в уста шла по Племени молва о мощи и смелости Многовержца, и  стал
Многовержец внимать тем ничтожествам, что вечно льнут к великому Племени,  и
стал он считать себя равным Первородным.
   Однажды по всему Мировому Лесу пронесся слух, что Многовержец не согласен
более  состоять  принцем-соправителем  при  своей  матери.  Назначено   было
Сборище, на которое отовсюду должно было сойтись Племя - пировать, охотиться
и забавляться, и  на  этом  Сборище  Многовержцу  предстояло  надеть  Мантию
Харара, которую Тенглор Огнелап объявил  неприкосновенной  для  всех,  кроме
Первородных, и провозгласить себя кошачьим королем.
   И вот настал день, и Племя собралось при  Дворе.  Покуда  все  резвились,
пели  и  танцевали,  Многовержец  грел  на  солнце  огромное  свое  тело   и
осматривался. Потом встал и произнес: "Я, Многовержец, стоя ныне пред  лицом
вашим, по праву крови и когтя намерен надеть  Королевскую  Мантию,  что  так
долго пустовала. Если не сыщется кота, который вразумил бы меня, почему  мне
не следует брать на себя это Древнее Бремя..."
   В этот миг по толпе пронесся шумок, и вперед выступил некий очень  старый
кот. Его потрепанная шкура отливала сединой - особенно  на  ногах  и  вокруг
когтей, - и бела как снег была его морда.
   "Ты притязаешь на Мантию по праву крови и когтя,  принц  Многовержец?"  -
спросил старый кот. "Притязаю", - отвечал огромный принц. "А по праву ч ь  е
й крови притязаешь ты на королевский сан?" -  спросил  седоусый.  "По  праву
крови Фелы Плясуньи Небесной, что течет в моих жилах, ты, беззубый,  дряхлый
мышиный  дружок!"  -  горячо  возразил  Многовержец  и  поднялся  с   места.
Столпившееся вокруг  него  Племя  взволнованно  зашепталось,  а  Многовержец
подошел  к  сиденью  из   переплетенных   корней   Пра-Древа,   посвященного
Первородным. На глазах у всего Племени воздел Многовержец длинный хвост свой
и оросил Пра-Древо, поставив на нем свою охотничью  метку.  Шепот  стал  еще
взволнованнее, и кот-старец проковылял вперед.
   "О принц, возжелавший стать кошачьим королем, -  сказал  старец,  -  быть
может, по крови ты имеешь кое-какие права, но как насчет когтя? Вступишь  ли
ты в единоборство за Мантию?" - "Конечно, - смеясь, ответил Многовержец, - а
кто будет моим противником?" Толпа глаза растаращила,  высматривая  могучего
воина, который решился бы сразиться со здоровенным принцем.
   "Я", - просто сказал старец.  Все  Племя  удивленно  зашипело  и  выгнуло
спины, но Многовержец лишь вновь рассмеялся.
   "Ступай домой, старый хрыч, и сражайся с тараканами, - сказал  он.  -  Не
буду я биться с тобой".
   "Кошачьим королем не может быть трус", - бросил  старый  кот.  И  взревел
тогда Многовержец от гнева, и рванулся  вперед,  целясь  громадной  лапой  в
седую морду старца. Но тот с удивительной быстротой  отпрыгнул,  саданув  по
принцевой голове, да так, что тот на время перестал что-либо соображать. Они
принялись биться всерьез, и толпа с трудом верила глазам своим - таковы были
ловкость  и  мужество  старого  кота,  дерзнувшего  выступить  против  столь
огромного и свирепого бойца.
   После долгих наскоков и отскоков они сцепились и стали бороться, свившись
клубком, и хотя принц укусил старика в шею, тот, выпустив когти задних  лап,
ударил Многовержца так, что  мех  его  закружился  в  воздухе.  Разойдясь  с
врагом,  Многовержец  преисполнился  изумления:  как  сумел   столь   сильно
потрепать его этот немощный старец?
   "Ты потерял много шерсти, о  принц,  -  сказал  старый  вояка.  -  Может,
откажешься от своих притязаний?"  Разъяренный,  принц  рванулся  к  нему,  и
схватка возобновилась. Старец поймал зубами принцев  хвост  и,  когда  принц
попытался повернуться и вцепиться ему в  морду,  оторвал  сей  хвост.  Племя
хором зашипело от удивления и ужаса, когда Многовержец, весь  в  крови,  еще
раз резко обернулся и встал носом к носу со старым котом, который  тоже  был
ранен и тяжко дышал.
