Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Фальков Борис. Горацио (Письма О.Д. Исаева) -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -
силах сражаться с предрассудками, - Гор скромно опустил глаза. - Кроме того, я сноб, как это ни прискорбно. Я выбрал себе имя: Гораций. Моя слабость простительна, ведь на выбор повлиял притаившийся в этом имени благородный "рацио". Но, в конце концов, и с вашим именем не вс„ ещ„ кончено! Мы сможем, если захотим, облагородить его по пути... - А вот послушай, Горацио, мой вариант концовки, - Амлед направил свой взгляд в противоположную сторону, к потолку. - Принц посылает дяде вызов на дуэль, это честней и более достойно славы. В дуэли он падает смертью храбрых, но и насмерть поражает противника. Да и всех других врагов, в знак возмездия полного за... ну, хоть за нарушение дуэльного кодекса. Допустим, враги отравили лезв... - Как, поражает врагов после своей смерти? Вы видите сами, это в вашем варианте полно упущений! И ещ„ - видите? Смерть отнюдь не необходима для концовки. - Не после, не после! А во время. В минуту смерти, в, если хочешь - смертный миг. Смерть же необходима. Пусть не тебе, писцу, но герою. Как и жизнь. И не будем об этом больше спорить. Разное происхождение вс„ равно не даст нам найти общий язык. - Но... ваше происхождение ещ„ нужно определить, но... - Вот ты и займись этим. - Но неужели вы будете настаивать на смертном исходе для вас же! Ведь речь ид„т о вас, о вашей смерти... - Вот именно, - подтвердил Амлед. - Кому ж выбирать, если не мне. И, кажется, ты ничего не имел против разговора о ней совсем ещ„ недавно... - Как эти люди жаждут гарантированного бессмертия! Как они любят испробованные средства! Как эти люди... пошлы, - прошептал Гор и продолжил громче: - А вам не жаль таких превосходных деталей, как сколотый гвозд„м с ножнами меч? - Мне, рыцарю? Жалеть о шутовской профессии и наряде шута? Не смеши людей, не смеши меня, Гор. - Боже, верни ему хоть часть разума... этому рыцарю! Хотя бы ничтожнейшую его часть: здравый смысл! - Ну вот, теперь ты взываешь к здравому смыслу, а не ты ли сам недавно смеялся над ним? Снова - тво„ упущение? - Противоречие, - поправил Гор, немного успокаиваясь. В голову ему, очевидно, пришла некая новая мысль. - Которое можно снять, если разделить понятия: здравый смысл и разум. То есть, доказать, что они - не одно и то же. - Глупости, - сказал Амлед лениво. - Во-первых, при достаточно тонкой работе не то что разум и здравый смысл, а ум и чувство неотличимы друг от друга. Во-вторых, весь разум просто и тонко выражен в едином рыцарском кодексе и защищ„н его неделимой планидой. А в-третьих, что за страсть вс„ на свете различать?.. Так что - пиши-ка, господин мой, что я говорю. И пусть Амледа поднимут на погост как воина, так-то! А не как купчишку: бросят в грязь. Нет-нет! Ещ„ поправка: пусть Гамлета. Вс„ же этот вариант чем-то лучше... Рыцарь за окном исчез из поля видимости. Вероятно, уже добрался до порога обжорки. Солдаты ещ„ возились с застрявшей в грязи колесницей. - С каких же слов мне, по-вашему, начинать? - Как можно короче и прямей: известно, что... И сразу к делу. - Известно, - записал рыбьей костью на табличке Гор, - что юноша-поэт должен быть как талантлив, так и обучен. Ерунда. Поистине, он должен быть всего лишь достаточно глуп. ТАБЛИЧКА СЕДЬМАЯ. - Прекрасный пример тщеты человеческих усилий, - Гор уныло заглянул в пустую кружку. - Вот трудишься, думаешь, находишь... И вс„ напрасно. Является кто-нибудь со своим собственным мнением о том, о ч„м и не слыхивал никогда, и вс„: руины, руины, руины. Ужас, ужас! Поймите, принц, нам нельзя отпугивать читателя кровавыми казнями. Нам нужна мера. По сути своей - жизнь штука серая, как воробышек. А вы хотите малевать е„ красками, подобными тем, которыми рисуются ваши