м молюсь: о г-же Нили, у которой в тот вечер
был кризис.
   "Может быть, как раз в это время", - предположила она, и у меня сдавило
горло. Я снова упал на колени и стал молиться вслух, а матушка была рядом.
   На следующий день я заш„л к доктору. Он уже выходил из кабинета,
торопясь к пациенту, уже другому пациенту.
   - Г-жа Нили? - откликнулся он. - Ах да, г-жа Нили, прекрасная женщина,
у не„ вс„ в порядке. У не„ был острый кризис, я был у не„ и почти
отчаялся, но примерно в девять часов у не„ вдруг вс„ прошло и она уснула.
А теперь, вчера ночью и сегодня утром она уже стала полностью
выздоравливать.
   Девять вечера! Именно в тот час. Я сообщил об этом матушке, и мы с ней
порадовались вместе. В девять вечера я как раз ложился спать, именно в это
время и молился. Мы так подружились с матушкой в тот день, разговаривали о
мо„м будущем, о церкви и о тех добрых делах, которые я совершу для
человечества. Это было великолепно. Я полагал, что отец присоединится к
нам. Он ведь знал о наших молитвах, матушка наверняка ведь говорила с ним
об этом. И когда он вернулся домой вечером, то сказал, что видел доктора
г-жи Нили, и что она уже поправляется.
   - Знаем, - добавила матушка, - и кризис случился в девять часов, как
раз тогда, когда Лэнни молился.
   - Да-а-а, - протянул отец, - час был тот, но только врач сказал, что
дело было в воскресенье...
   - О, Джозеф, - прервала его мать, и тот замолчал. Никто из нас больше
не упоминал об этом, ни тогда, ни позже, но как у нас дома, так и на ферме
с тех пор считают, что именно я спас г-жу Нили своими молитвами. И это
была прекраснаямысль, приятная вера, к которой даже отец относился с
уважением.
   Потому как, помнится, когда я однажды размышляя о последних словах
герцога, спросил отца за столом, что же хотел сказать тот ковбой,
утверждая, что романтика есть везде, даже дома, отец ответил: "Так ведь
так оно и есть, не так ли?"
   И я тогда каким-то образом понял, что это также относится и ко мне и
моей религии, или... что-то в этом роде. А ведь и он был религиозным
человеком.
    
  
 Глава XI ВОСПИТАНИЕ ЖЕРЕБ‚НКА
  
  
 Полковник Картер подарил мне жереб„нка. У меня уже был пони, отец тем
временем купил пару черных лошадей для упряжки и корову, за всем этим
приходилось ухаживать мне, когда у нас не было "человека". А в те времена
слуг было очень трудно нанять и содержать, женщины выходили замуж, а
мужчины вскоре уходили, пользуясь постоянно открывающимися возможностями.
Так что я был довольно плотно занят в конюшне. А полковник вроде бы
считал, что обещал подарить мне лошадь. На самом деле этого не было, я бы
тогда знал об этом. Ну да неважно. Он полагал, что это так, а может быть,
он обещал себе подарить мне жереб„нка. И этого было достаточно.
Такойчеловек, который весьма успешно водил обозы иммигрантов через
континент, если уж дал слово, то обязательно сдержит его. Однажды он
приехал из Стоктона и прив„л с собой двухлетку, которую привязал у
парадных дверей и отдал мне. Такая лошадь!
   Это была буланая кобылка с ч„рной ч„лкой, гривой и хвостом, а также
черной полосой посредине спины. Высокая, стройная и норовистая. Я тогда
считал... да и теперь так думаю, что она была самой прекрасной из лошадей.
Полковник Картер растил и воспитывал е„ с уч„том моих нужд и потребностей.
Она появилась на свет в результате тщательного подбора кобылы-мустанга и
чистокровного жеребца, у не„ была выносливость дикой лошади и скорость и
грация скаковой. И у не„ было чувство юмора. Когда полковник Картер вылез
из своей брички и подош„л к ней, она зафырчала, отпрянула, высоко вскинула
голову, затем подошла к нему и доверчиво сунула свой нос ему под мышку.
