шая, как отполированная ветром скала, уходила  вдаль
к горизонту.  Могучая  М  у  р  р  я  н  а,  такая  же  красно-золотая,  как
Сквозьзабор, удерживала и возвращала  пылающее  отражение  солнца,  подобное
светящемуся блику в глазу Харара. Глубокий зов М у р р я н ы, настойчивый  и
неизмеримо спокойный, всплывал к уступу, где он встал как прикованный.
   Все утро он наблюдал, как солнечный глаз поднимался  в  небо,  а  Большая
Вода поочередно становилась золотистой, потом зеленой, и  к  Коротким  Теням
приняла наконец глубокую синеву ночного неба. Потом, все еще под  необоримый
голос М у р р я н ы, наполнявший его слух и мысли,  он  возобновил  спуск  в
болота.

   Лапоходные Болота тянулись от берегов М у р р я н ы  к  югу,  примыкая  к
Лесу Крысолистья на з а р р я н с к о м  его  краю,  пока  не  кончались  на
отмелях Мявы. Болота были  плоские  и  холодные,  и  сырая,  губчатая  земля
проседала под ногами Хвосттрубоя. С тех пор как он вступил на  Лапоходные  и
до тех пор пока снова их не покинул, лапы у него не бывали сухи.
   День за днем в носу у него стоял соленый запах М у р р я н ы, а в ушах  -
ее голос. Словно мурлыкание его матери, когда он был младенцем, зов М у р  р
я н ы был первым, что он слышал, пробуждаясь;  рев  волн  убаюкивал  его  по
ночам, долетая через громадное болото, где он лежал, свернувшись на ложе  из
тростника.
   Болота тоже ощутили,  что  хватка  зимы  ослабела.  Фритти  мог  добывать
множество пищи - болотных мышей, водяных крыс и других созданий, постраннее,
которые тем, не менее оказались пригодны для еды. Часто при его  приближении
с гнезд, спрятанных в камышах, вереща, вспархивали неизвестные ему птицы, но
Фритти - утоливший голод - только стоял и следил за их  полетом,  дивясь  их
яркому оперению.

   На исходе второй половины дня, уже успешно поохотившись, Фритти  оказался
возле большого тихого водоема, который лежал среди болотистых  земель,  весь
заросший высокими травами и тростником. Вдали  золотило  М  у  р  р  я  н  у
опускающееся солнце, да и водоем казался лужей тихого пламени.
   Припав к земле, Хвосттрубой понюхал воду. Она пахла солью; он не стал  ее
пить. Пресная вода была на Лапоходных  редкостью.  Вполне  сытый,  он  часто
испытывал жажду.
   Теперь, склонившись  над  водоемом,  он  заметил  странную  штуку:  кота,
темношерстного, но со звездочкой-отметинкой,  похожей  на  его  собственную.
Удивленный, он отскочил. Едва он это проделал, водяной кот тоже испугался  и
скрылся. Когда же он медленно придвинулся, тот, другой,  осторожно  взглянул
на него сквозь спокойные воды. Ощетинившись Хвосттрубой зашипел на чужака  -
который сделал то же самое, - но когда он припадал к земле, в воду  свалился
камешек, задетый лапой. Там, где он плюхнулся, поверхность  воды  исказилась
расширяющимися кругами ряби. Водяной кот прямо на глазах распался на  куски,
на плавучие осколки, и пропал. Только когда морда  чужака  снова  сложилась,
приняв то же изумленное выражение, что было и на его морде, до Фритти дошло:
это не настоящий зверь, но призрак или водяная тень, передразнивающая каждое
его движение.
   "Вот, значит, на что я похож? - удивился Фритти. - Этот  щуплый  малыш  и
есть я?"
   Он долгое время просидел, молча разглядывая водяного  Фритти,  покуда  не
спряталось солнце и не потемнела наконец лужа. Вверху появилось Око  Мурклы,
и воздух наполнился деловитым кишением летающих насекомых.
   Как во сне, он расслышал звук, низкий звук  на  фоне  отдаленного  ропота
Большой Воды. Монотонный голос пел песню - необычный голос, глубокий, но все
же слабый, полный странного неблагозвучия:
   Кругами кружит оно, кружится около круга,
   Жуком дребезжит и зудит стрекозою упруго -
   О нежной Надежде-невежде... И сызнова, снова
   Кругами кружит оно, кругло кружит возле Слова.
   Фритти  стоял  удивляясь.  Кто  бы  это  мог  распевать  такую  песню  на
Лапоходных пустошах? Он тихо  пробрался  сквозь  тростник,  росший  по  краю
водоема, следуя за голосом к его источнику,  на  дальнюю  сторону.  Пока  он
подползал сквозь колеблющиеся стебли, песня зазвучала снова:
   Так, выпуча глазки, средь ряски, без лишней огласки
   Звенит Изумление, звук свой пасет без опаски,
   И все безымянные знают, как снова-здорово
   Кругами кружит оно, кругло кружит возле Слова.
   Когда пыхтящий голос вновь затих, Хвосттрубой приблизился к месту, откуда
он, видимо, исходил. Он не  чуял  никакого  необычного  запаха,  только  дух
болотной соли да вонь ила. Он развеял хвостом рой  водяных  мух  и  пробился
сквозь тростники.
   Сидевший на краю  водоема  был  большой  зеленой  лягушкой  -  глотка  ее
вздувалась и опадала,  брюхо  увязало  в  иле.  Когда  Хвосттрубой  медленно
подошел сзади, лягушка не обернулась, только сказала:
   - Добро пожаловать, Хвосттрубой. Присаживайся, потолкуем.
   Ошеломленный Фритти обошел ее и опустился на подстилку из ломаных стеблей
среди илистой отмели. Казалось, все знали его имя и занятие.
   - Я слышал вашу песню, - сказал он. - Откуда вы меня знаете? Кто вы?
   - Да Матушка Ребум я. Мой народ стар, а я - самая старшая. - Говоря,  она
моргала большущими глазами. - Мы, Квакусы, знаем здесь, на  болотах,  все  -
воду и погоду, камень и пламень. Бабка моя, угощаясь мошками, сидела на этом
водоеме, еще когда собаки летали, а коты плавали.
   Не изменив выражения морды, не  шелохнувшись,  Матушка  Ребум  -  как  бы
подражая своей прародительнице - высунула длинный серый  язык  и  -  хап!  -
схватила мошку. Проглотив, продолжала:
   - Топтыжка лапчатый, уже пять солнц, как  я  заслышала  тебя  у  себя  на
болоте. Глупенькие чайки  принесли  словечко  о  том,  как  ты  расхаживаешь
туда-сюда по илистым полям. Блоха и муха принесут весточку о тебе, когда  ты
уйдешь. Ничто из того, что шастает по Шурум-Буруму, не ускользнет  от  слуха
старой Матушки Ребум.
   Фритти уставился на громадную лягушку; серебряный свет  Ока  испещрял  ее
шершавую спину.
   - Что за песню вы пели? - спросил  он.  Матушка  Ребум  издала  квакающий
смешок. Распрямила ноги и  приподнялась.  Повернувшись  боком  чтобы  видеть
Фритти, снова тяжко плюхнулась на место.
   - Ах, - сказала она, - это была  песнь  силы.  После  Дней  Огня  Квакусы
употребляли уж такие  сильные  мелодии,  чтобы  океан  удержался  у  себя  в
глубине, а небо нерушимо висело вверху! Впрочем, моя-то песня вовсе не такая
великая и честолюбивая. Я пела ее, чтобы тебе повезло в путешествии.
   - Мне? - спросил Фритти. - Почему мне? Разве я  когда-нибудь  что-то  для
вас сделал?
   - Ничегошеньки, конечно, мой пушистый головастик, - веселясь,  пропыхтела
лягушка. - Я пропела ее, чтобы  сослужить  службу  другому,  которому  очень
обязана, - кое-кому, кто даже и постарше Матушки Ребум. Тот, кто просил меня
помочь тебе, обошел всю землю еще тогда, когда на болотах древности восседал
Квакуум Великий, отец моего народа, - или мне по крайней мере так сказывали.
Могущественный у тебя защитник, котишка.
   Хвосттрубою показалось, что он разгадал смысл ее слов. Если  так,  то  он
все еще под покровительством оберегающего видения. Эта мысль сделала  теплее
холодный ветер, носившийся над соленым болотом.
   -  Однако  не  рассчитывай  -  продолжала  Матушка   Ребум,   -   целиком
освободиться от обязательств. Твой друг поведал мне,  что  ты  участвовал  в
великих делах, которые приключились на северо-западе,  верно?  -  Фритти  не
возражал. - Ладно, тогда ты расскажешь мне  свою  историю,  потому  что  эти
безмозглые  чайки  притащили  мне  одни  обрывки  да  осколки.  Я  не   могу
полновластно править Шурум-Бурумом, Болотом в  Центре  Мира,  пока  меня  не
известят о событиях, происходящих на окраинах.
   Болото в Центре Мира. Фритти улыбнулся про себя  и  приступил  к  долгому
своему рассказу.
   Был почти уже Час Глубочайшего Покоя, когда он подошел к  концу.  Матушка
Ребум все время просидела тихо, в упор разглядывая его выпученными  глазами.
Когда он окончил, поморгала и снова молча села; горло у нее пульсировало.
   - Что ж, - наконец сказала она. - Похоже на то, что в луже у  котов  и  в
самом деле приключилось множество великих  всплесков.  -  Она  остановилась,
чтобы ухватить в ночном воздухе низко пролетавшее насекомое. - Живоглот  был
силой, великой силой, и от его падения много пойдет кругов по воде. Теперь я
понимаю, почему беспокоен твой дух, мохнатая спинка.
   - Беспокоен? Почему вы так говорите?
   - Почему? - пропыхтела Матушка Ребум. - Да потому, что знаю.  Следила  за
тобой, когда ты увидел водяную тень. Полночи слушала твою песню. На сердце у
тебя неразбериха.
   - Вот как? - Фритти не был  уверен,  что  ему  нравится  оборот,  который
приняла беседа.
   - О да, мой храбрый любопытный головастик... но  не  бойся.  Если  только
послушаешь моего совета - благополучно  отыщешь  свой  путь.  Одно  запомни,
Хвосттрубой: все твои  горести,  все  поиски,  все  скитания  и  сражения  -
всего-навсего пузырик в мировой луже.
   Фритти почувствовал, что его одернули, и слегка рассердился.
   - Что вы имеете в виду? Много важных событий произошло с тех пор,  как  я
ушел из дому. Большинство произошло не по моей вине,  но  участие  я  в  них
принимал. Даже, может быть, без меня дела пошли бы и хуже, - не без гордости
заключил он.
   - Допускаю. Да  не  ощетинивайся  так,  пожалуйста,  -  хихикнула  старая
лягушка. - Ответь мне вот на что: покрыл ли снег Закот?
   - Теперь, пожалуй, да. Но что с того? Скоро весна.
   - Точно, мой кисик. Ну а птицы вернулись в Крысолистье?
   Хвосттрубой не был уверен, что понял суть вопроса.
   - Вернулись многие из к р ы л я н о к... это тоже верно.
   Матушка Ребум улыбнулась зеленой беззубой улыбкой:
   - Отлично, больше я тебе вопросов не задам.  Мне  и  самой  видно  из-под
лилий моего водоема, что солнце  все  еще  ежедневно  пересекает  небо.  Ну,
теперь понимаешь?
   - Нет, - упрямо сказал Фритти.
   - Речь вот о чем. Ко времени, когда  придет  другая  зима  и  перейдет  в
другую весну, Холм Закота и все Живоглотовы творения  полностью  исчезнут  -
задержавшись разве что в памяти. Придет и уйдет не слишком много зим - и ты,
и я тоже исчезнем, оставив после себя  только  кости,  чтобы  они  послужили
домом для крошечных созданий. И знаешь  что,  храбрый  Хвосттрубой?  Мировой
танец ни в одном шаге не запнется от этих исчезновений.
   Она тяжело приподнялась на передних ногах.
   - Теперь, друг мой  кот,  я  должна  удалиться  и  погрузить  эти  старые
косточки в грязевую ванну. Спасибо за приятное общество.
   Сказав так, она прыгнула к краю водоема и, наполовину еще в стоячей воде,
повернулась и оглянулась. Ее круглые глаза сонно помаргивали.
   - Ничего не бойся! - сказала она. - Моя песня была хорошо сплетена.  Если
тебе нужна будет помощь, ты ее непременно получишь,  по  крайней  мере  один
раз. Особенно приглядывайся к тому, что движется в воде, потому  что  тут  -
почти вся моя сила. Удачи тебе, Хвосттрубой!
   Матушка Ребум, прыгнув, со всплеском скрылась в луже.
   ГЛАВА
   ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
   Ветер над озером: образ сокрытой истины
   Книга Перемен
   В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное  путешествие
по сонным полям.
   Дух его парил, подобно к р ы л я н к е, над холмами,  деревьями,  водами,
ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный г р я н, орел, что гнездится на
высоких горах, он всплывал выше,  выше,  выше.  Ночное  брюхо  Мурклы  стало
полем, где пролегал его путь.
   Покуда он плыл,  ему  слышались  в  ветре  многие  голоса  -  его  матери
Травяного Гнездышка, Жесткоуса и Потягуша. В  яростном  вое  ветра  все  они
окликали его по имени... но он продолжал полет, когда ему крикнул  что-то  и
голос Шустрика - не в испуге, а  в  каком-то  недоумении.  Услышав  его,  он
бросился вниз, врезаясь в темноту. Ревущие вихри стали безумными завываниями
Грозы Тараканов и Растерзяка, с их визгом переплелся мягкий голос Мимолетки,
вновь и вновь произнося его имя сердца:
   "Фритти Хвосттрубой... Фритти... Фритти... Фритти Хвосттрубой..."
   Потом прерывистый звук ветра изменился  и  стал  сплошным  мощным  ревом.
Фритти скользил над Большой Водой, так близко, что казалось - лапу  протяни,
и коснешься волн. Соленый ветер отгибал ему  назад  усы,  а  в  ночном  небе
вокруг было пусто - ничего, кроме звучания Мурряны.
   Над горизонтом полыхнула яркая вспышка, подобная звезде  Виро  Вьюги.  На
широкой  спине  ветра  он  быстро  подлетел  ближе  и  разглядел,  как  свет
вспыхивал, исчезал, потом снова вспыхивал.
   Над водами М у р р я н ы поднимался громадный седой хвост. Он  возвышался
над волнами, а на его кончике, словно огонь небесный, горел яркий свет.
   Он устремился к нему - теперь уже беспомощно, - когда услышал среди ветра
эхо голоса Прищура, Провидца.
   "Сердечное желание... оказалось в нежданном месте... в нежданном..."
   Внезапно струи воздуха снова понесли его вверх, мимо сверкающего света, и
огромный колыхающийся хвост опустился обратно в  волны,  загасив  свет...  а
теперь... а теперь загорелся другой, мягкий свет, разлившийся по  тому  краю
неба, что был пониже.
   То был рассвет.  Фритти  сел  на  охапке  травы  в  своем  пристанище,  и
рассветный болотный ветер, стеная, долетел до него сквозь стебли и  сорняки.
