н„м! Конь ведь
джентльмен, малыш.
   Ему больно проиграть гонку, это ломает его ... навсегда... проиграть
гонку. Ты бы только видел, как он посмотрел на меня, когда я спешился. Мне
пришлось смыться с его глаз долой, и я теперь не знаю, как я буду снова
смотреть ему в глаза.
   Я стал терять интерес к скачкам. Скачки оказались вовсе не тем, чем они
обещали стать, и мостовой обходчик, с которым я посоветовался, ничем не
мог мне помочь.
   - Ты не очень-то расстраивайся, - сказал он, выслушав всю историю. -
Негр прав, если судить по-простому, а конь, как он сказал, оказался
благородным. В скачках, как и в любом деле, надо же как-то поживиться. Ну,
к примеру, на железной дороге. Политики мошенничают, но кое-кто из нас
вс„-таки работает достаточно честно, чтобы перевозить грузы и пассажиров.
   И он рассказал мне многое о "дороге" и жизни, но я мало чего понял из
того. Я только понял, что вс„ делается не так, как оно кажется на первый
взгляд, но это в общем-то в порядке вещей. Он винил в этом "простофиль",
посторонних людей, которые покупают акции железной дороги и играют на
скачках ... вслепую.
   Отец заметил, что я охладел к скачкам, стал есть вс„, что попало, и
разговаривал уже о других вещах. Я перестал ходить на скачки, за
исключением новых, и то только тогда, когда он брал меня с собой, и,
наконец, я перестал ходить даже с ним. Причина же этого была в том, что
когда в последний раз я ходил с ним и его сотрудниками по работе, и он и
вс„ они оказались простофилями. Я оставил их на трибуне, пош„л в конюшню,
и ребята там рассказали мне, что главным событием дня была подставная
гонка, как и кто должен был обыграть фаворита. Вернувшись в компанию отца
и его приятелей, я выяснил, что все они ставят на фаворита. Я хотел было
предупредить их, но они считали, что знают вс„ о лошадях, рекордах,
породах, владельцах, жокеях ... ну вс„. Они были уверены, что победит
фаворит. Я подождал, пока лошадей пустили и прекратили брать ставки. И
тогда я сказал им, какая лошадь выиграет. Они как-будто и не слышали меня,
но вспомнили об этом, когда названная мной лошадь пришла первой. Они
повернулись ко мне и спросили, как это я угадал. Я ответил им так, как
однажды ответил жокей на такой же вопрос.
   - Ну, уж не по породе и не по старым результатам.
   - А почему же ты не сказал нам?
   - Не знаю, - ответил я. Не мог же я сказать им, что они простофили, а
на простофиль мне было просто наплевать. Только негры, лошади и прочие
благородные существа, как мой обходчик. Отец мой не то рассердился, не то
задумался, он подождал, пока мы останемся одни дома, и тогда я искренне
ответил на все его вопросы, не только об этой гонке, но и о скачках
вообще: все мои приключения и переживания на треке. Он не стал много
говорить. Просто сидел и думал. Он вообще частенько просто сидел и
размышлял. Помню, как беспокоило мать это продолжительное молчанье. На
этот раз оно длилось всего лишь час-другой. Мне нужно было идти спать, но
когда яуже засыпал, он поднялся ко мне, сел на краешек постели и сказал: "
На тво„м месте я бы не стал совсем отказываться от скачек.
   Скачки на лошадях - прекрасный спорт, но туда как и в другие дела
попадают плохие люди, они-то и стараются вс„ испортить. Но они не смогут
добиться своего, если мы, работающие честно, будем делать сво„ дело. У нас
на работе тоже есть плохие люди, но ведь дело вс„-таки делается. Да. Так
что заходи на трек время от времени. Старайся не переборщить, как это у
тебя было раньше, не надо быть жокеем, но продолжай ходить туда и узнай
вс„, что можно, о лошадях."
   Меня этот совет по-человечески удивил, и я внял ему. На скачки я ходил
не часто, но на трек ходил время от времени, пока почти одновременно не
случились два события, из-за которых я перестал посещать трек. Однажды
утром я ехал на рысаке, штаны у меня съехали вниз, задница у меня
оголилась, и по мере того как я трясся на лошади, у меня возникло какое-то
очень странное ощущение, настолько упоительное, что отпустив поводья, я
совсем расслабился и скатился с коня, который убежал прочь, оставив меня
на дорожке. Я совсем не ушибся. Я просто растерялся, и в таком состоянии
побр„л через поле в конюшню. Там вокруг меня собрались тренеры и жокеи,
сердито вопрошая, какого ч„рта я бросил лошадь таким образом. Я попробовал
рассказать им, что произошло, и после некоторого размышления кто-то,
видимо, понял, в ч„м дело. Я-то ничего не понял, но кто-то произн„с
какое-то словечко, которое дало волю их фантазии и развязало язык. Все они
как-то странно захихикали, загудели и стали хлопать себя по бедрам, все,
кроме тренера той лошади. Он просто рассвирепел.
   "Я больше этого не допущу с моей лошадью, - заявил он, и остальные
тренеры согласились с ним, что мне больше нельзя доверять объездку
рысаков. Я превратился в шута. Униженный и растерянный, я взобрался на
своего пони и покатил прочь.
   А затем случилось падение "копч„ного". Он единственный из жокеев не
стал смеяться надо мной. Он никогда не напоминал мне о мо„м унижении. У
"копч„ного"
   были свои проблемы, ему тоже было чего стыдиться. Кажется, в тот день
"копч„ный"особенно удачно придержал свою лошадь, его стали звать экспертом
по поддавкам, и стали давать других фаворитов, чтобы удержать их от побед.
Он больше всего ненавидел это дело, и ему приходилось делать это больше
всех. Он попал под подозрение, за ним стали следить, его поймали и убрали
с трека.
   Бедняга "копч„ный". Он приш„л ко мне в конюшню и рассказал мне вс„.
Тщедушный парень, ростом едва больше меня, он ничего не мог понять. "
Почему люди так несправедливы? - вопрошал он. Ему велели придерживать
коней. Они были влиятельные люди. Любой из них мог бы замолвить за него
слово, и он отделался бы штрафом. Но они не сделали этого. Никто не
заступился за него. "Не хочу впутываться". Вот так вот. Они просили
"копч„ного" не выдавать их, и он не выдавал. И частично потому, что он не
признавался и не выдавал свою конюшню, он и потерял лицензию.
   "Копч„ный" исчез. Я больше его не видел. Но отец побеседовал со мной
сразу же после того, как "копч„ный" рассказал мне свою историю. Я сидел на
заборе позади конюшни, смотрел в переулок и думал.
   - Что ты тут делаешь? - мягко спросил меня отец. - Мать говорит, что ты
иногда сидишь тут и час, и другой.
   - Да просто задумался, - ответил я.
   - О ч„м? - спросил он.
   - Сегодня тут был "копч„ный", - сказал я. - Его уволили.
   - За то, что придерживал коня?
   - За то, что он делал то, что ему велел тренер.
   Отец постоял там со мной и тоже задумался. Мы не произнесли больше ни
слова. Мы просто думали и думали до тех пор, пока мать не позвала нас
ужинать.
   - И что это с вами обоими такое? - спросила она.
   - Да ничего такого, - ответил я, и отец поддержал меня.
   - Ничего особенного, - подтвердил он, а мать сердито на кинулась на
меня.
   - Не будь таким, как отец, - заявила она. - Нельзя вс„ время думать,
думать, и никакого толку.
    
  
 Глава VI ХУДОЖНИК И ПАЖ
  
  
 Однажды в воскресенье отец пригласил на обед к нам из "города", так мы
называли Сан-Франциско, художника, г-на У.М. Марпла. Меня это взволновало.
Я уже читал о знаменитых художниках, искусство было одним из путей к
величию, и меняуже водили в художественную галерею Крокера в Сакраменто.
