И  докладываю:  твой  реб„нок  здоров,  как
никогда. Но вс„ же я  не  профессионал  в  этом  деле,  и  тебе  следует  за
подтверждением диагноза обратиться к специалисту:  к  психиатру.  Могу  дать
адрес.
   И скажи-ка, пожалуйста... Не читает ли мои письма кто-нибудь  чужой?  Ну,
там, следы вскрытия на конверте и вс„ такое... А то  у  меня  есть  скверное
ощущение...


   18. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.

   Радуйся, Саня!

   Для начала спешу сообщить тебе, что Олег Дмитриевич, это я, если помнишь,
здоров. Но на н„м начинает сказываться возраст, увы, он, то бишь - я, устал.
На какой половинке этого сообщения ты обрадуешься - тво„ дело. А  мне  бы  в
радость - чуть придержать течение жизни, а то и  запустить  времечко  назад,
ну, хоть на немножко. Говорят, да„тся по желанию. Так я очень  этого  желаю.
Говорят также, да„тся по делам. Но я ведь и делал  для  этого  очень  много.
Боже, как же я устраивал жизнь! Со всей энергией, жаром, упорством сердца  и
ума. Неужто за такое ревностное служение не полагается  маленькой  поблажки,
то есть, пенсии? Вот мо„ мнение: полагается.  И,  кажется,  моя  сегодняшняя
усталость - свидетельство тому, что с моим мнением согласны.
   В принципе, внешних причин для такой внезапной  усталости  нет.  То,  что
всеми принимается за причины, на самом деле следствия, или проявления. В ч„м
же причина? Не во мне, во всяком случае. Она где-то снаружи. Она  похожа  на
чей-то приказ: кончай строить, надоело, начинай ломать. Скажу точнее: это не
приказ, а тяготение, зов. Зов некой сердцевины. Сердцевина устала от  одежд,
она хочет быть нагой. Она хочет, чтобы  е„  обняли  голой,  чтобы  ничто  не
мешало ей проявлять себя. Выражаясь реалистично,  я  строил  жизнь,  окружая
себя е„ общеизвестными аттрибутами, клал  камень  на  камень,  перемежая  их
кирпичами:  знаниями,  карьерой,  бабами,  книгами,  деньгами  -  в  меньшей
степени... Вс„ это называлось становлением личности, ростом.  Вс„  это  было
мо„ и было Я, без этого - не было и меня.  И  другие  в  совокупности  этого
видели меня. Отнять у меня вс„ это  -  и  я  исчез.  И  я  отчаянно  строил,
накапливал, боролся, чтобы не исчезнуть. Вот, а теперь, а вдруг  я  не  могу
устоять перед  пришедшим  явно  извне,  перед  вдруг  данным  мне,  насильно
подаренным, свалившимся на меня желанием вс„ это похерить.
   Вот, всю жизнь я строил себе кокон, а теперь он начал разваливаться. Нет,
не я строил... Меня кто-то всю жизнь мою одевал  и  кормил,  а  теперь  стал
раздевать и... нет, не могу подобрать соответствующей  грамматической  формы
по-русски. Перестал лепить мне маску, стал срывать.  Это  похоже  на  чь„-то
проснувшееся внимание к моей  сердцевине,  после  того,  как  кто-то  вполне
удовлетворялся моей наружностью. Моя мякоть перестала быть нужной, требуется
сама косточка. Требуется вынуть зрелую косточку из мякоти,  требуется  вылет
машущего крылышками существа из кокона на волю. Доказательства?  Но  ведь  и
мне оно вс„ прежнее надоело! Разве есть лучшее доказательство?  Надо  только
его расценивать как доказательство, а не отмахиваться от него. И меня самого
теперь больше тянет к косточке, чем к мякоти плода. Я стал грызть  косточки!
Есть  ли  более  разящее  доказательство?  Меня  вдруг  как  подменили,  как
подменяют в роддоме реб„нка. Это уже совсем не он, не тот реб„нок, не  я.  А
тот, прежний, исходя из выше сказанного, исчез.