Он встал и потянулся, прислушиваясь к прощальному хору ночных насекомых.

   И вот Фритти  выбрался  из  болот,  перейдя  крошечную  речку  -  дальнюю
родственницу могучей Мявы, что текла к самой южной оконечности Большой Воды,
отмечая границы Лапоходных.
   С правого его бока  постепенно  стали  возникать,  отлого  поднимаясь  от
берегов М у р р я н  ы,  открытые  ветру  луга  зеленого  дерна.  Вдали,  за
луговинами, он различал владения М у р ч е л а, небольшие, стоявшие  поодаль
от соседей. Он шел теперь к М е р з л я н е: зеленые  поля  справа,  морской
песок и галька - слева
   Тут и там на холмистых лугах паслись шерстистые б я б я н ы. Холмики были
усеяны их мохнатыми телами, словно плотными облаками,  которые  обосновались
на земле,  чересчур  тяжелые,  чтобы  оставаться  наверху.  Они  безразлично
отнеслись  к  нему,  небольшому  рыжему  коту,  и,  когда  он  их  окликнул,
благодушно показали желтые зубы, но не ответили.

   Когда Хвосттрубой в первый раз увидел свет, то подумал, что это звезда.
   Он спустился с луговой тропки, чтобы  пойти  вдоль  берега.  Око  Мурклы,
быстро  набирая  полноту,  подсинивало  песок  и  серебрило  волны.  В   его
призрачном свете он поймал краба, но не сумел взломать мокрого и  скользкого
панциря. С отвращением поглядел, как тот хромает прочь -  бочком,  точно  не
желая повернуться к нему спиной.  После,  голодный,  какое-то  время  бродил
вверх и вниз по берегу в надежде отыскать более незащищенный кусочек.
   Огорченный неудачей, он глянул вверх и  увидел  возникающий  на  северном
горизонте свет. Во мгновение ока свет исчез, но, как только Фритти  вперился
в темноту, вернулся снова. На миг озарил ночное небо. Всего один удар сердца
- и скрылся опять.
   Напряженно наблюдая, Фритти пошел  дальше  по  отмели.  Необычная  звезда
чередовала  блеск  и  тьму.  Хвосттрубою  вспомнились  слова   Первородного:
"...странный холм, что сияет в ночи..."
   На горизонте снова вспыхнула точка, и он припомнил свой сон: хвост в море
- колеблющийся хвост с мерцающим кончиком. Что же перед ним?
   Забыв пообедать на берегу, он  вспрыгнул  на  покатую  каменную  россыпь.
Решил идти сегодня же ночью.
   Этой и следующей ночью он шел за манящим светом, на второе утро  оказался
наконец в виду странного холма.
   Как сказал Огнелап, холм вздымался из самой М у р р  я  н  ы,  далеко  от
каменистой отмели. Фритти сказал бы, что это - М  у  р  ч  е  л  о  в  холм,
поднимавшийся высоко и неестественно прямо, белый, как первый снег.
   Хвосттрубой добрался до лесистого полуострова, вдававшегося в  море,  как
вытянутая лапа. С его дальнего края различил остров, на котором росла М у  р
ч е л о в а гора.
   Остров располагался на М у р р я н е, поднимаясь из бушующих волн. Фритти
разглядел крохотных б я б я н, медленно  бродивших  по  дерну.  У  основания
холма - который выглядел огромным белым стволом  без  веток  -  примостились
владения М у р ч е л а, похожие на те, возле которых Фритти жил там, дома, у
Стены Сборищ, - так давно... Цель его была столь близка, что до него долетал
запах б я б я н, щекоча усы. Но меж Хвосттрубоем и  его  сердечным  желанием
была тысяча прыжков через М у р р я н у.

   Наступила Подкрадывающаяся Тьма, и слепящий свет снова прянул с вершины М
у р ч е л о в а холма. Хвосттрубою показалось - он вспыхнул прямо у  него  в
сердце.

   Прошло еще два  дня.  Разочарованный  и  расстроенный,  он  оставался  на
полуострове, отыскивая, что мог, в папоротниках и кустарнике.  Пока  он  нес
караул на берегу, бешено раздумывая и строя планы, в небе над ним кружили  и
метались морские птицы. Он, казалось слышал их насмешливые  голоса,  которые
звали: "Фритти... Фритти... Фритти..."
   "Ума у тебя, как у жучка, - ругал он себя.  -  Ну  почему  ты  ничего  не
можешь придумать?"
   Он вспомнил сказку о лорде Тенглоре,  которую  рассказывал  ему  в  Холме
Драноух.
   "О сияющий хвост Харара, - подумал он. - Что хорошего мне это даст? К р ы
л я н к и мне ничем не обязаны. Они вертятся и смеются надо мной".
   Он взглянул на темные воды. .
   "Я не уверен, что сумел бы уговорить громадную Рыбину не есть меня. Кроме
того, - решил он, - все они, должно быть, теперь знают о знаменитой проделке
Огнелапа".
   Подавленный, он продолжал напряженно вглядываться, был начеку.
   На четвертый день пребывания на маленьком язычке земли  он  увидел  нечто
двигающееся к нему по волнам.
   Низко пригнувшись к земле в кустарнике на краешке суши,  он  следил,  как
таинственный предмет, подпрыгивая, плыл через М у р р я н у.  Нечто  похожее
на половинку ореховой  скорлупы,  вроде  тех,  что  остаются  после  трапезы
Рикчикчиков. Но эта была больше. Куда больше.
   Внутри скорлупки что-то двигалось. Когда она приблизилась к  полуострову,
он увидел: то был один из Верзил, М у р ч е л. Верзила двигал взад-вперед  в
воде двумя длинными ветками.
   Скорлупка,  серая,  как  старая  древесная   кора,   проскользнула   мимо
наблюдательного пункта Фритти и наконец остановилась в  бухточке  у  берегов
полуострова.
   М у р ч е л выбрался наружу. Немного  повозившись  с  чем-то  похожим  на
длинную виноградную лозу, он, оставляя отпечатки ступней, зашагал через луга
к другим владениям М у р ч е л о в.
   Фритти взволнованно помчался по полуострову, перепрыгивая через  камни  и
корни. Добравшись до бухты, осторожно осмотрелся -  Верзила  скрылся.  Тогда
Фритти вприпрыжку припустился обследовать странный предмет.
   Обнюхал его. Это явно была не ореховая скорлупа - скорее что-то сделанное
М у р ч е л о м. Серая краска по краям отслоилась, обнажив дерево. Оно пахло
М у р р я н о й, М у р ч е л о м,  рыбой  и  еще  чем-то,  чего  он  не  мог
определить. Предмет был вдвое длиннее самого  Верзилы.  Фритти  долго  ходил
вокруг, вдыхая странный запах этой штуки, потом прыгнул  внутрь.  Вынюхивал,
расследовал, стараясь понять, почему эта штука движется, как  большая  серая
рыба.
   "Может быть, она и у меня поплывет, - подумал  он,  -  и  перевезет  меня
через воду".
   Но она лишь лежала на берегу - ей и дела не было до  Фритти  и  до  самых
сильных его желаний.
   Фритти улегся на дно большой  скорлупы.  Напряженно  размышлял,  стараясь
придумать, как заставить ее перенести  его  к  светящемуся  холму.  Думал...
думал... и задремал от раздумий и теплого полуденного солнца...
   Вздрогнув, проснулся. Сбитый  с  толку,  дико  огляделся,  но  не  увидел
ничего, кроме боков плавучей ореховой скорлупы. По гравию к нему  захрустели
шаги. Ослабев от замешательства, боясь выпрыгнуть и  обнаружить  себя  перед
Верзилой, он юркнул под кучу  грубой  ткани.  Она  прик