Вс„ это было очень интересно, но картины были окружены какой-то тайной.
Мне больше всего нравились сюжеты шахт„рских пос„лков или ранчо, или в
целом, сцены из окружавшей меня жизни. Но я никак не мог обнаружить ничего
значительного в них. Мне даже казалось, что они не совсем даже
правдоподобны, там вс„ было не так, как это виделось мне.
   Очевидно, в искусстве, как и во вс„м прочем, было чему поучиться. И
этот гость-художник дал мне возможность поучиться.
   - Я не могу ничего рассказать тебе об искусстве, - сказал он, когда за
столом я задал ему тревожившие меня вопросы. - Этого не может сделать
никто. Но я могу показать тебе его.
   Он предложил после обеда выйти на улицу и сделать несколько эскизов. То
есть он собирался рисовать картину! А я смогу смотреть, как он это делает!
Но где? Разве в Сакраменто есть что-либо подходящее? Я предположил, что он
будет рисовать Капитолий, это было самое значительное здание в городе. Но
нет, возликовал я, хоть и не угадал относительно Капитолия.
   Отец, мать и прочие всегда удивлялись, почему я провожу так много
времени в пойме реки Америкэн, совсем размытом месте, куда никто больше
никогда не ходил.
   Почему не ездить по улицам или хорошим сельским дорогам? Мне не
очень-то удавалось объяснить это. Пойма реки была покрыта гравием и
песком, прорезана протоками в половодье, там не было ничего, кроме
засохших, испачканных грязью кустов и деревьев. Помнится, я очень
разочаровался, когда впервые увидел е„, в тот день, когда приехал туда на
сво„м только что приобрет„нном пони.
   Впоследствии я наполнил е„ индейцами, турками, бобрами и дикими
зверьми, превратив е„ в прекрасное романтическое место для приключений. Но
я никому не мог рассказать об этом! Я стыдился своего вкуса в природном
ландшафте.
   И вот г-н Марпл выбрал именно это место. Он попросил отца отвести его
туда. Он сказал, что как-то проезжал мимо на поезде и увидел там нечто,
что ему хотелось нарисовать. К изумлению отца и моему нам пришлось отвести
знаменитого художника на мою игровую площадку. Вести пришлось, разумеется,
мне, я был взволнован, но и очень горд этим, но сам никак не мог взять в
толк, что же ему там хочется увидеть и нарисовать. Яма, в которой я
купался, так как вода там была т„плой, его не устраивала. Он забрался ещ„
дальше в кусты и, совершенно позабыв про нас, стал рыскать там взад и
впер„д, и, наконец, удовлетворившись, распаковал свои вещи, установил
мольберт, натянул на него небольшой кусок холста и, не говоря ни слова,
начал работать.
   Как я смотрел на него! Я запомнил его первые движения и смог повторить
их на следующий день обходчику моста. Художник смотрел на сцену, где я не
видел ничего подходящего для картины, ничего, один кустарник, миля за
милей забрызганныхгрязью кустов, и безжизненные полузатопленные ивы. Он
смотрел на вс„ это одним прищуренным глазом, затем вытягивал руку с кистью
в руке, что-то измерял на глазок и потом начинал мазать свой холст. Затем
он снова смотрел, долго и напряж„нно, а тем временем отщипывал кусочками
краски на своей разноцветной палитре. Я спросил, что он делает. "Подбираю
верные цвета", - ответил он и затем вдруг начал писать.Очень быстро. Я
совсем потерял нить того, что он делает, хоть и не сводил глаз с него и со
сцены. До меня не доходило, что же происходит. Как бы там ни было, он
проделал вс„ это очень быстро, настолько быстро, что через несколько минут
весь холст у него уже был заполнен. Затем он отступил, я посмотрел ещ„
раз, и вдруг вс„ это превратилось в картину, картину бывшей перед нами
сцены, но только...
   - Что это? - спросил я.
