Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
не та импотенция,
когда от слишком напряж„нного желания мощное семя извергается
преждевременно, и это приводит к суровому аскетизму, а та, где оно не в
силах пробить себе выход, будучи уж слишком истонч„нным, и в конце концов за
ненадобностью вообще переста„т вырабатываться. И тогда место эротики
заступает кокетство, появляется кокетливая культура. В е„ рамках эротика не
ид„т дальше торговли девочками, и мальчиками, по всему миру, да и девочками
холодными с детства, равнодушными ко всему, цинично и снисходительно
зарабатывающими на чужих страстях. Разве не видны сегодня результаты этих
крушений особенно ясно? Это вопрос к Вам, Джон, ибо у меня не хватит ни
времени, ни денег, чтобы проводить изыскания в европейских борделях. А у Вас
уже есть опыт, и его оста„тся лишь передать мне - и дело в шляпе. Такой
опыт, в отличие от смерти и рождения, легко переда„тся и, заметьте,
совершенно бесплатно.
Но верн„мся к моим берберам... Идея проста: разве могли кокетливые арабы
подвигнуть на такие шедевры испанских мастеров, столь в основе своей
серь„зных? Конечно - нет. Только прививка столь же серь„зного инокровного
духа могла быть успешной. Так оно и было, гляньте хотя б на мою - мою! -
Сеговию, сравните е„ с мечетями в Типмала и Марракеше! Близорукость
"специалистов" достойна не удивления, а презрения, ей Богу. Удивляться лучше
вещам пристойным. Например: идее ИМПЕРИИ, родившейся у КОЧЕВНИКОВ! А,
каково? Парадокс кричащий, а не слышит никто... Заранее скажу, что вижу
причину СЛАБОСТИ этой идеи - в ОБЩИНЕ. Этот парадокс уже и вопиющий, а кто
его слышит? Или... Ну, ладно, пора кончать мой монолог...
Вот Вам напоследок перечень книг, на которые я б с удовольствием глянул,
да не знаю - существуют ли они в природе:
1 - Ибн Идхари "Байана"
2 - ал Бакри
3 - Абн ал-Асир
4 - ИБН ХАЛДУН "О фазах государств"
5 - Тумарт (разумеется!)
6 - Рауд ал-Киртас
Обидно, если эти книги существуют лишь в виде теней, и то - в мо„м
помрач„нном современностью сознании. Но уповаю. На Вас, дорогой мой Джон. Не
стану, поэтому, утомлять Вас другими моими надеждами и поручениями. Сделаю
лишь одно горькое признание: что-то состояние мо„ душевное не гармонирует с
необходимостью трудиться, и это не сейчас только - а вообще. С чего б такое?
Вот какой вопрос нам предстоит решать за бутылочкой пегого...
О. Д. Исаев, 24 марта 86 г., Москва
Впрочем, не надо замечать моих воронежских страданий, они - всего лишь
наш общий русский хвост. Правду сказать, ваш норманнский ещ„ длиннее станет,
очередной тщетно вопиющий парадокс... Помнится, один из ваших философов
выразился так: "где", сказал он, "нет речи, там нет ни истины, ни лжи". Эту
мысль у вас записали в святцы. А между тем не заметить крайней
двусмысленности этого речения может лишь тот, кто не видит разницы между
хвостом, растущим между ногами назад, и хвостом, растущим оттуда же, но
впер„д. Что и свойственно прародителю речи всех норманнов - языку германцев.
Не верите? Справьтесь сами: Гоббс, "Левиафан".
2. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Милый, дорогой, вс„ наоборот: Париж я в три дня возненавидел! Теперь уж
точно знаю, что ничего тут не терял. Лувр - загаженный сарай, громадный,
ноги отвалились и до сих пор не приросли. Картины ни одной не увидел, их не
видно, так темно. Цены невиданные тоже. Сена воняет. Нотр-Дам облез.
Встретить француза - неслыханная удача. А если и встретишь - пожалеешь о
такой удаче: у всех лица страшные, холодные, в глаза никто не смотрит. С
Башни ихней видно, что весь город залит гноем, жара 35. Вс„ только
серо-ч„рное, как их Жюль Верн. Вс„ д„рганно, по-птичьему бессмысленно. Сам
д„ргаешься, и прямо с утра. Вечером в кафе, в варьете? Мельчайший
развратишко, порнуха для школьников пятого класса.