   "Ты потерял  шкуру  и  хвост,  о  принц.  Так  не  отступишься  от  своих
притязаний?" Обезумевший от боли, Многовержец  бросился  на  старца,  и  они
сцепились, плюясь, терзая друг друга, - в  крови  и  слезах,  блестевших  на
солнце. Наконец  противник  защемил  задние  лапы  Многовержца  меж  корнями
Пра-Древа.
   Когда пыль осела, зрители испытали внезапное  потрясение  -  в  последней
схватке с шубы старика сбило слой белой  пыли.  Морда  его  больше  не  была
седой, и как пламя горели его лапы. "Ты видишь меня без маски,  Многовержец,
- сказал он. - Я - лорд Тенглор  Огнелап,  сын  Харара,  и  это  я  повелел:
кошачьих королей не было и не будет".
   "Ты смелый кот, о принц, -  продолжал  он,  -  но  твою  наглость  нельзя
оставить безнаказанной". С этими словами Огнелап ухватил принца за шкирку  и
потянул, растягивая тело его и ноги,  покуда  они  не  стали  во  много  раз
длиннее, чем те, что задумала для кошек  природа.  Потом  он  извлек  принца
из-под корней и сказал:  "Бесхвостым  и  бесшерстным,  длинным  и  неуклюжим
сделал я тебя. Ступай же и никогда более не являйся  ко  Двору  Харара,  ты,
возжелавший захватить его власть. И в придачу вот какое заклятие  налагаю  я
на тебя: да станешь ты служить любому члену Племени, который тебе  прикажет,
и так же да станут служить все потомки  твои,  покамест  я  не  сниму  этого
заклятия с твоего рода".
   С тем лорд Тенглор и  удалился.  Племя  изгнало  уродливого  Многовержца,
прозвав его М у р ч е л о м - что значит "лишенный солнечного света", и он и
все потомки его с тех пор ходят на задних лапах, ибо передние лапы М у р ч е
л а растут слишком высоко и не достают до земли.
   Многовержец, захватчик, наказанный Первородным, был первым из Верзил. Они
долго служили Племени: укрывали нас от дождя и кормили нас, когда охота была
неудачна. И если иные из нас ныне служат опозоренному М у р ч е л у, то  это
уже другой рассказ, для другого Сборища.
   "Мы - Племя, и ныне ночью мы в один голос говорим обо всех деяниях наших.
Мы - Племя".
   Окончив свое сказанье, Жесткоус спрыгнул со Стены с силой, редкостной для
его почтенных лет. Все Племя почтительно склонило головы к  передним  лапам,
пока он удалялся.
   Близился к концу Час Прощального Танца, и Сборище распалось на  небольшие
группки - кошки прощались, обсуждая легенду и просто болтая.  Хвосттрубой  и
Маркиз немного помедлили, строя с Цап-Царапом и другими молодыми  охотниками
планы на следующий вечер, и покинули Сборище.
   А  на  обратном  пути  через  поля  они  на  бегу  наткнулись  на  крота,
хлопотавшего возле своей норы. Немножко погоняв его, Маркиз свернул ему шею,
они поели и с набитыми животами расстались у крыльца Фритти.
   - М я г к о г о?з а с ы п а н ь я, - пожелал другу Тонкая Кость.  -  Если
тебе завтра понадобится  моя  помощь,  я  буду  на  Опушке  Дубравы  к  Часу
Подкрадывающейся Тьмы.
   - И тебе приятных снов, Маркиз. Ты настоящий друг.
   Тонкая  Кость  взмахнул  хвостом  и  скрылся.  Фритти   залез   в   ящик,
выставленный для него Верзилами, и погрузился в мир снов.
   ГЛАВА
   ВТОРАЯ
   Оно - сама Смутность и сама Призрачность.
   Повстречай его - и не увидишь его головы.
   Последуй за ним - и не увидишь его спины.
   Лао-цзы
   Фритти Хвосттрубой родился предпоследним из пяти котят выводка. Когда его
мать, Индесса Травяное Гнездышко, впервые обнюхала  и  досуха  вылизала  его
новехонький мех, то учуяла в  нем  что-то  особенное  -  неуловимый  оттенок
чего-то, что не могла бы назвать. Его  слепые  младенческие  глазки,  ищущий
ротишко были чуть настойчивее, чем у других братцев и сестриц.  Умывая  его,
она ощутила щекотание в  усах,  словно  бы  указание  на  какое-то  незримое
отличие.
   "Может быть, он станет великим охотником",  -  подумала  она.  Отец  его,
Полосар, был без преувеличений статным, могучим котом - от него даже как  бы
веяло Древностью, особенно в ту зимнюю ночь, когда она спела с  ним  Брачную
Ритуальную.