   - Я много занимался с ней, - сказал он. - Она нежна как котенок, но
также чувствительна, как благородная дама. Одной ошибкой можно испортить
е„. Если ты хоть раз выйдешь из себя, если злоупотребишь е„ доверием, то
испортишь е„ навсегда. И она ещ„ необъезжена. Я мог бы объездить е„ для
тебя, но не стал делать этого. Хочу, чтобы ты сделал это сам. Я научил е„
ходить в поводу, как видишь, мне пришлось сделатьэто, чтобы привести е„
сюда. И вот она твоя, необъезженный жереб„нок. Бери и воспитывай. Ты пока
ещ„ мальчик, но если ты правильно объездишь жереб„нка, то станешь
мужчиной, молодым человеком, но уже мужчиной. А я расскажу тебе как.
   Ну, как известно, на западе лошадей объезжают, поймав их в лассо,
свалив наземь и одев на них седло. Затем им, испуганным и потряс„нным,
дают встать с орущим ковбоем в седле, и дают волю, прыгать, брыкаться,
скакать, падать до тех пор, пока под влиянием всадника, узды и шпор лошади
ломаются как телом, так и душой.
   Моего же жереб„нка объезжать надо не так.
   - Ты должен объездить е„ так, чтобы она и не заметила этого, - сказал
полковник Картер. - Ты сам корми и чисти е„, сам, не поручай этого конюху.
Води е„ на водопой и на прогулку. Посади е„ на длинную вер„вку и давай ей
играть, призывая е„ к себе и подтягивая вер„вку. Если она не пойд„т, не
принуждай. Когда она захочет пить или есть, то прибежит на твой зов, и ты
будешь ласкать и кормить е„, ухаживать заней. Он рассказывал мне об этом с
полчаса, подробно излагая все премудрости. При этом он смеялся. Он
позволил мне провести е„ вокруг конюшни, напоить, поставить е„ в стойло и
накормить.
   И там я увидал своего пони. Отец, с„стры, полковник Картер, все видели,
как я остановился и уставился на пони.
   - Что ты будешь с ним делать? - спросила одна из сест„р. А я вдруг
растерялся.
   Что мне делать с маленькой гнедой лошадкой? И я тут же решил.
   - Можете взять его, - ответил я с„страм.
   - Нет, - сказал полковник Картер, - пока ещ„ нет. Со временем ты отдашь
его с„страм, но он тебе ещ„ понадобится, пока ты не научишь жереб„нка
возить себя и седло, на это уйдут месяцы, и торопиться не надо. Надо
воспитать в себе терпеливость, и ты этому научишься, если дашь и жереб„нку
время научиться.
   Выдержка и сдержанность. Нельзя управлять молодой лошадью, если не
умеешь управлять собой. Стрелять умеешь? -спросил он вдруг.
   Я не умел. Правда, у меня было ружь„, и иногда я им пользовался, но это
была винтовка, и с ней нельзя было охотиться на ту дичь, которая водилась
в окрестностях Сакраменто: птицу и зайцев. Полковник Картер глянул в
сторону отца, и я этозаметил. Отец тоже заметил его. И вскоре у меня
появился дробовик. А тогда полковник Картер повернулся ко мне и спросил:
   - Не умеешь стрелять метко, так? А ты знаешь, что это значит? Раз ты не
владеешь оружием, то не можешь владеть и собой, глазом, руками, нервами.
Ты вот и сейчас д„ргаешься. А я тебе скажу, что хороший стрелок - всегда
хороший человек. То есть он может быть и "плохим", но это всегда
спокойный, сильный, твердый человек, как в речах, так в поступках и
рассудке. Ну да ладно. Если ты правильно объездишь жереб„нка, если ты
научишь его правильным повадкам, то он научит тебя и стрелять, и не
нервничать.
   Он отправился с отцом в город, а я занялся жереб„нком. Я кормил его,
выводил, чистил, осторожно, как если бы он был стеклянным. Он же был игрив
и покладист, ну просто чудо. Когда полковник Картер вернулся домой с отцом
на ужин, он стал расспрашивать меня.
   - Тебе не стоило заниматься с ней сегодня, - заметил он. - Она
проделала сегодня такой большой путь от Стоктона и наверняка устала. Да,
да, она не подаст и виду, она слишком деликатна и слишком молода, чтобы
поступить благоразумно. Тебе следует думать за не„, заботиться о ней так
же, как и о с„страх.
   С„стры! Думать! Да я никогда вообще и не помышлял о них. Я правда не
сказал этого, но полковник Картер засмеялся и кивнул в сторону моих
сест„р. Как будто бы он проч„л мои мысли. А затем он вселил мне в
воображение образ кентавра:
   жереб„нок - это тело коня, а я, мальчик, - голова и мозги единого
создания. Мне это понравилось. Вот этим я и стану. Я и жереб„нок - кентавр.
   Когда полковник Картер уехал домой, я занялся своей новой лошадью.
Старую же, пони, я использовал только по делу: ездить на пожары, навещать
друзей, выполнять поручения и ездить на охоту со своим новым дробовым
ружь„м. Но игрой, занимавшей вс„ мо„ внимание, была объездка жереб„нка,
прекрасной буланой кобылки, которая вскоре познакомилась со мной ... и
моими карманами. Я носил с собой сахар, чтобы поощрять е„, когда она
поступает правильно, и она обнаружила, где я ношу его. То же самое и пони,
когда я был занят чем-то, они совали нос в мои карманы, которые в
результате были довольно часто порванными. И жереб„нок научался. Я научил
его бегать по кругу, по сигналу поворачиваться и бежать обратно. С„стры
помогали мне. Я держал длинный повод и плеть (для сигналов), а одна из
сест„р вела лошадь. Работа для них была тяж„лая, но они делали это по
очереди. Они заворачивали жереб„нка вновь и вновь, а я щ„лкал кнутом,
затем они поворачивались сами до тех пор, пока лошадка не стала делать это
сама. И она очень быстро этому научилась. Она здоровалась за руку всеми
своими четырьмя конечностями. Она позволяла нам пробегать под собой взад и
впер„д. И только ездить на себе она не давалась долго. Следуя инструкциям
полковника Картера, я начал с того, что стал класть руку на подпругу на е„
спине. Если она начинала дрожать, я потихоньку убирал руку. Если же она
терпела, то я пытался подтягивать подпругу вс„ туже и туже. Затем стал
накрывать е„ попоной, вначале сложенной, затем раскрытой, и наконец, и сам
взобрался на не„, посидел там секунду, и как только она задрожала,
соскользнул. Сестры держали е„ для меня, а когда я сумел взобраться нане„
и посидеть там минуту другую, то стал привязывать е„ к коновязи, а мы с
с„страми по очереди залезали на не„ и слезали. Вскоре она привыкла к этому
и позволяла нам ползать у себя по крупу, но прошло ещ„ много времени,
прежде чем она начала возить меня.
   Мы проделывали это, ведя е„ вдоль высокого вала, где можно было
вскочить на не„ на ходу, проехать несколько шагов, и если она чувствовала
меня и взбрыкивала, то соскакивать. Но она так и не научилась возить на
себе девочек, и им приходилось вести е„, пока я ехал верхом. Это не было
нарочно. Не знаю уж, как это случилось, но помню, как она впервые провезла
меня верхом вокруг всего двора, а когда мы попыталисьпосадить на не„ одну
из девочек, то она отказалась повторить.
   Она задрожала, затряслась и перепугала их всех.
   В то время, как мы объезжали жереб„нка, в город приехал цирк. Он
расположился через дорогу напротив нашего дома. Чудесно! Целую неделю я
прожил в цирке. Само представление я посмотрел только раз, но запомнил
дрессировщиков лошадей и по утрам, когда они были не очень заняты,
рассказывал им о сво„м жереб„нке, показывал им его, и расспрашивал их, как
научить его цирковым трюкам. Пользуясь их советами, я научил лошадку
стоять на задних ногах, становиться на колени, ложиться на землю и
балансировать на небольшом ящике. И это оказалось гораздо легче, чем
казалось вначале. Я поставил е„ на невысокий, но широкий ящик и научил е„
поворачиваться на н„м. Затем я достал ящик поменьше, и она проделала то же
самое и на н„м. Со временем она стала взбираться на высокий, но такой
узкий ящик, что все е„ четыре ноги почти касались друг друга, но она вс„
же повернулась и на н„м.
   Циркач дал мне один совет, который стоил всех остальных трюков вместе
взятых. - Ты примечай, что она делает сама, что смотрится хорошо, - сказал
он, - а затем развивай это. - И вот таким образом я научил е„ кланяться
людям. В тот день, когда мы впервые проехали с ней по улицам, я был очень
горд, и жереб„нок тоже, видимо, гордился. Она не просто шла, а танцевала,
возможно она была возбуждена, нервничала, а мне вс„ равно нравилось, как
она вскидывала голову, грызла удила и вытанцовывая, припрыгивая, шла вдоль
по улице. Все останавливались посмотреть на нас, и тогда, когда она
немного отрезвела, я начал взбадривать е„ каблуками и уздой, говоря: "Вот
же люди, милая", - и к моему восторгу она снова начинала хорохориться.
Постоянной тренировкой я добился того, что даже за городом, где она
кое-как плелась, понурив голову, когда мы подъезжали к дому или группе
людей, я говорил: - Люди, милая, - и она подымала голову, а ноги у не„
начинали пританцовывать.
   Но трюк, о котором заговорили все в городе, состоял в том, что она
кланялась тому, с кем я заговаривал. - Лошадь Лэнни Стеффенса кланяется
вам", - говорили люди, и это была правда. Я ещ„ не рассказывал, как это
вышло, случайно. К нам часто выбегали собаки, и жереб„нку это нравилось,
она лягала их частенько обеими задними ногами. Я тоже ввязался в эту игру,
и так как мне было гораздо удобнее наблюдать за ними, ядавал ей сигнал,
когда собаки приближались на нужное расстояние. "Давай, девочка", -
говорил я и трогал ей бока каблуком. Таким образом вокруг нас собиралась
свора собак, она брыкалась снова и снова, и те оставались, визжа, на
дороге. Так вот, когда однажды я встретил знакомую девушку, приподнял
шляпу и возможно пробормотал: "Добрый день", - я должно быть тронул коня
каблуком. Во всяком случае, лошадка опустила голову и взбрыкнула, слегка,
собак поблизости не было, и вот так она отреагировала на мой нежданный
сигнал, что выглядело как поклон. Я ухватился за эту мысль и стал е„
тренировать. Как только мне хотелось поклониться девушке или кому-либо
ещ„, вместо того, чтобы говорить: "Добрый день", я бормотал: "Взбрыкни,
милочка", слегка пришпоривал е„, и ... весь кентавр изгибался в поклоне и
покрывался славой и самодовольством.
   Да, самодовольством. Я просто переполнялся им, да и жереб„нок не
отставал.
   Однажды мой приятель Хьялмар приехал в город на своей Черной Бесс,
которая была накрыта попоной. Ей вырезали большую фистулу на плече, и ей
нужно было тепло.
   Яожидал увидеть е„ слабой и грустной, так вот нет, старая добрая кобыла
резвилась и пританцовывала, как и мой жереб„нок.
   - С чего бы это она? - спросил я, а Хьялмар ответил, что не знает, он
полагал, что она гордится попоной. Прекрасная мысль. Я обзав„лся шикарной
попоной. Мы вместе ехали по главной улице, обе лошади и оба мальчика
настолько преисполненные тщеславия, что все останавливались, улыбаясь. Нам
казалось, что они просто восхищаются, и может быть, так оно и было. Но
кое-кто из ребят с улицы заставил нас посмотреть на это под другим углом
зрения. Они тоже останавливались исмотрели, но когда мы проезжали мимо,
один из них сказал: "Ну до чего же выбражают".
   Ну вс„ испортил!
   А в самом деле это было так, мы считали, что просто неотразимы.
Осознание этого несколько смутило нас на минуту, хоть и не надолго, а
лошадям-то хоть бы что. Мы гарцевали, черная и желтая, вдоль по улице J,
затем по улице K, и договорились, что будем и дальше так действовать,
частенько. Только, заметил я, дальше будем без попон. Если уж лошадям
нравятся попоны, то они будет рады любому необычному украшению. В
следующий раз мы попробовали цветок. Я приколол большую розу на уздечку
рядом с ухом, и это было прекрасно, она гарцевала по городу и буквально
поворачивала голову, чтобы выставить свой цветок. Время от времени нам
приходилось менять украшение то на ленточку, то на бубенчик или перо, но
для моей лошадки и это было не обязательно. Старой Черной Бесс, чтобы
взбодриться, нужен был какой-либо стимул, а мне же достаточно было только
подобрать уздечку, тронуть е„ каблуком и сказать: "Люди", как она начинала
танцевать с одной стороны улицы до другой, просто приглашая повосхищаться
собой. Так оно было и с нами.
   Я подъезжал к магазину отца, спрыгивал с гарцующей лошади посреди улицы
и бежал внутрь. Жереб„нок же, оставшись свободным, резко останавливался,
поворачивался и следовал за мной к тротуару, если только я не велел ему
ждать. Если во время моего отсутствия кто-нибудь приближался к ней, она
начинала фыркать, ржать и брыкаться. Незнакомый человек просто не мог
приблизиться к ней. Она становилась испуганным, пугающим животным, и как
только я появлялся в поле е„ зрения, она сразу же бежала ко мне, нагнув
голову, и как только я взбирался ей на шею, она вскидывала голову,
подбрасывала меня в седло и оглядывалась на меня при этом. Я резко
разворачивался вправо, и мы летели прочь. Не было в штате более
тщеславного мальчика и более гордой лошади.