Мне разрешили порыться в архиве Нац. библиотеки. Ничего не надеюсь там
отыскать, так, для отч„та. Положил себе писать по утрам не менее двух писем,
пока держу слово. Это держит в рабочем состоянии, я расписываюсь, как
скрипач на гаммах.
Очень, очень рад, что уже завтра - отсюда вон, подальше.
Целую. ОИ. 3 мая Париж.
3. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Ух, как Парижск напоследок оживился! Взорвали ихнее полицейское
управление. Кто - неизвестно. Ходил, однако, глянуть. Нет, не впечатляет. Но
в глаза они глядеть стали. Только - представляешь, с каким выражением?
Тулуза - тихая, печальная. Жара, хоть и не меньше парижской, а не так
донимает. Но уже хочется в деревню средней полосы, с холодной речкой.
Все тутошние постройки - прах перед Самаркандом. Мне б поработать, да вс„
это вокруг не да„т никаких на то надежд. Признаться, и мелкий бес неразумных
поступков подкалывает... Но об этом отсюда не напишешь. О н„м - после, по
приезду.
Знаешь, что я выяснил? Французы боятся лягушек!
ОИ. 5 мая Тулуза.
4. ОТЦУ В ПОЛТАВУ.
Слава Богу, французские Кара-Кумы позади! Напоследок по их парижскому
отделению смерч прош„лся: взорвали участок и выкрали из Лувра Рембрандта. Не
знаю, показывали ли это у вас по телевизору, но оба дела были проделаны
одинаково. В оба места явились некии, в одном - пакетик взяли, в другом
наоборот - пакетик оставили. И в обоих местах одинаково: тю-тю! Теперь
парижане бродят с автоматами, как йеменцы. Но даже и это наружности их
ухудшить вс„ равно не может.
В Тулузе мне уже лучше, ближе к цели. Городишко, конечно, затхлый, но
способен вызвать ностальгию: чувствуется юг. Заш„л в магазинчик русской
книги. Продавщица лепечет по-нашему, из бывших. Есть и русская колония, даже
две: одна вымирающая, другая из тех, кто поехал поддерживать германскую
экономику в начале сороковых. Эти в основном бабы, вышедшие замуж за
французов. У них есть и красный уголок со всеми причиндалами, в том числе
новый портрет Генсека, хор и Союзпечать. В магазинчике я спросил себя и
кое-что из зарубежного "дефицита". Меня, конечно, побоку, даже и не поняла -
о ч„м я толкую. А услыхав про "дефицит", чуть кондрашкой не изошла, будто мы
на Кузнецком Мосту, а не в ихней префектуре.
Завтра покидаю лягушатник, и в долгий путь к финишу - по всем Пиренеям.
Пока не знаю, где меня на финише определят. Когда узнаю - вышлю адрес, а ты
сообщишь, какие медикаменты нужны. Будь только посдержанней, цены кусаются,
а я - не замужем за французом.
Теперь, после ужасов Европы, мои берберы представляются мужчинами и
женщинами без малейшего упр„ка. И притом - привлекательнейшими. Я о том, что
в Европе уже не знают половых различий. Забыли. Знаю, что говорю: испытал на
себе.
Олег. 5 мая Тулуза.
5. Е. А. СЕВЕРЦЕВОЙ В МОСКВУ.
Однако, Катишь, ты меня сделала маниакальным. На расстоянии. Колдуешь?
Признавайся! И сообщи: как именно колдуешь, чем и на ч„м. Действие твоего
колдовства дробящее, сама память о тебе разделилась подобно тому, как
распалась моя память в целом. Память в целом - на память о тебе и о работе,
а в свою очередь память о тебе - на дружбу и любовь. Хи-хи, я такой пошлый
прямо с Парижу...
Ну, не совсем, конечно, прямо. Позади путешествие по Пиренеям. Пропускаю
неважные эпизоды. Например, рвущиеся за моей спиной бомбы баскских
террористов. И заголовки газет: несмотря на принятые меры безопасности,
положение спокойное. Пропускаю и Астурию... Скажу только, что испанцы не зря
прогнали вон всех семитов. Аскетизма, этой благородной бедности, стало куда
больше. И оста„тся достаточно много до сих пор. Особенно на севере, куда
семитов вообще не допускали. Надо бы и нашей родине востребовать себе
реконкисту. Чтобы не зажраться. Короче: я за Сион.