   Но теперь Полосар исчез -  влекомый  чутким  носом  за  каким-то  смутным
желанием, - а ее, естественно, оставил растить его потомство в одиночку.
   Фритти рос, и ее перестали посещать первоначальные предчувствия. Семейные
заботы и тяжкие повседневные труды по взращиванию выводка  притупили  многие
тончайшие ощущения Травяного Гнездышка.
   Хотя Фритти  был  котенком  веселым  и  дружелюбным,  способным  и  легко
схватывающим, он так и не достиг той мощи и размеров, которые должен был  бы
унаследовать от охотника-отца. К тому времени, когда  Око  трижды  открылось
над ним, он был все еще не больше своей старшей сестрицы Тайри и куда меньше
обоих   братцев.   Его   короткий    мех    сплошь    испещряли    необычные
абрикосово-оранжевые крапинки; лишь вокруг лап и  хвоста  красовались  белые
колечки, да лоб отмечен был небольшой молочной звездочкой.
   Некрупный, но ловкий и подвижный - при некоторой котеночной  неуклюжести,
-   Фритти   проплясал   все   первое   время   жизни.   Он    резвился    с
братцами-сестрицами,  гонялся  за  жуками,  листьями   и   прочими   мелкими
движущимися предметами и закалял свое юное  терпение,  изучая  точную  науку
охоты, которой Индесса Травяное Гнездышко обучала свой выводок.
   Хотя семейное логово ютилось в груде щепок  и  щебня  за  одной  огромной
постройкой Верзил, Индессе долго  не  хотелось  выводить  котят  за  пределы
гнездовья М у р ч е л а, на открытое пространство, - для детей Племени равно
важны и городская, и лесная  наука.  Ведь  от  того,  насколько  они  станут
подвижны, ловки и бесшумны, зависит их выживание - где бы они ни находились.
   Куда  бы  ни  направлялась  из  логова  Травяное   Гнездышко,   ее   юные
воспитанники рыскали близ нее  беспорядочной  резвой  оравой.  С  терпением,
передавшимся ей от бесчисленных поколений, она учила своих озорников основам
выживания: внезапному замиранию, устрашающему прыжку,  точному  вынюхиванию,
мгновенному смертельному удару - всей охотничьей премудрости, которую знала.
Она учила, показывала, проверяла; вновь и вновь  терпеливо  повторяла  урок,
покуда он не усваивался.
   Конечно, терпение частенько истощалось  и  у  нее,  и  время  от  времени
проворный шлепок лапы по  носу  карал  нерадивого  за  небрежение  к  науке.
Выдержка не безгранична даже у матери из Кошачьего Рода.
   Фритти любил учиться больше всех других котят Травяного Гнездышка. Однако
и он порой бывал невнимателен, отчего ныл и его нос - особенно  когда  семья
выходила в поля и рощи. Соблазнительные посвисты-чириканья к р ы л я н о к и
въедливые, незапамятно знакомые запахи  этих  мест  заставляли  его  на  миг
забываться, тихонько мурлыча  в  кроне  дерева  и  проветривая  шкурку.  Эти
мечтания  обычно  прерывал  быстрый  материнский  шлепок  по  мордочке.  Она
научилась распознавать этот его отсутствующий взгляд.
   Грань меж сном и явью считалась в  Племени  восхитительной.  Хотя  оно  и
знало, что  приснившейся  Писклей  не  утолишь  голода  при  пробуждении,  а
привидевшиеся сражения не оставят ран, были все же и поддержка, и облегчение
в этих грезах, бесполезных в мире бодрствования. Племя и наяву так  зависело
от почти непостижимого - от чувств, предчувствий, ощущений и побуждений, - а
грезы так  противоречили  множеству  насущных  нужд,  что  одно  подкрепляло
другое, сливаясь в нераздельное целое.
   Все Племя обладало острейшими чувствами - от них зависели жизнь и смерть.
Немногие, впрочем, постепенно становились я с н о з р я ч и м и, провидцами,
которые развили свою проницательность и чувствительность  много  более,  чем
даже высшая прослойка Племени.
   Фритти был большим мечтателем, и поначалу его мать питала надежду, что  у
него, возможно, дар провидца. Он  выказывал  случайные  вспышки  удивительно
глубоких предчувствий: однажды он, зашипев, согнал  своего  самого  старшего
братца с высокого дерева, а через миг ветка, на  которой  только  что  стоял
брат, подломилась и рухнула. Бывали и другие намеки на глубокую его з р я  ч
е с т ь, но покуда время бежало, а он выходил из котячества - таких  случаев
стало  меньше.  Он  сделался  рассеяннее  -  скорее  просто  мечтатель,  чем
толкователь предчувствий. Мать решила, что ошибалась, и,  когда  приблизился
День Именования Фритти, начисто об этом забыла.
   Перед первым же Сборищем после своего третьего Ока юным кошкам предстояло
Именование. Именование было церемонией величайшей важности.
   По законам Племени все кошки получали по три имени: имя сердца, имя  лица
и имя хвоста. Имя сердца котенку давала мать при рождении. Это было  имя  на
древнем кошачьем  языке,  Языке  Предков.  Его  употребляли  только  кровные
родичи, ближайшие друзья и  те,  с  которыми  молодые  кошки  соединялись  в
Брачном Ритуале. Фритти было как раз такое имя.
   Имя лица давали юнцам Старейшины перед первым их Сборищем, - имя на общем
языке всех теплокровных тварей, на Едином  Языке.  Оно  могло  употребляться
повсюду, где требуется имя.
   Что же до имени хвоста, большинство Племени утверждало, что все  кошки  с
ним и на свет родились; дело попросту в том, чтобы открыть его. Это открытие
было очень личной штукой - оно никогда  не  обсуждалось,  им  ни  с  кем  не
делились.
   Во всяком случае, достоверно, что некоторые члены Племени так и не сумели
открыть свое имя хвоста и умерли, зная только два других.  Многие  говорили,
что кошка, которая пожила у Верзил - у М у р ч е л а,  -  утрачивала  всякое
желание найти это имя  и  толстела  в  неведении.  Имена  хвостов  были  для
Кошачества так важны, таинственны и редкостны,  что  о  них  очень  неохотно
говорили и о них не было единого  мнения.  Либо  открыл  это  имя,  либо  не
открыл, сказали Старейшины, и нет способа ускорить дело.
   В ночь Именования мать привела Фритти с братцами-сестрицами к Старейшинам
на особый Первый Обнюх,  предшествовавший  Сборищу.  Фритти  впервые  увидел
Жесткоуса-м я у з и н г е р а, и старого Фуфырра, и других мудрецов Племени,
хранителей законов и обычаев. Фритти и весь выводок Травяного Гнездышка, как
и выводок другой ф е л ы,  сбили  в  тесную  кучку,  в  кружок.  Они  лежали
прижавшись друг к другу, а Старейшины  медлительно  прохаживались  вокруг  -
нюхая воздух и издавая низкое урчание, интонации которого шли  от  какого-то
неведомого праязыка.
   Фуфырр наклонился, протянул лапу к Тайри, сестрице Фритти, и поднял ее на
ноги. На миг он задержал на ней пристальный взгляд и сказал:
   - Я именую тебя Ясноголоской. Ступай на Сборище.
   Тайри умчалась, спеша похвастаться новым именем, а Старейшины  продолжили
свое дело. Одного за другим вытягивали они юнцов  из  кучки,  в  которой  те
лежали часто дыша от предвкушения Именования. Наконец  остался  один  только
Фритти.  Старейшины  прекратили  расхаживать  и  внимательно  обнюхали  его.
Жесткоус обернулся к другим:
   - Вы тоже это чуете?
   Фуфырр кивнул:
   - Да. Широкие воды. Подземные глубины. Странное предзнаменование.
   Еще  один  Старейшина,  потрепанный  дымчатый  кот  по   имени   Остроух,
раздраженно поскреб землю:
   - Неважно. Мы здесь ради Именования.
   - Верно, - согласился Жесткоус. - Ну?.. Я чую упорные искания.
   - Я чую борьбу со снами, - послышался голос Фуфырра.
   - А по-моему, ему хочется получить имя хвоста еще до имени лица! - сказал
третий Старейшина, и все тихонько захихикали.
   - Отлично! - порешил Фуфырр, и все взоры обратились к Фритти. - Я  именую
тебя... Хвосттрубой. - Ступай на Сборище.
   Смущенный, Фритти вскочил и вихрем понесся прочь от Первого Обнюха, прочь
от хихикающих Старейшин, которые, казалось, единодушно насмехались над  ним.
Жесткоус резко окликнул его:
   - Фритти Хвосттрубой!
   Фритти обернулся и в упор встретил взгляд сказителя. Хотя нос  Старейшины
весело наморщился, взор был теплым и добрым.
   - Хвосттрубой. Все, все на свете  -  немедленно,  в  один  земной  сезон;
больше времени тебе не отпущено. Помни это. Запомнишь?
   Фритти опустил уши и, повернувшись, побежал на Сборище.