гербы, штандарты и знам„на. Нам нужна проза! Иначе, никто нам не поверит. Публике нужна чистая проза! От крови же, проливаемой вами, поэтами, разводится только грязь... Побольше вон той. Он кивнул в сторону, наконец, перебравшегося через порог обжорки рыцаря. - Даже такой вот олух - и тот вас слушать не станет. - Посмотрим, - усмехнулся Амлед. - Но замечу, что ты жалуешься на поэзию и уповаешь на философию. В то время как нуждаешься, ты сам так сказал, в доверии, в вере. И потому... - Это большая честь для нас, господин рыцарь Одре! - воскликнул хозяин, подбегая к вошедшему. Рыцарь с трудом снял с головы шишак, обнаружив лысину, такую же блестящую и в ржавых пятнах. Веки рыцаря - полуприспущены, взгляд - намеренно неподвижен. Разумеется, для него не загадка, что проезжие принадлежат к самой низшей касте: шпильманы, а то и ушли. Их присутствие в том же помещении, где находится он сам, оскорбительно. Тем не менее, он требует пива, что и вызывает нескромное замечание Горациуса-Гора: достаточно ли для того, чтобы пить пиво, иметь глотку, или нужны и другие части тела. Гамлет отвечает на это указанием на необходимость наличия лишь самого пива. Рыцарь недолго сохраняет невозмутимость. В итоге перепалки возникает ссора и, чтобы прекратить е„, Гамлет призна„тся, что он - принц Датский. Рыцарь отнюдь не склонен этому верить. Тогда Гораций предъявляет как доказательство дощечку со своей рукописью, представляющей собой хронику, которую проезжие только что обсуждали и оформляли. Между всем прочим рыцарь читает в этом документе и такое: "... другие хроники на этот сч„т весьма противоречивы. Одни утверждают, что это произошло в ноябре, другие - что в июне. Однако, все они сходятся на том, что последующие события, а именно приезд Морхольта и поединок с ним Тристана, произошли в начале мая. Нетрудно прикинуть, если в том году июнь следовал за маем как обычно, а ноябрь ещ„ и за июнем, то, отняв от мая необходимое на прелюдию время - месяца два - мы получим март. Месяц, без сомнения, более близкий истине. Число же месяца, если оно кому-нибудь нужно, можно установить любое, взять его хотя бы из тех же помянутых в других хрониках ноября или июня. Не смертный же это грех, во имя Господа нашего милосердного! Или, чтоб не раздражать недругов, взять из всех их хроник одновременно: двойку - из июня, единицу - из ноября, а майский первый день вс„ равно праздник. Итак, по-нашему: 12 марта, в день, когда РЫЦАРЬ ОДРЕ встретился в обжорке с ПРИНЦЕМ ДАТСКИМ ТРИСТАНОМ, прибывшим инкогнито в Корнуолл..." Проезжие, оба, с некоторым изумлением осматривают непредвиденный результат своих споров об имени героя: "Тристан" не обсуждалось, кажется, вовсе. Гораций лишь разводит руками, всему причиной, конечно, именно ненужные дискуссии. Никто не побеждает в них, зато вмешивается некий третий, и выигрывает спор: рыбья кость сама выводит на дощечке сво„. Конечно, это просто описка, легко объяснимая поспешностью записи и тем, что несколькими строчками выше поминается такое же имя. Но делать уже нечего, да и аргумент, как это и предсказывалось принцем, действует на рыцаря неотразимо, к некоторому неудовольствию Гора. Которое, впрочем, быстро проходит: ведь хроника - его творение, и неотразимость аргумента - свидетельство е„ жизнеспособности, способности вызывать доверие, продуманно ли выписывались в ней детали, или случайно туда проникли, какая разница? Это вс„ равно. И неудовольствие Гора быстро превращается в самодовольство. Ещ„ бы! Достаточно перечитать последнюю фразу цитаты из хроники, чтобы понять причину доверия к ней Одре. Не считая имени самого рыцаря, предусмотрительно введенного туда заранее, опять-таки, там указано, что не со шпильманом он беседует и даже ссорится в обжорке, и тем более не с ушли, а с человеком происхождения равного, и даже - превосходящего