А Галисия не зря называется по-украински, не зря! Это Украина облысевшая
и выветренная. И аисты такие же, как у нас в полтавской губернии: грустные и
милые. И крестьяне... И все надписи на дорожных указателях осквернены:
испанские переч„ркнуты и переиначены на галисийское наречие, которое даже
мне малопонятно, хотя и похоже на кастильское, ну вот как украинский на
русский. В Сантъяго я настоял на том, чтобы продвинуться на пару сотен
километров к Западу и стал крепкой ногой на последний камень Европы - на Кап
Финистерра, или - мыс Конец Земли. Тут, как и на Украине, немножко приврали:
это не самый западный камень материка, скажем, Лиссабон ещ„ западней. И вс„
же... глядя на океан со скалы, от подножия пузатого маяка, понимаешь: что-то
кончилось. Не начинаясь. Нет китов, слонов и черепах. Мир покоится в
пустоте. В пустоте - нет ничего... Кроме Америки, разумеется. Но разве
Америка это что-то?.. То-то.
В городишке Падрон, где кроме платановой аллеи и монастыря также нет
ничего, я спустился в церковное подземелье. По преданию, к этому месту
некогда прибило лодку с телом апостола Иакова после тр„х - заметь, тр„х! -
дней скитания в море. В три дня эта лодка, кусок которой и находится под
алтар„м церкви, добралась от Палестины до Португалии. Малый, поднявший
крышку - чуть не сказал: гроба моего - то есть, открывший люк в полу алтаря,
спросил - кто я, француз? Я не стал врать и гордо ответил: русский. За
плечами моими я ощущал не ангела, нет, больше: легион
ангелов-телохранителей, огромную державу, равной которой в свете нет. И я
был е„ полномочный представитель тут, на конце земли. В лице малого, и без
того не как у Иосифа Прекрасного, проявилась подлинная работа. Подлинная,
потому как безуспешная. Было ясней ясного, что если б я смолчал - то и в
таком случае больше бы сказал, чем это было сказано. Малый не знал, что
такое русский! Этот малый никогда не выбирался за пределы своего городишка,
что там - может быть и церкви, и подземелья, не читал газет, поскольку
неграмотен, и ни с кем не разговаривал, имея ужасный дефект речи. Ну, разве
что, как и в мо„м случае, клянчил денежку. Примечание: денежку я дал,
испытав описываемое потрясение. Ибо потрясение - было. Нет, что за слово,
было - повержение! Я был повержен в прах. Мир, представший моим глазам при
содействии малого, лиш„нный крупнейшей державы, был совсем, совсем иным. Не
вдаваясь в грустные подробности: совсем-совсем иным. И я был вовсе ничей не
представитель, а так, сам по себе бродяга из ниоткуда. Ты, Катишь,
вообразить такого не сможешь, как и никто из наших сограждан... А между тем
- разве не может такого случиться в реальности? А вот ты подумай - разве не
может? Разве мозг малого - меньшая реальность, чем учебник географии? И если
это случилось в его мозге, почему такое же не может случиться в учебнике?
Может, может, говорю тебе я. И даже газетам прид„тся это признать, и малый
правильно делает, что не читает их: его дело правое, он победит.
Я испытал повержение, это верно, но и зависть. Ведь я впервые видел перед
собой почти совершенно свободное существо. Существо, творящее мир из себя и
для себя, творящее саму жизнь. А поскольку сама жизнь вечна, то и существо -
вечное, бессмертное. То есть... но не будем поминать этого имени всуе. Итак,
чтобы быть свободным и творить, надо иметь дефект речи, не уметь читать, не
сходить с места рождения и видеть перед собой только стену. Увы. Мне этого
уже не дано. И потому я помчался дальше, сиречь - обратно, на восток.
Но продолжу о любви, Катишь. Теперь, после крушения державы, лишь она мо„
достояние. Любовь же моя есть ощущение тебя на расстоянии, ощущение кожное.