   Дни поздней весны принесли жару, долгие путешествия по округе - и  первую
встречу Фритти с Мягколапкой. Чем ближе он подступал к зрелости, тем  дальше
отступало от него привычное общество братцев-сестриц. Каждый день солнце все
дольше оставалось на небесах, а запахи, приносимые сонным ветерком, делались
все слаще и сильнее. И потому его все больше тянуло к одиноким прогулкам  за
чертой владений, где обитала его семья. В самые жаркие минуты Часа  Коротких
Теней -  когда  голод  еще  был  притуплен  утренней  едой,  а  естественная
любознательность ничем не скована - он считал своим долгом рыскать по лугам,
как его собратья - по саваннам, осуществляя воображаемую  власть  над  всем,
что видел, покуда стоял на склоне холма, а стебли трав щекотали ему брюхо.
   Влекла его и чаща рощ. Он рылся  в  корнях  деревьев,  выведывая  секреты
быстроногих  жуков,  проверял  прочность  ветвей,   ощущая   чувствительными
волосками на ушах и мордочке  увлекательные  дуновения  верхнего  воздушного
потока.
   Однажды, во  второй  половине  дня  опьяняющей  свободы  и  разведывания,
Хвосттрубой выбрался из низкорослого кустарника, окаймлявшего  его  рощу,  и
остановился, чтобы вытащить хворостинку из хвоста. Вывернув ноги,  вытягивая
зубами обломок сучка, он услышал голос:
   - М я г к о г о?м я с а, незнакомец. Не вы ли Хвосттрубой?
   Испугавшись, Фритти вскочил и завертелся.  Ф  е  л  а,  серая  с  черными
полосками, сидела, разглядывая его из-за старого дубового пня.  Он  был  так
погружен в свои думы, что не заметил ее, когда проходил  мимо,  хотя  она  и
устроилась не более чем в четырех-пяти прыжках от него.
   - П р и я т н о й?п л я с к и, сударыня. Откуда вы знаете мое имя? А  вот
я вашего не знаю.
   Забытый сучок ежевики так и остался висеть у  него  на  хвосте  -  Фритти
внимательно разглядывал незнакомку. Она была молода, -  пожалуй,  не  старше
его. У нее были крошечные стройные лапки и мягко очерченная фигурка.
   - Разве имя - такая уж великая тайна? - словно забавляясь, спросила ф е л
а. - Мое - Мягколапка, оно у меня с самого Именования. Ну а вас... ну, вас я
видела издали  на  Сборище,  а  еще  вас  упоминали:  вы  любите  рыскать  и
разведывать. Да и здесь я застала вас как раз за этим! -  Раздался  вежливый
смешок.
   Мягколапка отвела манящие зеленые глаза; Хвосттрубой  заметил  ее  хвост,
который она, разговаривая, кольцом обернула вокруг себя. Теперь он  поднялся
словно сам  собой  и  томно  колыхался  в  воздухе.  Длинный  и  тонкий,  он
оканчивался нежным заострением и был от основания до кончика обведен черными
полосками, такими же как на боках и бедрах.
   Этот хвост - чье  ленивое  помахивание  немедленно  восхитило  и  пленило
Фритти - был предназначен привести его к гораздо большим  бедам,  чем  могло
предвидеть его ограниченное воображение.
   Парочка  прорезвилась  и  проболтала  весь  Час  Подкрадывающейся   Тьмы.
Хвосттрубой обнаружил, что открыл новообретенной подруге все свое сердце,  и
сам  подивился,  сколько  он  ей  выложил:  мечты,   надежды,   честолюбивые
стремления - все смешалось воедино и стало трудно отличимо друг от друга.  А
Мягколапка только слушала да кивала, будто он изрекал  драгоценнейшие  перлы
истины.
   Расставаясь с ней на Прощальном Танце, он  заставил  ее  пообещать  снова
встретиться с ним на следующий день. Она пообещала, и  от  восторга  он  всю
дорогу домой бежал вприпрыжку - и примчался в таком волнении,  что  разбудил
спящих  братцев-сестриц  и  встревожил  мать.  Но,  узнав,  отчего  он   так
извивается, трепещет и не может заснуть, мать  только  улыбнулась  и  мягкой
лапой притянула его к себе. Лизнула его за ухом и  замурлыкала,  замурлыкала
ему: "Ррразумеется, ррразумеется", пока он наконец  не  переправился  в  мир
снов.
   Вопреки его опасениям насчет второй половины завтрашнего  дня  -  а  она,
казалось, таяла столь же неспешно, как снег по весне, - Мягколапка и в самом
деле встретилась с ним, едва Око показалось над