   Я перестал нуждаться в аттрибутах бытия, перестал бояться  одиночества  в
их отсутствии, вот  что  я  обнаружил.  Теперь  я  боюсь,  что  мне  в  мо„м
одиночестве помешают. Мои страхи в темноте -  и  те  оттого,  что  я  боюсь:
кто-то прид„т. Можешь ты себе это представить? Я  стал  бояться  людей,  что
там, всего живого, это я-то! И весь процесс, нет, этот перелом произош„л  со
мной, кажется, в считанные дни. Нет, не верное слово... этот ПРИСТУП. Ну да,
ну да, и гроб апостола Иакова доплыл из Палестины до Испании в три дня.  Что
ж удивительного после этого в мо„м деле...
   Только одно: что я оказался простым дураком. Как это я  мог  думать,  что
рост моего Я происходит по принципу кирпичной кладки, что вообще рост -  это
удерживаемое силой тяжести нагромождение кирпичей? Ведь под рукой очевидное:
подлинный рост лишь спровоцирован силой тяжести, он ею как  бы  мотивирован.
Она - вс„ его настоящее и прошлое, вот он и вынужден преодолевать е„, вот  и
весь его мотив. Почему, зачем? А в ответ на  другое  тяготение,  на  зов  из
будущего, он ему, будущему и силе тяготения оттуда отдан и тянется  к  нему.
Подлинный рост не кладка стены из кирпичей,  а  разлом  кирпичей,  разрыв  и
деление живых клеток с муками, с болью, с криками отчаяния - о ч„м? О гибели
этой самой клетки! Он - вечно становящийся, никогда не достижимый  результат
борьбы двух противоположных тяготений, к разрыву и к единению, к  разложению
и к слиянию, к порядку и беспорядку в равной мере - чего? Мотивов и  причин.
Это жизнь.
   Да,  взаимопритяжение,  но  и   взаимопреодоление.   Само   время   жизни
двойственно: из будущего - к нам, и от нас - в будущее. Это  как...  кольцо,
на окружности которого поставить две стрелочки, указывающие одно направление
вращения, но на противоположных концах диаметра. Смотри, вроде они и в  одну
сторону указывают, ан нет, в две, да ещ„ в противоположные, но  ведь  так  и
вертится любая окружность. Одна стрелочка - это  тяготение  мотивов,  хорошо
знакомых нам в форме будто бы наших желаний. Принято называть их также  всех
скопом: цели, поскольку всем ясно, что они из будущего, но  я  бы,  сегодня,
предпоч„л словечко: приказы. А другая стрелочка, встречная, - это  тяготение
причин, вытекающих из  следствий  после  того,  как  заброшенные  к  нам  из
будущего мотивы-цели превратились в эти самые  причины.  И  их  мы  называем
неизбежностью. А в сущности это ведь одно и  то  же,  нарисуй  только  такой
кружок - и вопросов не будет. Будет лишь положительное  осознание  этого.  И
недоумение  -  а  на  какой  же  именно  точке  окружности  происходит   это
превращение, этот перелом, ПРИСТУП? Но и недоумение - форма  осознания,  тем
более, что ответ прост: а на любой.
   Но вот как раз осознавать-то мне вс„ это, почему-то, горько. Нет радости,
Саня, нет. Горечь эта вот и сейчас у меня на языке. Потому что  и  пища  тут
имеет горький привкус. И груши, и сливы, и воздух, и вода. Ветер  горчит.  И
по мере того как усиливается, вс„ больше горчит. И  душа  горчит.  Вс„  чаще
туда является образ моей бабки-еврейки. Вечная осень, братец ты мой. Пенсия,
седина,  судороги  конечностей,  сердечный  ежедневный  гонг.  А  ветер  вс„
сильней, и уже вырван с корнем старый тополь в тополиной роще у реки.
   А ты - радуйся, Саня. Пока можешь.

   О. 29.8.Здоймы.

   Пришлось вскрыть этот  конверт  и  подложить  сюда  новый  листочек,  ибо
подоспела новая  новелла.  Так  что  следы  вскрытия  -  от  моей  руки,  не
нервничай. Впрочем, могут  быть  и  другие  следы,  кроме  этих...  Тогда  -
нервничай.
   А мне выпал теперь жалкий жребий быть пассивным наблюдателем. Из активной
жизни, как ты уже понял из предыдущего  письма,  я  активно  же  и  выпадаю.
Влекомый своим жребием, я наблюдаю круглый день, с утра.  То  есть,  вс„  то
время,  когда  вообще  что-то  можно  видеть.  Вот  и  сегодня  заутра,  ещ„
выковыривая сонные бр„вна из глаз, уже вижу за окошком: у старой сливы стоит
Бурлючина и д„ргает пальчиком паутинку, призывая паука  спуститься  к  нему.
Тот, не будучи полным идиотом, конечно же не хочет  спускаться  и  оставляет
зов без ответа: оста„тся пассивным. Тогда  Бурлючина  ловит  нежную,  словно
невеста беленькую бабочку, и су„т е„ в сеть. Затем, под„ргав паутинку снова,
отходит. И с новой позиции сочувственно следит за действиями паука, на  этот
раз - весьма активными.
   Естественно, я был вынужден выйти из  дома  и  подойти  к  ним  обоим.  И
немедленно открыть диспут об ответственности за нарушение баланса в природе.
Я  говорил  также  о  необходимости   всякой   жизни,   о   благородстве   и
ответственности человека за вс„ живое, и даже о душах насекомых.  Короче,  я
продолжал занимать позицию  отреш„нного  наблюдателя.  То  есть,  я  прогнал
паука, хотя это уже и не имело значения для бабочки.  После  чего  сорвал  с
дерева сливку и стал объяснять художнику, что даже  я  вот  сейчас  проделал
убийство, ибо сливка - это плод дерева слива, а значит она  есть  смысл  его
существования, его суть, его душа. Затем я искусно  пров„л  параллель  между
этой сливкой и нашим гипофизом, коснулся  нашей  души  и  е„  пристанища,  и
закончил  предложением  постучать  себя  по  сосцевидному  отростку,   чтобы
убедиться в истинности моих слов. Чтобы уже при таком невинном покушении  на
свою душу  Володичка  осознал,  как  это  нехорошо.  Но  он  пренебр„г  моим
предложением. И тогда я постучал ему сам. Какая, однако,  сила  заключена  в
прямых доказательствах, если  даже  художники  шарахаются  от  них,  как  от
проказы! А Володичка таки шарахнулся от меня,  как  от  прокаж„нного.  Какая
мощь в них, если  они  преодолевают  даже  упрямство  художников!  Но  чтобы
убедить художника вполне, одной мощи недостаточно. Поэтому и мне на этот раз
дело не вполне удалось.
   Шарахнувшись, он стал реветь какую-то невразумительную чушь. Простую чушь
я бы  понял,  напрягшись.  Но  невразумительную,  высказанную  почему-то  на
Здоймовском диалекте, да ещ„ и голосом Здоймовского быка! Нет, на это  моего
понимания не  хватило,  и  поэтому  я  ничего  из  речи  художника  не  могу
процитировать. Только под конец р„ва что-то стало слышно ясней, но нисколько
не понятней. Суди сам, может ли это быть понято: "...из-за тебя  монастырь!"
Ну, скажи мне - какой монастырь, прич„м тут монастырь? Да и нет тут  никаких
монастырей поблизости. И дальше: "... если ты моего пацана подвед„шь!" Ну, а
это-то что значит? Похоже, Володичка вс„ перепутал, ведь не его же пацан тут
хозяин, да и подводят не дяди пацанов, а наоборот: пацаны - дядь.
   Но я, согласно жребию моему, вс„ это  выслушал  без  возражений,  и  даже
участливо. И вообще  -  непристойно  вступать  в  пререкания  с  мажордомом.
Казалось бы вс„ это верно... Но через час я, влекомый тем же жребием,  вижу:
на  кухонном  столе  мучается  в  родильном  припадке   бабочкина   куколка,
подпрыгивает в судорогах, бедняжка, о деревянный стол постукивает!  Вот-вот,
стало быть, разродится.  А  над  ней  склонился  Бурлючина  и  с  плотоядным
выражением морды жд„т. Чтобы, конечно же, только она появится на свет  Божий
- сразу отдать е„, невинную ещ„, свеженькую барышню, своему другу-паучку  на
поругание. Я снова не устоял перед зовом ответственности. Экклезиаст молчать
не может. И снова обратился я к художнику с трезвым словом.  Тут  его  прямо
перекосило и он выразился в том грубом смысле, что я -  глуп.  И  не  только
просто глуп, но и ЕЩ‚ И глуп! Я снова смолчал, ибо  продолжал  влачить  свой
жалкий жребий. Но ещ„ и потому, что вспомнил сво„ новое увлечение поэзией  и
рассудил, что отчасти художник прав. Поэт обязан быть глуповат, так  говорят
сами поэты. Но не ему, художнику, в этом упрекать других! Эх, друг мой Саня,
не жди ни от кого благодарностей и бойся, когда их  тебе  приносят.  Что-то,
значит, дурное замышляется против тебя. На этой мысли я и успокоился вполне.
   Но своих попыток проповедовать осторожное отношение ко  всему  живому,  и
даже настороженное, я не оставил. Ибо это  уже  не  жребий  мой,  а  миссия.
Потому и взял с собой на мою обычную прогулку по окрестностям их обоих, нет,
не с паучком: Бурлючину с Бурлюч„нком. И вот ид„м мы, как выяснилось  -  уже
общим жребием влекомые, ибо  миссия  и  делает  личный  жребий  общим,  ид„м
долиной рая. Справа от нас кущи и сосняк, слева речечка, в ней  рыбки  круги
рисуют, а над кругами - кругами же коршуны ходят.  После  долгого  молчания,
когда мне показалось, что мы достигли известного единения во вс„м этом, я  и
говорю:
   - Зачем ты, Володя, приволок ко мне  на  двор  эту  неумелую  скульптуру,
грубо изображающую двух некрасивых ангелов, обнявшихся в непристойной  позе?
И куда ты эту скульптуру, эконом, собираешься определить в мо„м доме?
   - Я не приволок, - отвечает он хмуро, но вс„ же членораздельно.  -  Я  е„
сделал сам. Но это не ангелы, а аисты.
   - Тем более! - вскрикиваю я. - Ангелов можно и над постелью приспособить,
а аистов - куда?
   - Аистов на крышу, - говорит он, на меня не глядя. Он  глядит  под  ноги,
чтобы вернее наступить на лягушку.
   Я, разумеется, и такую идею не одобряю. Но из  жалости  к  автору  е„  не
протестую в принципе, а пытаюсь хотя бы усовершенствовать.
   - Понятно. Но почему бы нам не  завеcти  на  крыше  настоящих  аистов,  с
п„рышками вместо этих стружек?
   - Это каким же образом? - спрашивает художник. Видно, стружки, эти  лавры
попартистов, занозят и его.
   - Нет ничего проще! И для многих - нет ничего увлекательней, друг мой!
   И я коварно,  то  есть  -  художественно  описываю,  каким  образом:  он,
художник, вкапывает посреди двора шест, сажает на его верх колесо от телеги,
привязывает к колесу разноцветную тряпку. А дальше художник сидит  и  ничего
не делает, только ожидает, когда его произведение сделается само.  То  есть,
когда Господь пошл„т на колесо Ангелов. Аистов, поправляюсь я.
   - Колесует, значит, - хмыкает неумытый Володичка, но с явным интересом. -
Что же, Господь их специально для этого создаст?
   - Почему - создаст, перевед„т уже созданных к нам на жительство. Я имею в
виду, перешл„т нам тех аистов, которые сейчас  живут  вон  в  том  уродливом
домишке на другом берегу канавы, у самого пляжа. Господь  отбер„т  птичек  у
наших соседей, и передаст нам. Ибо у нас им красивее и выше. Значит, удобнее
им взлетать и садиться. Улетать и прилетать. Кстати, этой осенью  они  уж  к
нам не перейдут, зато когда весной они станут возвращаться из стран дал„ких,
эти благородные юноши, да  завидят  с  небес  нашу  яркую  тряпку,  да  наше
колесо...
   Тут молния сверкнула в этих самых небесах, они смутились, так как  молния
ударила в них снизу, поддых. Завыл ветер. Это Бурлючина так затопал  ногами,
что напугал их всех, включая своего пацана,  которого  он  чуть  было  и  не
растоптал. Затряслись все суставы и крепления его. Глаза выкатились на щ„ки.
Приняв такое обличье, он сообщил мне, что я не только глуп, но и совсем туп.
И тоже: ЕЩ‚ И ТУП.
   Вести диспут в таких терминах я не привык. И мне пришлось снова выслушать
его речь до конца. Зато в конце я понял, что Бурлючина, бедняжка, не  только
заразился местной болезнью,  симптомом  каковой  является  столбнячная  поза
"чур-чур", но и доразвил е„ всеми своими силами. Ведь  в  числе  прочего  он
сообщил мне, что аисты - не птицы, а  символ.  Вот  так-так!  И  если  аисты
уходят со двора, значит, на двор приходит смерть, ибо свято место  пусто  не
бывает, потому что сама природа пустоты не терпит пустоты. Вот  так-так  ещ„
раз!
   - Стало быть, к нам на двор прид„т жизнь, -  попытался  логикой  унять  я
художника.
   - Жизнь! - возопил он, вцепившись в свои отросшие волоса. - Да нас... нас
пожгут заживо, вот какая это жизнь! Ты, ты...
   Здесь он произн„с снова мною непонятое. Но и не поняв, я призвал вс„ сво„
терпение и молвил:
   - Голуба моя... Видел я на картинках, как аисты приносят в клювиках деток
хозяевам дома, приютивших их. Но чтобы они таскали хворост и бензин - такого
не припомню.
   Тут Бурлючина, сраж„нный моей логикой наповал, съ„жился и прошептал:
   - В  клювиках...  На  картинках...  Откуда  ты  знаешь,  уч„ный  книжник,
приносят они детей или уносят, а? Неужто это можно распознать по картинкам?
   И это говорит человек, чья профессия - рисовать картинки!  Итак,  болезнь
художника зашла так далеко, что старта уж и не видать. Таких больных следует
предоставлять самим себе. Уже вс„  поздно.  Решив  это,  я  позволил  паузе,
наступившей после столь ошеломляюще-циничного высказывания художника о своей
же профессии, длиться столько, сколько ей самой хочется. Мы молча  повернули
обратно, в сторону  усадьбы,  предоставив  резюмировать  дискуссию  Господу.
Напоминаю: мы - это я, мой мажордом, и пацан Юрий Владимирович Бурлюк,  дитя
мажордома. И Господь  ждать  себя  не  заставил,  немедленно  дал,  подарил,
сотворил нам это резюме в зримом виде. Не надеясь, очевидно, что  мы  сможем
расслышать и понять Его слова,  произносимые  посредством  ветра  и  листьев
придорожного куста.
   Не  успели  мы  повернуть  к  усадьбе,  как   нам   было   дано   зрелище
глубокомысленное и трогательное. Сочетание, случающееся исключительно редко.