В Понтеведра, среди толп наркоманов и сводников, на ступеньках храма я видел
школьницу, бледно-смуглую, в очках... И взгляд е„, как вспышка, открывающая
жаркое нутро, как лопнувший арбуз открывает розовое сво„. О, Испания, ты вся
такая школьница, с кожей смугло-бледной, пепельной, с прижатой к грудкам
папкой, наполненной учебниками и противозачаточными средствами, с розовым
нутром, о, Испания! И в этой школьнице я узнал тебя, Катишь, моя Испания.
Узнал по коже и очкам. Хотя, конечно, подо всем этим прячется и существо
бескожное: душа. Но где именно она прячется, в каких уголках тела? Вот
вопрос, боюсь - неразрешимый.
И потому пока оставим его. Примем, что душа прячется в том, что мы уже
назвали нутро. Да-да, то самое, розовое. Как странно, в воображении водка
пахнет уксусом, а тво„ розовое нутро - ртом. Боже, насколько же жизнь
превосходит человеческое воображение! Заметь, что запах сути жизни, е„
нутра, е„ основ, так особ, что не только определениям, но и метафоре не
подда„тся. И вот, отказываясь воспроизводить запахи, мо„ воображение рисует
лишь малосущественное, не суть: твои различные позы. Сначала на улице у
входа в дом нашего друга, а самого друга нет, конечно, дома. Рука твоя с
ключом, вводимым в скважину. Потом на лестнице, твоя круглая попка
покачивается перед моим носом. Потом на стуле, на диванчике... Тво„ лицо,
когда ты ходишь, стоишь, ложишься вс„ с тем же выражением непричастности к
происходящему, к чему бы оно ни вело. И вдруг я, в воображении же,
оказываюсь у второй пары твоих губ, такой же припухлой, как и первая, и это
было ясно с первого взгляда на тебя, при первой нашей встрече. И твоя
непричастность вдруг освещается улыбкой обеих пар, снисходительной, но
доброй. И выпавшее в трещину тела зрелое розовое нутро, твоя суть. И даже
мой небравый солдатик в каске стоит перед такой сутью смирно. При одном
только воспоминании, при первом только усилии моего воображения. И при
втором тоже. А потом без всяких уже усилий.
Перепиши, перепиши это вс„ в дневник! Во мне рождается поэт, знать, и
меня признают музы, и факт этот должен остаться в памяти людей, в истории.
Вот и соответствующая цитата для будущего учебника литературы,
предназначенного зрелым школьницам старших классов в скромных очках: и
вместо башен замка Алькасар, вонзающихся в облачное небо, я вижу свой
уныло-напряж„нный дар, влагаемый в твои бесчисленные губы. Что лучше для
диссонанса, этой изысканной рифмы, губы или зубы? Пусть это важно для муз, я
принимаю обе. О, если в памяти ты так выразительно материализована при
помощи рифм, то какова же ты на деле, с рифмам неподдающимися запахами, то
есть - с неутраченной сутью? Отвечаю: единственна, неповторима, несводима к
метафоре. Если у всех - подмышки, то у тебя, родная, сами мышки. А когда у
всех сл„зы, то у тебя сразу суть: сама сл„зная косточка. Но и сл„зы, сл„зы,
отовсюду. И на внутренней стороне бедра тоже... И солдатик в каске, уже по
стойке вольно... Вот он, вот он снова, вс„ тот же вопрос: слеза стекает
оттого, что е„ выдавила сл„зная косточка, а на косточку давит что - таки
душа? Значит, она обитает поблизости? Но где именно, где?
Представь себе, это я снова о берберском влиянии на архитектуру
Мавритании. Поскольку речь о влиянии, давлении души. Я полагаю, что и
застройка Сеговии производилась под этим давлением, а не арабским. Моя идея
может произвести переворот в науке, и, значит, опять же войти в учебники, но
теперь - истории. Кое-кто из наших коллег, как ты знаешь, заявляет, что
берберы были невежественными кочевниками. Тебе, неопытной аспирантке,
следует быть настороже: как минимум половина этого заявления - чушь. У меня
теперь есть кое-какие документики. Хорошо б, конечно, заглянуть и за горы
Атласские, в Сахару. Я видел снимки оттуда: все в мою копилку. Но это уже не
в моей власти...
Но я отвл„кся от главного, вечная моя болезнь! Когда станешь перечитывать
это письмо, находись, пожалуйста, в любимой мною позе. Ты помнишь, в кресле
с подлокотниками. Сделай это 20 мая ровно в 20 часов 7 минут по московскому
времени. Я переведу это число на среднеевропейское. В эту минуту мы свершим
наше интимное дельце невзирая на расстояние.
То есть, в это время я попытаюсь дозвониться тебе. А ты что подумала?
О. Можешь называть меня папочкой. Или папашкой.
10 мая Сеговия.
6. В. А. БУРЛЮКУ В ЗДОЙМЫ (ПОЛТАВСКАЯ ОБЛАСТЬ).
Здравствуй, драгоценный мой Володинька!
Ты писал мне ещ„ в Москву, а я запомнил, что ты постарел. Что наутро
после вакхических и дионисийских ночей ты стал нехорошо себя чувствовать
физически и душевно. Истинно говорю тебе: а как же иначе! Только старость-то
тут не при ч„м. Хотя Аристотель именно в старости стал утверждать, что все
животные, даже Евтушенко, после соития печальны. Прич„м тут Евтушенко - чуть
позже. А пока давай не будем ограничиваться цитированием старика-философа, а
пощупаем поосновательней его яйца, откуда многое, если не вс„, как минимум -
все подобные утверждения рождаются...
То есть, возьм„м-ка в руки логический аппарат старика и попытаемся с его
помощью достичь истины. Итак, строим силлогизмы. Посылка большая: каждое
животное, даже... но об этом после... после соития печально. Посылка малая:
я - печален. Стало быть: я есть животное. И советую тебе на том успокоиться
и перестать сетовать на старость. Где ты е„ поместишь в наш силлогизм? Она
тут понятие несомненно избыточное, то есть - запрещ„нное.
Потом ты уверяешь, что барышня твоя - напротив, после соития весела
подобно пташке. И даже машет ручонками, пытаясь взлететь. Правда, ей уда„тся
лишь привстать на цыпки, но и это уже дело: на полпути к пол„ту, не так ли?
Опять возьм„м струмент старика в руки, хотя это и не так приятно, как
барышнин. Повторяем: все животные... и так далее. Барышня же - весела. Стало
быть: барышня не животное, отнюдь. И снова - успокойся. Старость и здесь не
при ч„м.
И не огорчайся, а продолжай дальше изыскания. Бери теперь оба вывода как
посылки. Первая: она - не животное. Вторая: ты - да. Что из этого следует?
Только одно: вы - разные. Послушай, Володинька, вы просто разные, между вами
пропасть! И вс„ тут. На этом ещ„ раз успокоиться, плюнуть-растереть, но
никогда не забывать. Разве можно строить на этом философию, и притом -
пессимистическую? Тут нет места философии, она опять же избыточна. Тут есть
место лишь эксперименту. Если у вас не будет детей, а их, как я понимаю, не
будет, то вы разные неисправимо. Вот и вс„.
Тебя может смущать термин "животное" в применении к себе. Понимаю. Хотя
сочувствовать не могу. На тво„м месте я б не обижался - не замыслил ли ты
сам превратиться в таковое при помощи опрощения и сельского труда? Но
погоди, к этому я ещ„ вернусь...
Итак, ты не хочешь называть себя животным. Ладно. Начн„м рассуждения от
противного. Если барышня не животное, то что она такое? Большая посылка: все
животные к соитию склонны. Малая: барышня тем более. Стало быть: и барышня
животное? Итак, она И животное, и НЕ животное. Так сказать: и нет, но да. От
противного, от негативного возражения вс„ ясно. Но как обстоит дело с
положительными утверждениями?
Заметь, что вс„ это я наяриваю лишь для твоего спокойствия, и
образования, после которого снова следует искать спокойствия, поскольку
образование неизбежно вызывает беспокойство. Но также и повинуясь моей любви
к тебе, хотя ты и стал на не„ покушаться. Об этом, как обещано, после.
Продолжим, посылка большая: живое делится на животных и не животных.
Малая: барышня, как мы строго отрицательно установили, НИ то, НИ другое. А в
положительном смысле она не может быть И то, И другое, так как она не может
быть делима, будучи проста. Ты ведь сам рассказывал, что она из совсем
простых? Значит, положительно можно утверждать лишь одно: простая неделимая
барышня это труп. Пригладим выражение для стильного общества, заменим его
приличным эвфемизмо