его собственное. Следует приветствовать такие документы, а не оспаривать их. Пока, конечно, они тебе наруку, пока не угрожают твоему благополучию. И рыцарь Одре устраивает проезжим аудиенцию у короля Марка, чтобы запись в хронике стала известной не только ему одному, но и широкой публике, народу. Разумеется, этот почти вынужденный акт превращает его первоначальное презрение к проходимцам в ненависть. Трудно назвать самодовольство и ненависть чувствами благими. Но сами эти превращения, Гора и Одре, суть необходимейшие и привычнейшие элементы повествования, как и все превращения одного в другое вообще. И, значит, элементы благие. Что до проходимцев, то их в это время больше занимают другие элементы. Между ними возникает очередной спор на старую фундаментальную тему, в котором правы обе стороны. Прав Гор, указывающий на преждевременность обсуждения смерти принца и утверждающий, что смерть всегда можно успеть придумать и описать. Вопрос лишь - в каком грамматическом времени е„ описывать, но и это решится после, само собой. Прав, как показывает сама хроника Гора, и принц. Ибо в борьбе вариантов легенды - нет, не о смерти, совсем напротив - о происхождении героя, в которых причудливо переплетаются биографии двух пар: Гамлета с Горацием и Тристана с Гуверналом, победа доста„тся вс„ упрощающему, дал„кому от логики и просто здравого смысла Тристану. Победа подтверждается на аудиенции. Отказавшись от гуверналовских тонкостей, на вопрос короля Марка - кто они и откуда, простодушный принц отвечает безыскусно и правдиво в самом бытовом смысле, но приняв позу декламирующего поэта: - Я юноша благородный из стран дал„ких. И ничего, кроме этого. Чем как нельзя более удовлетворяет короля, и чем наносит сильнейший удар утонч„нному рассудку Гора. В дальнейшем Тристан, вс„ больше и больше удаляющийся от сложностей психологии, ускоренным порядком теряющий гамлетовские черты, становится и родственником короля Марка. На его генеалогическом древе появляются и другие, известные всей молодой Европе, всему миру новых людей, имена. Марк в восхищении! Словно его собственное происхождение сомнительно и нуждается в подпорках. В то же время Горацио растворяется в ипостасях Гувернала, и уже невозможно разобраться - кто именно есть он, автор хроники, в различных эпизодах повествования. Таким образом из двух популярных пар рождается третья, две данные пары превращаются в создаваемую третью, на первый взгляд - совершенно новую, иную, но при внимательном рассмотрении - составленную из хорошо известных всем элементов, зафиксированных в других хрониках, в официальных жизнеописаниях двух первоначальных пар. Иначе говоря, из двух данных истории мира предстоящих путей созда„тся третий, точнее - четв„ртый путь, поскольку первым следует считать путь уже пройденный. Это превращение описывается Гуверналом одновременно с процессом превращения, в виде очередной саги его хроники, и труд его быстро становится популярным, то есть - памятником литературы. Тристан, конечно, то и дело уклоняется от действий, предписанных ему хроникой. Но и его отклонения, и ошибки самого Гувернала, идут ей только на пользу. Идут они на пользу и е„ героям, Гуверналу и Тристану. Последнего не может не признать и автор хроники, Гувернал, как бы скептически он ни относился к интеллекту центрального е„ персонажа, своего собственного творения. Впрочем, к кому в этом смысле Гувернал не скептически относится? Скрепя сердце приходится ему мириться и с глупостью второстепенных персонажей, и со своеволием Тристана. А что оста„тся делать, если принц по мере вживания в эту историю, по мере увеличения количества и качества предпринятых им нелепостей, становится куда ближе этим второстепенным персонажам, становится практически неотличим от них, а от автора саги о н„м и от друга - вс„ чаще отворачивается и вс„ дальше удаляется? Ничего не оста„тся делать, разве что начать потихоньку выводить на первый план хроники иную пару... А пока что - между Гуверналом и Тристаном расширяется полоса взаимного отчуждения, что и должно неизбежно происходить между автором и его творением. Между тем, родственниками короля Марка и Гамлета-Тристана оказываются по материнской линии: королева-мать Бланшефлер, она же Элиабель, она же королева-мать Герута, Гертруда и одновременно - Иджерна, матушка короля Артура. Последнее делает принца самым родовитым в этом мире человеком. Да и в том мире - тоже. Ведь король Артур, собственно... Но об этом после. На отцовской ветке генеалогического древа, - на табличке хроники номер 7 в этом месте описка: гинекологического дерева, - висят следующие плоды: король-отец Лоонуа Ривален, он же Мелиадук, король Бретани Хоэль, нынешний король Дании Клавдий, он же Фенгон, и, конечно же, король-отец по паспорту - Хорвендил 19 со своим тестем Рориком. Сам дьявол сломает себе рога, влезая на такое дерево! Но Марк отлично ориентируется в зарослях, ведь на одной из веток отныне висит он сам. Древо зарисовывается в хронике Гувернала и скрепляется подписью короля, что устраивает и летописца, и историю. Итак, отныне король Марк - родич самого короля Артура, и может ездить к нему в гости без особого приглашения. Он так и делает, и даже получает от Артура подарки и благословения, хотя, казалось бы, король Артур... Но о короле Артуре - обещано после. Вс„ устраивается к удовольствию всех. Кроме, разумеется, рыцаря Одре. Но... Но у Одре отняты ещ„ далеко не все шансы. Например, в хронику уже занесен поединок Тристана с Морхольтом, и многие это помнят. Однако, этот поединок ещ„ нужно осуществить, просуществовать, воплотить собственными телами участников. А занести в хронику и пресуществить - совсем не одно и то же, хотя и на первый взгляд похоже. Нет, одно дело - начирикать вс„ на табличке или пергаменте рыбьей костью, да, другое дело - прожить. А избежать проживания, пресуществления нельзя никак. Не говоря уж о бдительном читателе хроники, существует второй участник поединка, Морхольт, родной брат исландской королевы, который ежегодно приезжает в Корнуолл за данью, а это уж известно не только многим, а и всем. Даже тому, кто хроник не читает вовсе, ибо неграмотен. Ну, а с какой стати нынешний год должен отличаться от прошлых? Только поединок может освободить данников, если он, конечно, окончится победой Тристана. ЕСЛИ, вот в ч„м заключаются шансы Одре, чей неусыпный глаз бдит дн„м и ночью, в утренних и вечерних сумерках, в дождь и ясный крепкий ветер, в полнолуние и при затмении луны. И даже при затмении самого солнца: налитого кровью глаза читателя, которого время от времени вс„ же сшибают с ног совместным ударом чрезмерное напряжение, уныние и неверие. Ну-ка, попробуй, откажись от поединка! Какой подымется вой! Какой вой подымет оппозиция, возглавляемая неусыпным рыцарем! Какая волна разоблачений нахлынет, и тогда неизбежно разоблачение как подлинного происхождения принца, так и подлинных намерений его хрониста. Да и хроника уже написана, включая описание поединка. Потому и сам автор е„, Гувернал, стоит за пресуществление е„ в жизнь, в тело, как бы это ни было рискованно. Так для Одре и Гувернала, этих непримиримых противников, поединок становится одинаково важен, поскольку является прибежищем их надежд. Одним прибежищем для столь разных надежд. Отныне и навсегда этот угрожающий меч - надежды Одре и Гувернала - занесен над головой главного героя хроники. Заметим, что Одре не ограничивается ожиданием исхода поединка, он вед„т настоящее расследование происхождения мифа о герое. Гуверналу следовало бы вычистить сыщика-любителя из хроники и из жизни. Но благовидного предлога не находится. А он нужен: пост Одре при дворе достаточно высок. Да и судьба его в хронике уже описана иначе. И это последнее заставляет Гувернала особенно отрицательно относиться к теракту. Ему оста„тся доступным, стало быть, только один, совсем иной, пятый путь: ещ„ большее нагромождение деталей в повествовании, усложнение фабул, образов, композиции, и вместе с тем - скорейшее разворачивание интриги и немедленная фиксация всего этого на табличках. Чтобы никакое расследование не смогло бы добраться до первоисточников. Чтобы сам Бог призадумался над таким романом. У Тристана необходимость прожить поединок не вызывает энтузиазма. Он - печален. Многие находят его печальный облик соответствующим его же имени, и не удивляются. Но он ид„т на встречу с Морхольтом покорно. Почему? Некоторые свидетели полагают, что у печали Тристана есть глубокие основания, более глубокие, чем хроника. Эти свидетели полагают даже, что у Тристана есть основания подумывать о самоубийстве, и тогда предстоящий поединок - изысканнейшая его форма: ведь Морхольт непобедим. Любопытно также отметить отсутствие какого бы то ни было волнения у Гувернала. Тристану, его созданию, пятнадцать лет. А Морхольт - испытанный воин. Исход сражения, по всей видимости, ясен. Что ж, отвечает на недоуменные вопросы сам Гувернал, ведь необходимым элементом повествования, и самой истории, очень часто становится и обрыв фабулы в результате случайности. То есть, и необходимость может оказаться лишь случайностью, и случайность - необходимостью. Скажем, случайно вздрагивание рыбьей кости, наткнувшейся на трещину в дощечке для письма. Но не хронист же сотворил эту трещину, и не кость! Поэтому - не кость решает, когда ей поставить запятую, а когда просто кляксу, и не летописец. А Господь наш милосердный. А вс„, сотвор„нное Господом, необходимо. Аминь. Что же, Гувернал так уж уверен в тождестве писаного и проживаемого? Или... его почему-то так же, как и Одре, может устроить гибель принца? Во всяком случае, на его сч„т возникают первые подозрения. "Морхольт", пишет в соответствующем месте Гувернал, "поистине ужасен для противника. Перед боем все его суставы начинают дрожать, и связки тоже. Ступни и колени выворачиваются, кости смещаются. Один глаз уходит внутрь так глубоко, что и аист своим длинным клювом не может его достать." Чудесная метафора, к тому же - первая такого типа в мировой литературе. "Прич„м глубоко сидящий глаз этот иссечен шрамами, а они напоминают волосы Медузы, развевающиеся вокруг глазницы." Эта же метафора - стара, и выда„т греческое сво„ происхождение. "И хотя в наше время никого не удивишь увечьями, Морхольт - чемпион по этой части. Второй глаз его в бою выкатывается на щеку. Рот растягивается до самых ушей. От скрежета его зубов извергается пламя. Удары сердца подобны львиному рыканью. В облаках над его головой сверкают молнии, исходящие снизу вверх от его львиной ярости. Они ударяют в клубящиеся, как пыль, тучи." Перед началом боя Морхольт объясняет Тристану нелепость затеянного им предприятия. Ему жаль мальчишку. Но его устные разъяснения не значат ничего в сравнении с записью в хронике. А там - уже записано Гуверналом, что они оба кинулись друг на друга, что в кульминации боя Морхольт метнул ногой сво„ знаменитое копь„-мешок, или - рогатое копь„, что оно вонзилось в Тристана и раскрылось в н„м, подобно зонтику. Что принц воскликнул после этого: "Оно продырявило мне все члены!" Написано, что напоследок Тристан дотянулся мечом до Морхольта и меч от удара сломался, оставив в голове исландца осколок. Написано: "оставив осколок в средоточии черепа, в обиталище души." И что Морхольт помчался к своим лодкам, унося в "обиталище души" осколок и крича своим спутникам, чтобы они поскорей везли его в Западный Мир, ибо он не желает умирать на краю Кру

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору