а в хронику подсунул вместо рецепта способ его употребления. Больше того, ты подсунул эпитет, поэтическую бл„стку вместо рецепта, эвфемизм! Точно так же ты поступил и с рецептом китайской взрывчатки. Что там, ты подсунул вместо рецептов СРАВНЕНИЕ, ты сравнил одно с другим! У тебя на табличке нацарапано: "сердце Изольды взорвалось с грохотом, подобно порошку, называемому несведущими людьми китайским". И вс„. Между тем - по твоему же утверждению - все эти презренные поэтические при„мы присущи мне. Не тебе, творцу эпических саг, а мне, лирическому скальду. Что ж это значит? Это значит, ты меня обираешь, ты лишаешь мой образ контуров, мяса, тела. Ты - предатель, это уже установлено, но... не вор ли ты вместе с тем? Ты покушаешься на мою жизнь, на мо„ бессмертие, эпик, вместо того, чтобы зафиксировать меня навечно в человеческой памяти, в назидание потомкам! Ведь когда и я потеряю реальные очертания, подобно твоему мифическому бегемоту, единственной реальностью останется твой текст - только он, и ничего больше!.. - Ну да, таким образом моя хроника станет литературным фактом, - не без самодовольства подтверждает Гор. - А это более значительный факт, чем какие-то рецепты, чем... промышленное использование открытий. Предсказываю: непонятый, этот факт принудит всех позднейших авторов комментариев выбрасывать Гамлета, как предмет в повествовании вполне лишний, с корабля, плывущего ещ„ в Англию... Принудит не впускать его в Британию вообще. Что касается другого предмета комментариев, самой хроники, то у хроники, как и у е„ двойника - жизни, автора нет. Если не считать автором Бога. - Не всех принудит, - замечает принц, - тому порукой вот этот самый твой текст. Итак, хотя автора хроники нет, но по меньшей мере - есть же хроника! И потому займ„мся тем единственным значительным е„ персонажем, которого кто-то собирается оставить в живых. Назов„м этого кого-то вс„ же автором, для удобства... Одним эвфемизмом больше - что за беда! Что же сообщает автор хроники о записывающем е„, о писце, о тебе, Гор? - Ну, не каждый текст обязан иметь автора, - уклоняетcя от ответа Гор. - По моему мнению, вообще невозможно разобраться в том, кто чего автор. Прид„тся разбираться без конца. Остановимся же на очевидном: вы видите, принц, что пишу я? Значит... - Автор - ты же? - Я свидетель, - скромно опускает глаза Гор. - Я имею в виду - остановимся на том, что автор неизвестен. - Нет, не остановимся! Итак, твоя хроника - по твоему же утверждению - вставной роман неизвестного автора в этот текст. Но по отношению к е„ двойнику, истории, она же - плохо подогнанное платье. Вот ты, пусть и не автор, собираешься меня хоронить как собаку, позорно закапываешь меня в землю, втаптываешь в скверную грязь, которая всегда грязь, осень на дворе или весна: под звуки пьяного оркестрика, в сопровождении обнищавшего рыцаря, который клянчит у прохожих подаяние, пользуясь удобным случаем... А ведь в начале хроники меня ожидало блистательное царство Артура, и меня, собственно, уже отправляли туда как воина! Кому выгодны такие превращения, такие изменения текста, ответь! И мы ответим на вопрос: кто всего автор. - Отнесите этот вопрос к более поздним комментаторам, - снова уклоняется от ответа Гор. - Это их вина. Ну, хотя бы к автору того текста, куда моя хроника входит лишь составной частью. - Нет текста, кроме этого текста! - решительно заявляет Амлед. - Не хочешь отвечать ты, отвечу я. Хороня мертвецов и оскверняя их могилы, ты скрываешь сво„ авторство. Вот и вс„, иного ответа нет. Ты подгоняешь свою хронику под якобы чужой текст, анонимный, чуть ли не Божественный, и в то же время утверждаешь отсутствие всякого автора, в том числе и Бога. И вс„ это с целью приукрасить, скрыть вопиющую корыстность твоих целей. Отсюда: твоя хроника - вовсе не двойник жизни, и не хроника, стало быть, вообще. Она - лишь рассказ о тексте, и вс„. Рассказ о тексте, о форме его, об авторских ухищрениях, но не о любви и смерти, или о бессмертии, как бы ты ни пытался это доказывать. Да ты и сам невольно созна„шься в этом, пытаясь остаться в живых, когда вокруг тебя естественный конец повествования приводит жизнь к смерти, когда смерть уже почти опустошила не только холмы этого их Корнуолла, но и все три части света! Когда умрут все - никто не спросит с автора текста: зачем он вс„ это породил. То есть - ты. Но пока не все умерли, пока я жив, можно успеть найти этого автора и спросить с него. То есть, с тебя. Взыскать с него, то есть - с тебя, кару. Где же тебя искать? Это нетрудная задача. Искать тебя следует на месте действия, то есть - здесь, в обжорке, называемой тобою с невероятным цинизмом "Пятым Римом". Да, именно в обжорке, куда являются все персонажи, чтобы их занесли в хронику, совмещаются границы жизни и твоего рассказа, этого текста о тексте. Значит, именно там сидит автор, заносящий их в текст, то есть - ты. Ибо это ты сидишь в обжорке за столом и пишешь, ибо это ты - тот единственный, кого ты же оставляешь в живых. Попробуй возразить, что вс„ это не так! Сказанное мною полностью опровергает твой тезис, что наличие текста на столе обжорки - вовсе не предполагает наличие рядом его автора. Итак, пока ещ„ не все умерли, пока ещ„ жив я, я и спрашиваю тебя, Гор: зачем ты это вс„ делаешь, чего ты добиваешься? - Вы не правы, принц... - менее уверенно возражает Гор. - Ваше восстание против хроники и е„ автора - простая неблагодарность. Ведь благодаря именно ей вы стали вдвое богаче, прожили жизнь вдвойне интересную, наполненную событиями вдвойне - благодаря тому, что в этой хронике слились совершенно чуждые друг другу, согласно иным хроникам, жизни Гамлета и Тристана. Стало быть, благодаря этой хронике, вы и бессмертия получили вдвойне, если такое возможно... Не говоря уж о том, что только благодаря этой хронике вам удалось посетить Британию! Нам осталось лишь ВМЕСТЕ устранить некоторые неувязки, возникшие вследствие этого слияния. Например, Фортинбрас, руководитель похоронного оркестрика, пусть уложит вас не в одном месте - а тоже в двух. Сделать это просто, если в обратном порядке разделить вас надвое, скажем, вынуть у вас вс„ внутреннее через глаз, чтобы не повредить остального. Так, как это делает аист с лягушкой, вытаскивая е„ из пруда. Затем вас одного преспокойно хоронят на обоих берегах канала, а записи в регистрационных книгах будут лишены погрешностей в отношении рождения и смерти вас обоих. - Отвечай! - настойчиво требует Амлед. - Не обо мне уже речь, читай, что написано в хронике о тебе сам

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору