Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
силах сражаться с
предрассудками, - Гор скромно опустил глаза. - Кроме того, я сноб, как это
ни прискорбно. Я выбрал себе имя: Гораций. Моя слабость простительна, ведь
на выбор повлиял притаившийся в этом имени благородный "рацио". Но, в конце
концов, и с вашим именем не вс„ ещ„ кончено! Мы сможем, если захотим,
облагородить его по пути...
- А вот послушай, Горацио, мой вариант концовки, - Амлед направил свой
взгляд в противоположную сторону, к потолку. - Принц посылает дяде вызов на
дуэль, это честней и более достойно славы. В дуэли он падает смертью
храбрых, но и насмерть поражает противника. Да и всех других врагов, в знак
возмездия полного за... ну, хоть за нарушение дуэльного кодекса. Допустим,
враги отравили лезв...
- Как, поражает врагов после своей смерти? Вы видите сами, это в вашем
варианте полно упущений! И ещ„ - видите? Смерть отнюдь не необходима для
концовки.
- Не после, не после! А во время. В минуту смерти, в, если хочешь -
смертный миг. Смерть же необходима. Пусть не тебе, писцу, но герою. Как и
жизнь. И не будем об этом больше спорить. Разное происхождение вс„ равно не
даст нам найти общий язык.
- Но... ваше происхождение ещ„ нужно определить, но...
- Вот ты и займись этим.
- Но неужели вы будете настаивать на смертном исходе для вас же! Ведь
речь ид„т о вас, о вашей смерти...
- Вот именно, - подтвердил Амлед. - Кому ж выбирать, если не мне. И,
кажется, ты ничего не имел против разговора о ней совсем ещ„ недавно...
- Как эти люди жаждут гарантированного бессмертия! Как они любят
испробованные средства! Как эти люди... пошлы, - прошептал Гор и продолжил
громче:
- А вам не жаль таких превосходных деталей, как сколотый гвозд„м с
ножнами меч?
- Мне, рыцарю? Жалеть о шутовской профессии и наряде шута? Не смеши
людей, не смеши меня, Гор.
- Боже, верни ему хоть часть разума... этому рыцарю! Хотя бы ничтожнейшую
его часть: здравый смысл!
- Ну вот, теперь ты взываешь к здравому смыслу, а не ты ли сам недавно
смеялся над ним? Снова - тво„ упущение?
- Противоречие, - поправил Гор, немного успокаиваясь. В голову ему,
очевидно, пришла некая новая мысль. - Которое можно снять, если разделить
понятия: здравый смысл и разум. То есть, доказать, что они - не одно и то
же.
- Глупости, - сказал Амлед лениво. - Во-первых, при достаточно тонкой
работе не то что разум и здравый смысл, а ум и чувство неотличимы друг от
друга. Во-вторых, весь разум просто и тонко выражен в едином рыцарском
кодексе и защищ„н его неделимой планидой. А в-третьих, что за страсть вс„ на
свете различать?.. Так что - пиши-ка, господин мой, что я говорю. И пусть
Амледа поднимут на погост как воина, так-то! А не как купчишку: бросят в
грязь. Нет-нет! Ещ„ поправка: пусть Гамлета. Вс„ же этот вариант чем-то
лучше...
Рыцарь за окном исчез из поля видимости. Вероятно, уже добрался до порога
обжорки. Солдаты ещ„ возились с застрявшей в грязи колесницей.
- С каких же слов мне, по-вашему, начинать?
- Как можно короче и прямей: известно, что... И сразу к делу.
- Известно, - записал рыбьей костью на табличке Гор, - что юноша-поэт
должен быть как талантлив, так и обучен. Ерунда. Поистине, он должен быть
всего лишь достаточно глуп.
ТАБЛИЧКА СЕДЬМАЯ.
- Прекрасный пример тщеты человеческих усилий, - Гор уныло заглянул в
пустую кружку. - Вот трудишься, думаешь, находишь... И вс„ напрасно.
Является кто-нибудь со своим собственным мнением о том, о ч„м и не слыхивал
никогда, и вс„: руины, руины, руины. Ужас, ужас! Поймите, принц, нам нельзя
отпугивать читателя кровавыми казнями. Нам нужна мера. По сути своей - жизнь
штука серая, как воробышек. А вы хотите малевать е„ красками, подобными тем,
которыми рисуются ваши гербы, штандарты и знам„на. Нам нужна проза! Иначе,
никто нам не поверит. Публике нужна чистая проза! От крови же, проливаемой
вами, поэтами, разводится только грязь... Побольше вон той.
Он кивнул в сторону, наконец, перебравшегося через порог обжорки рыцаря.
- Даже такой вот олух - и тот вас слушать не станет.
- Посмотрим, - усмехнулся Амлед. - Но замечу, что ты жалуешься на поэзию
и уповаешь на философию. В то время как нуждаешься, ты сам так сказал, в
доверии, в вере. И потому...
- Это большая честь для нас, господин рыцарь Одре! - воскликнул хозяин,
подбегая к вошедшему.
Рыцарь с трудом снял с головы шишак, обнаружив лысину, такую же блестящую
и в ржавых пятнах. Веки рыцаря - полуприспущены, взгляд - намеренно
неподвижен. Разумеется, для него не загадка, что проезжие принадлежат к
самой низшей касте: шпильманы, а то и ушли. Их присутствие в том же
помещении, где находится он сам, оскорбительно. Тем не менее, он требует
пива, что и вызывает нескромное замечание Горациуса-Гора: достаточно ли для
того, чтобы пить пиво, иметь глотку, или нужны и другие части тела. Гамлет
отвечает на это указанием на необходимость наличия лишь самого пива. Рыцарь
недолго сохраняет невозмутимость. В итоге перепалки возникает ссора и, чтобы
прекратить е„, Гамлет призна„тся, что он - принц Датский. Рыцарь отнюдь не
склонен этому верить. Тогда Гораций предъявляет как доказательство дощечку
со своей рукописью, представляющей собой хронику, которую проезжие только
что обсуждали и оформляли. Между всем прочим рыцарь читает в этом документе
и такое:
"... другие хроники на этот сч„т весьма противоречивы. Одни утверждают,
что это произошло в ноябре, другие - что в июне. Однако, все они сходятся на
том, что последующие события, а именно приезд Морхольта и поединок с ним
Тристана, произошли в начале мая. Нетрудно прикинуть, если в том году июнь
следовал за маем как обычно, а ноябрь ещ„ и за июнем, то, отняв от мая
необходимое на прелюдию время - месяца два - мы получим март. Месяц, без
сомнения, более близкий истине. Число же месяца, если оно кому-нибудь нужно,
можно установить любое, взять его хотя бы из тех же помянутых в других
хрониках ноября или июня. Не смертный же это грех, во имя Господа нашего
милосердного! Или, чтоб не раздражать недругов, взять из всех их хроник
одновременно: двойку - из июня, единицу - из ноября, а майский первый день
вс„ равно праздник. Итак, по-нашему: 12 марта, в день, когда РЫЦАРЬ ОДРЕ
встретился в обжорке с ПРИНЦЕМ ДАТСКИМ ТРИСТАНОМ, прибывшим инкогнито в
Корнуолл..."
Проезжие, оба, с некоторым изумлением осматривают непредвиденный
результат своих споров об имени героя: "Тристан" не обсуждалось, кажется,
вовсе. Гораций лишь разводит руками, всему причиной, конечно, именно
ненужные дискуссии. Никто не побеждает в них, зато вмешивается некий третий,
и выигрывает спор: рыбья кость сама выводит на дощечке сво„. Конечно, это
просто описка, легко объяснимая поспешностью записи и тем, что несколькими
строчками выше поминается такое же имя. Но делать уже нечего, да и аргумент,
как это и предсказывалось принцем, действует на рыцаря неотразимо, к
некоторому неудовольствию Гора. Которое, впрочем, быстро проходит: ведь
хроника - его творение, и неотразимость аргумента - свидетельство е„
жизнеспособности, способности вызывать доверие, продуманно ли выписывались в
ней детали, или случайно туда проникли, какая разница? Это вс„ равно. И
неудовольствие Гора быстро превращается в самодовольство. Ещ„ бы! Достаточно
перечитать последнюю фразу цитаты из хроники, чтобы понять причину доверия к
ней Одре. Не считая имени самого рыцаря, предусмотрительно введенного туда
заранее, опять-таки, там указано, что не со шпильманом он беседует и даже
ссорится в обжорке, и тем более не с ушли, а с человеком происхождения
равного, и даже - превосходящего его собственное. Следует приветствовать
такие документы, а не оспаривать их. Пока, конечно, они тебе наруку, пока не
угрожают твоему благополучию. И рыцарь Одре устраивает проезжим аудиенцию у
короля Марка, чтобы запись в хронике стала известной не только ему одному,
но и широкой публике, народу.
Разумеется, этот почти вынужденный акт превращает его первоначальное
презрение к проходимцам в ненависть. Трудно назвать самодовольство и
ненависть чувствами благими. Но сами эти превращения, Гора и Одре, суть
необходимейшие и привычнейшие элементы повествования, как и все превращения
одного в другое вообще. И, значит, элементы благие.
Что до проходимцев, то их в это время больше занимают другие элементы.
Между ними возникает очередной спор на старую фундаментальную тему, в
котором правы обе стороны. Прав Гор, указывающий на преждевременность
обсуждения смерти принца и утверждающий, что смерть всегда можно успеть
придумать и описать. Вопрос лишь - в каком грамматическом времени е„
описывать, но и это решится после, само собой. Прав, как показывает сама
хроника Гора, и принц. Ибо в борьбе вариантов легенды - нет, не о смерти,
совсем напротив - о происхождении героя, в которых причудливо переплетаются
биографии двух пар: Гамлета с Горацием и Тристана с Гуверналом, победа
доста„тся вс„ упрощающему, дал„кому от логики и просто здравого смысла
Тристану. Победа подтверждается на аудиенции. Отказавшись от гуверналовских
тонкостей, на вопрос короля Марка - кто они и откуда, простодушный принц
отвечает безыскусно и правдиво в самом бытовом смысле, но приняв позу
декламирующего поэта:
- Я юноша благородный из стран дал„ких.
И ничего, кроме этого. Чем как нельзя более удовлетворяет короля, и чем
наносит сильнейший удар утонч„нному рассудку Гора.
В дальнейшем Тристан, вс„ больше и больше удаляющийся от сложностей
психологии, ускоренным порядком теряющий гамлетовские черты, становится и
родственником короля Марка. На его генеалогическом древе появляются и
другие, известные всей молодой Европе, всему миру новых людей, имена. Марк в
восхищении! Словно его собственное происхождение сомнительно и нуждается в
подпорках.
В то же время Горацио растворяется в ипостасях Гувернала, и уже
невозможно разобраться - кто именно есть он, автор хроники, в различных
эпизодах повествования.
Таким образом из двух популярных пар рождается третья, две данные пары
превращаются в создаваемую третью, на первый взгляд - совершенно новую,
иную, но при внимательном рассмотрении - составленную из хорошо известных
всем элементов, зафиксированных в других хрониках, в официальных
жизнеописаниях двух первоначальных пар. Иначе говоря, из двух данных истории
мира предстоящих путей созда„тся третий, точнее - четв„ртый путь, поскольку
первым следует считать путь уже пройденный. Это превращение описывается
Гуверналом одновременно с процессом превращения, в виде очередной саги его
хроники, и труд его быстро становится популярным, то есть - памятником
литературы.
Тристан, конечно, то и дело уклоняется от действий, предписанных ему
хроникой. Но и его отклонения, и ошибки самого Гувернала, идут ей только на
пользу. Идут они на пользу и е„ героям, Гуверналу и Тристану. Последнего не
может не признать и автор хроники, Гувернал, как бы скептически он ни
относился к интеллекту центрального е„ персонажа, своего собственного
творения. Впрочем, к кому в этом смысле Гувернал не скептически относится?
Скрепя сердце приходится ему мириться и с глупостью второстепенных
персонажей, и со своеволием Тристана. А что оста„тся делать, если принц по
мере вживания в эту историю, по мере увеличения количества и качества
предпринятых им нелепостей, становится куда ближе этим второстепенным
персонажам, становится практически неотличим от них, а от автора саги о н„м
и от друга - вс„ чаще отворачивается и вс„ дальше удаляется? Ничего не
оста„тся делать, разве что начать потихоньку выводить на первый план хроники
иную пару...
А пока что - между Гуверналом и Тристаном расширяется полоса взаимного
отчуждения, что и должно неизбежно происходить между автором и его
творением.
Между тем, родственниками короля Марка и Гамлета-Тристана оказываются по
материнской линии: королева-мать Бланшефлер, она же Элиабель, она же
королева-мать Герута, Гертруда и одновременно - Иджерна, матушка короля
Артура. Последнее делает принца самым родовитым в этом мире человеком. Да и
в том мире - тоже. Ведь король Артур, собственно... Но об этом после.
На отцовской ветке генеалогического древа, - на табличке хроники номер 7
в этом месте описка: гинекологического дерева, - висят следующие плоды:
король-отец Лоонуа Ривален, он же Мелиадук, король Бретани Хоэль, нынешний
король Дании Клавдий, он же Фенгон, и, конечно же, король-отец по паспорту -
Хорвендил 19 со своим тестем Рориком.
Сам дьявол сломает себе рога, влезая на такое дерево! Но Марк отлично
ориентируется в зарослях, ведь на одной из веток отныне висит он сам. Древо
зарисовывается в хронике Гувернала и скрепляется подписью короля, что
устраивает и летописца, и историю. Итак, отныне король Марк - родич самого
короля Артура, и может ездить к нему в гости без особого приглашения. Он так
и делает, и даже получает от Артура подарки и благословения, хотя, казалось
бы, король Артур... Но о короле Артуре - обещано после.
Вс„ устраивается к удовольствию всех. Кроме, разумеется, рыцаря Одре.
Но...
Но у Одре отняты ещ„ далеко не все шансы. Например, в хронику уже занесен
поединок Тристана с Морхольтом, и многие это помнят. Однако, этот поединок
ещ„ нужно осуществить, просуществовать, воплотить собственными телами
участников. А занести в хронику и пресуществить - совсем не одно и то же,
хотя и на первый взгляд похоже. Нет, одно дело - начирикать вс„ на табличке
или пергаменте рыбьей костью, да, другое дело - прожить. А избежать
проживания, пресуществления нельзя никак. Не говоря уж о бдительном читателе
хроники, существует второй участник поединка, Морхольт, родной брат
исландской королевы, который ежегодно приезжает в Корнуолл за данью, а это
уж известно не только многим, а и всем. Даже тому, кто хроник не читает
вовсе, ибо неграмотен. Ну, а с какой стати нынешний год должен отличаться от
прошлых? Только поединок может освободить данников, если он, конечно,
окончится победой Тристана. ЕСЛИ, вот в ч„м заключаются шансы Одре, чей
неусыпный глаз бдит дн„м и ночью, в утренних и вечерних сумерках, в дождь и
ясный крепкий ветер, в полнолуние и при затмении луны. И даже при затмении
самого солнца: налитого кровью глаза читателя, которого время от времени вс„
же сшибают с ног совместным ударом чрезмерное напряжение, уныние и неверие.
Ну-ка, попробуй, откажись от поединка! Какой подымется вой! Какой вой
подымет оппозиция, возглавляемая неусыпным рыцарем! Какая волна разоблачений
нахлынет, и тогда неизбежно разоблачение как подлинного происхождения
принца, так и подлинных намерений его хрониста. Да и хроника уже написана,
включая описание поединка. Потому и сам автор е„, Гувернал, стоит за
пресуществление е„ в жизнь, в тело, как бы это ни было рискованно. Так для
Одре и Гувернала, этих непримиримых противников, поединок становится
одинаково важен, поскольку является прибежищем их надежд. Одним прибежищем
для столь разных надежд.
Отныне и навсегда этот угрожающий меч - надежды Одре и Гувернала -
занесен над головой главного героя хроники. Заметим, что Одре не
ограничивается ожиданием исхода поединка, он вед„т настоящее расследование
происхождения мифа о герое. Гуверналу следовало бы вычистить сыщика-любителя
из хроники и из жизни. Но благовидного предлога не находится. А он нужен:
пост Одре при дворе достаточно высок. Да и судьба его в хронике уже описана
иначе. И это последнее заставляет Гувернала особенно отрицательно относиться
к теракту. Ему оста„тся доступным, стало быть, только один, совсем иной,
пятый путь: ещ„ большее нагромождение деталей в повествовании, усложнение
фабул, образов, композиции, и вместе с тем - скорейшее разворачивание
интриги и немедленная фиксация всего этого на табличках. Чтобы никакое
расследование не смогло бы добраться до первоисточников. Чтобы сам Бог
призадумался над таким романом.
У Тристана необходимость прожить поединок не вызывает энтузиазма. Он -
печален. Многие находят его печальный облик соответствующим его же имени, и
не удивляются. Но он ид„т на встречу с Морхольтом покорно. Почему? Некоторые
свидетели полагают, что у печали Тристана есть глубокие основания, более
глубокие, чем хроника. Эти свидетели полагают даже, что у Тристана есть
основания подумывать о самоубийстве, и тогда предстоящий поединок -
изысканнейшая его форма: ведь Морхольт непобедим. Любопытно также отметить
отсутствие какого бы то ни было волнения у Гувернала. Тристану, его
созданию, пятнадцать лет. А Морхольт - испытанный воин. Исход сражения, по
всей видимости, ясен. Что ж, отвечает на недоуменные вопросы сам Гувернал,
ведь необходимым элементом повествования, и самой истории, очень часто
становится и обрыв фабулы в результате случайности. То есть, и необходимость
может оказаться лишь случайностью, и случайность - необходимостью. Скажем,
случайно вздрагивание рыбьей кости, наткнувшейся на трещину в дощечке для
письма. Но не хронист же сотворил эту трещину, и не кость! Поэтому - не
кость решает, когда ей поставить запятую, а когда просто кляксу, и не
летописец. А Господь наш милосердный. А вс„, сотвор„нное Господом,
необходимо. Аминь.
Что же, Гувернал так уж уверен в тождестве писаного и проживаемого?
Или... его почему-то так же, как и Одре, может устроить гибель принца? Во
всяком случае, на его сч„т возникают первые подозрения.
"Морхольт", пишет в соответствующем месте Гувернал, "поистине ужасен для
противника. Перед боем все его суставы начинают дрожать, и связки тоже.
Ступни и колени выворачиваются, кости смещаются. Один глаз уходит внутрь так
глубоко, что и аист своим длинным клювом не может его достать." Чудесная
метафора, к тому же - первая такого типа в мировой литературе. "Прич„м
глубоко сидящий глаз этот иссечен шрамами, а они напоминают волосы Медузы,
развевающиеся вокруг глазницы." Эта же метафора - стара, и выда„т греческое
сво„ происхождение. "И хотя в наше время никого не удивишь увечьями,
Морхольт - чемпион по этой части. Второй глаз его в бою выкатывается на
щеку. Рот растягивается до самых ушей. От скрежета его зубов извергается
пламя. Удары сердца подобны львиному рыканью. В облаках над его головой
сверкают молнии, исходящие снизу вверх от его львиной ярости. Они ударяют в
клубящиеся, как пыль, тучи."
Перед началом боя Морхольт объясняет Тристану нелепость затеянного им
предприятия. Ему жаль мальчишку. Но его устные разъяснения не значат ничего
в сравнении с записью в хронике. А там - уже записано Гуверналом, что они
оба кинулись друг на друга, что в кульминации боя Морхольт метнул ногой сво„
знаменитое копь„-мешок, или - рогатое копь„, что оно вонзилось в Тристана и
раскрылось в н„м, подобно зонтику. Что принц воскликнул после этого: "Оно
продырявило мне все члены!" Написано, что напоследок Тристан дотянулся мечом
до Морхольта и меч от удара сломался, оставив в голове исландца осколок.
Написано: "оставив осколок в средоточии черепа, в обиталище души." И что
Морхольт помчался к своим лодкам, унося в "обиталище души" осколок и крича
своим спутникам, чтобы они поскорей везли его в Западный Мир, ибо он не
желает умирать на краю Кру