   - Эй, дай-ка прокатиться, - просил кто-либо из ребят.
   - Пожалуйста, - отвечал я, спрыгивал и наблюдал за тем как тот пытается
взять и сесть верхом на жереб„нка. Но тот не давался. Однажды ковбой
захотел испытать е„, он поймал е„, увернулся от передних копыт, ухватился
за поводья и в один прыжок оказался у не„ на спине. Больше я такого не
позволял. Кобылка попятилась, взбрыкнула, и поскольку ковбой удержался в
седле, она задрожала, легла на землю и перевернулась. Он соскользнул и
готов было вскочить на не„ опять, но я встревожился и попросил его не
продолжать. Когда я тронул е„, она встала на ноги и пошла дальше так тесно
прижавшись ко мне, что больно наступила мне на ногу.
   Ковбой вс„ понял.
   - На тво„м месте, парен„к, - сказал он, - я бы никому не давал ездить
на ней.
   Слишком уж она хороша.
   Мне думается, это была единственная ошибка, которую я допустил при
воспитании подаренной мне полковником Картером лошади. У отца же было сво„
мнение на этот сч„т. Он обнаружил ещ„ одну ошибку, или даже грех, и
отлупил меня за это. Я по обыкновению усердно отрабатывал какой-либо трюк,
и когда добивался совершенства, показывал его ему. Я вывел лошадь на
пустырь, чтобы сделать это в то время, когда он возвращается на ужин. Я
стоял с кнутом в руке и смотрел, как лошадь совершенно свободно, но
осторожно переступала через лежащие тела девочек, всех моих сест„р и их
подружек. (Среди них была и Грэйс Галлатин, позднее ставшей г-жой
Томсон-Сетон). Отец вовсе не выразил восхищения, которого я ожидал, он
перепугался и рассвирепел. - Прекрати сейчас же, - закричал он, бегом
примчался на пустырь, выхватил у меня кнут и выпорол меня. Я пробовал было
объяснить, девочки тоже пытались помочь мне.
   Раньше в цирке я видел, как лошадь переступала через ряд распрост„ртых
на земле клоунов. Казалось, что это опасно, но их тренер рассказал мне,
как это делается.
   Начинать надо с бр„вен, разложенных на некотором расстоянии друг от
друга.Лошадь ступает через них, идя на поводу, и если она только заденет
его, е„ надо упрекнуть. Со временем она научится ступать так осторожно,
что никогда не спотыкн„тся. Затем вместо бр„вен укладываются клоуны.
Клоунов у меня не было, абр„вна были, и с помощью девочек мы научили
жереб„нка переступать препятствия даже л„гкой пробежкой. Шагая, она ничего
не касалась. Отработав таким образом вс„ с помощью бр„вен, я разложил
сест„р на траве, и жереб„нок снова и снова переступал через них. Ни одной
из них он так и не коснулся. Но отец ничего не хотел слушать, он просто
выпорол меня, а когда устал или удовлетворился, то я, весь в слезах,
выпалил последнее оправдание: "Так ведь они же всего-навсего девчонки". И
он тогда ещ„ мне добавил.
   Отец вообще-то не злоупотреблял рукоприкладством, он очень редко
поступал так, но если уж бил, то очень больно. А матушка - совсем
наоборот. Она не порола меня, но частенько шл„пала, и у не„ была ужасная
привычка стучать меня по голове пальцем в нап„рстке. Это злило меня
гораздо больше, чем основательные тр„пки отца, и теперь я понимаю почему.
Я играл в Наполеона и, как раз тогда, когда я делал смотр старойгвардии,
она стучала меня нап„рстком по черепу. Наверное, я уж путался под ногами,
чтобы должным образом изобразить славную армию, требовалось много мебели и
сест„р, и можно подумать, как это было с матушкой, что наперсток - просто
ничтожное оружие. Но представьте себе Наполеона на вершине могущества,
властелина мира на параде, и вдруг тебе резко стучат нап„рстком по
макушке. Нет уж. Отец же действовал гораздо уместнее. Было больно. "Я
займусь тобой поутру", - говаривал он, и я долго не мог уснуть, размышляя
о том, какое же из моих преступлений он обнаружил.