У самой дороги, в траве, в позе уснувшего младенца,  подложив  крылышко  под
головку,  упоительно  прикрыв  глаза  п„рышками,  лежало   тельце   м„ртвого
аист„нка. Его освобожд„нная душа путешествовала в  высях  горних,  по  моему
впечатлению, уже часа два. Но не больше, так как в это тельце ещ„ можно было
ей вернуться.  Разложение,  по-видимому,  ещ„  не  началось.  Кроме  как  на
младенца, аист„нок смахивал на лошадиный мосол: под  таким  углом  согнулась
его шейка, образовав на сломе лишний сустав. Я хотел сложить  ему  эпитафию,
тут же, на месте происшествия. Для чего поднял по-державински руку, повернул
сво„ опечаленное лицо к слушателям...
   Но мне пришлось отложить исполнение  моего  намерения  на  потом.  Ибо  в
эпитафии нуждался сам  Володичка  больше,  нежели  м„ртвый  аист„нок.  Он  и
выглядел мертвей его.  Потому  как  в  его  тело  душа  явно  не  собиралась
возвращаться. Поза "чур-чур" была увековечена художником в собственном теле.
Такой, стало быть, перформенс. Даже пацан его был обеспокоен  трансформацией
папочки в произведение искусства. И вместо эпитафии  аист„нку  пришлось  мне
успокаивать мальчишку.
   - Неужто его свои прикончили? - Так сказал я. - Скажем, перед отл„том  на
юга. Проверили - оказался слабым, или  лишним.  Естественный  отбор.  В  его
рамках часто приканчивают свои же... Так удобней. Или это чужие сотворили, в
тех же рамках? Например, коршуны. Или пацаны... Как думаешь?
   Мальчишка не успел ответить, мой пациент подхватил его подмышку и кинулся
бежать. Слава Богу, хоть  в  нужную  сторону,  к  усадьбе.  Ибо  было  время
обедать. Отбежав шагов  на  десять,  он  приостановился  и  прошипел  в  мою
сторону, если я правильно понял:
   - Бес.
   И побежал дальше. Я же повл„кся за ними. Как уже  сказано  -  было  время
обедать.
   После этого со мной на прогулки никто не ходит. И вообще - со  двора  они
оба теперь ни ногой. Мажордом даже  за  молоком  своего  мальчишку  перестал
посылать. Меня же как бы перестал замечать... Чую, близятся итоги всех наших
дискуссий. Их всеобщее резюме.
   И ведь верно!.. Вечером, уже затемно,  когда  я  ходил  купаться,  наглая
скотина жук звезданула меня в не успевший закрыться глаз! Все  кости  вокруг
глаза, и само  сознание  мо„,  пошли  трещинами.  Однако  же,  какие  низкие
создания избирает иногда Бог своим орудием... Но тогда: для ударов какой  же
мощности он избирает создания более высокие?.. Ужас, ужас...
   Нет, не могу кончать новеллу на нотке ужаса, ибо  я  сегодня  куда  более
серь„зен. Слушай, Санька, ветер раскачивает деревья  в  мо„м  саду.  Опадают
сливы и листья. Сливы похожи на гипофиз с картинки в атласе. Художник их  не
рисует, однако, он гипофизы жу„т. Пожевав, он ловит бабочек и  сажает  их  в
паутину. Пауки жуют бабочек. Художник смотрит на это, возбуждается, и  снова
принимается жевать гипофизы. Один  за  другим.  Лиш„нные  гипофизов  деревья
сохнут, как обездушенные. Пацан Юрий  Владимирович  ловит  маленьких  рыбок,
сушит их и тоже жу„т. Кажется, он также ловит и жр„т мух. Не  иначе,  парень
будет л„тчиком. Пока рыбки сушатся - на них слетаются осы и опять  же  жуют.
Осы также ловят мух на кухонном столе, отрывают им крылышки и после этого  -
снова жуют. Коровы, столпившись у моей ограды, жуют траву. На  затоке  аисты
жуют лягушек, когда не  ловят  змей