   - Ну, когда этот эскиз будет закончен, - ответил он, - его можно будет
назвать, скажем, "Закат".
   Да, он был прав. Солнце горело огненной дырой по верхней линии
кустарника, а сам кустарник под ним и вокруг той дыры также был золотым,
отливал старым золотом, вся картина была золотистой. Но только... Он сам
смотрел на не„ прищурившись,склонив голову набок, то в одну сторону, то в
другую, сделал несколько мазков то тут, то там, и, наконец, отойдя далеко
назад, сказал: - Не так уж и плохо, а? Неплохо.
   Мне же подумалось, что она прекрасна, но неудачна, она была
недостоверной.
   Особенно неудачно получился кустарник, он совсем не был похож на
кустарник. Я так и сказал. Он засмеялся, и ответил мне словами, которые
мне запомнились навсегда.
   - Ты видишь кустарник и спекшуюся грязь. Вс„ так. Они тут и есть. Здесь
есть многое, и каждый видит то, что ему нравится как в этой, так и в любой
другой сцене. Я же вижу цвета и свет, прекрасную гармонию цвета и света.
   Теперь и я уж больше не видел кустарника, это больше не было спекшейся
грязью, которая привлекла меня сюда играть, и я ему так и сказал. Я
вспомнил, что в первый раз, когда я приехал сюда, я это увидел, но
затем... потом...
   - Ну, - подбодрил он меня, - что же ты увидел после?
   И я попался. Я сознался, что видел индейцев, сарацин, слонов, и... он
не стал смеяться. Засмеялся отец, но не художник. Г-н Марпл сказал, что
если я стану художником, то мне следует рисовать индейцев или диких
зверей... - Если ты увидишь здесь в кустах принцессу, то е„ надо рисовать.
И это мне было понятно.
   - Только ваш золотистый свет действительно есть тут, - заметил я, - а
вот моих индейцев нет.
   - Твои индейцы там же, где и мо„ золото, - ответил он, - там, где и
находится вся красота, у нас в голове. Все мы рисуем то, что нам видится,
так и должно быть. Талант художника состоит в том, чтобы видеть красоту во
вс„м, а дело его заключается в том, чтобы дать другим увидеть е„. Я
показываю тебе золото, ты мне показываешь романтику в кустах. Мы оба
художники, но каждый в своей плоскости.
   Отец купил ту картину, а мать устроила мне уроки рисования. В то время
я собирался стать великим художником, я собирался наполнить пойму
Америкэн-ривер... тем, что увижу там. Но учитель рисования стал учить меня
совсем не так, как г-н Марпл. Я не смог научиться копировать другие
рисунки, и из всего, что я рисовал, хорошим назвали только группу конских
голов. А мать вс„ настаивала, чтобы я продолжал, она посылала меня на
уроки рисования точно так же, как и на урокимузыки, ещ„ долго после того,
как я утратил всякий интерес к ним, и у меня пропало желание этим
заниматься. В этом состоял е„ руководящий принцип в образовании: дети
должны попробовать вс„, у нас не должен был пропасть талант. Ни один из
них.
   Практическим же результатом того визита г-на Марпла стал несколько
иной, хоть и схожий факт. Мне надлежало получить урок, но не в рисовании,
а в видении. У нас поселился сын г-на Марпла, Чарли. Возможно, художник
потому и приходил к нам. Во всяком случае, после него приехала г-жа Марпл,
от не„ я узнал, что е„ сыну, мальчику чуть постарше меня, посулили место
пажа на следующей сессии Законодательного собрания штата. Она
присматривала ему место для проживания, дом, где бы о н„м заботились. "Не
хочется ли мне иметь приятеля?"
   Да хочется ли мне? Я был просто в восторге. Я покажу ему все известные
мне места, а он покажет мне Законодательное собрание. Но что это такое
паж? В моих книжках встречались пажи, это были мальчики при дворе на
службе рыцарей и дам.Но паж в Законодательном собрании, что это такое?
Рассыльный, сказали мне, мальчик, разносящий документы и бумаги от одного
члена собрания другому в здании Сената.
   Меня заинтересовали Капитолий, Законодательное собрание, правительство.
Я стал больше читать об этом, задавал всем вопросы на эту тему, стал
ходить в Капитолий, и как всегда, составил себе некое представление о
механизме правительства. Да, я также составил себе в уме портрет Чарли
Марпла, составил его из того, что проч„л в книжках и видел на картинках о
пажах при дворе.
   Когда же Чарли приехал, то он оказался столько же похож на мой портрет,
сколько эскиз его отца был похож на мою пойму реки, а что касается
Законодательного собрания... Чарли оказался заурядным мальчиком, слабым
физически, вовсе неграциозным или привлекательным, и его вовсе не столько
интересовала политика, сколько мой пони. Ему рассказывали о н„м, он
надеялся покататься, и когда мы вместе отправились в стойло, его ожидания
сбылись. Он осторожно положил руку на круп пони и повернул ко мне лицо,
светившееся от удовольствия.
   - Но ведь я не умею ездить, - сказал он. - Никогда в жизни не сидел
верхом на коне.
   - Ну это просто, - заверил я его и тут же подсадил его на спину пони
тут же в стойле. Когда это показалось и ему просто, я отвязал лошадь и
стал водить е„ по двору, пока Чарли не научился сидеть на ней без того,
чтобы просто висеть, держась за гриву. Он был очень счастлив после этого
первого урока, а я был горд.
   Я сел на коня и показал, как умею ездить сам, туда и сюда, вокруг
квартала любым аллюром. "Видишь, как просто?"
   Нам нужно было сходить в Капитолий и в лобби гостиниц, чтобы узнать о
его назначении, которое ему было только обещано, и я тревожился, я-то уж
знал, что такое обещания. Я пош„л с ним, и теперь он в свою очередь
показал мне кое-что.
   Он вроде бы знал о политике столько же, сколько я о верховой езде, но
его больше интересовала верховая езда, чем Законодательное собрание. Он
ещ„ и ещ„ раз заставлял меня повторять, куда мы поедем: вниз по реке,
вверх по реке, за город, к эстакаде с мостом, к ловушкам на бобров. С его
назначением долго тянули, и я вс„ удивлялся почему. Законодатели уже были
в городе: Сакраменто был просто напичкан ими, а Законодательное собрание
вс„ никак не собиралось. Почему?
   Чарли с равнодушным видом пояснил мне, что они "организуются". Нужно
было "создать" комитеты, и будет распределение многих жирных кусков,
назначать будут не только рассыльных, но и клерков, парламентских
приставов, всех, их сотни, и вс„ же мест не хватит. К примеру, мальчиков,
которым обещали место рассыльного, втрое больше, чем самих мест, а место
это было всего лишь мелочью. Рассыльный получает всего лишь 10 долларов в
день. Некоторые места оплачиваются гораздо лучше, да к тому же ещ„ был
кое-какой навар.
   - Все зависит от того, кто получит место спикера, - объяснил Чарли. -
Поехали кататься.
   - А ты не боишься, что тебя не возьмут? - озабоченно спросил я.
   Его это не беспокоило. Его "спонсор" был руководителем республиканской
железнодорожной группировки в Сан-Франциско, которая наверняка получит
место спикера и таким образом всю организацию Палаты. Они могли бы
заполнить все места своими людьми, но, разумеется, им прид„тся отдать
кое-что и железнодорожной группировке демократов и "подкормить" слегка
оппозиционных республиканцев. И это была "хорошая политика".
   Итак, мы отправились кататься верхом, вдво„м на одной лошади. Я сидел
впереди, Чарли держался сзади, обхватив меня за пояс. Он был рад этой
задержке. До тех пор, пока начнутся заседания, мы можем играть каждый день
вместе, а зарплата его тем временем накапливалась - 10 долларов в день!
Меня впечатляла эта сумма.
   Мальчик, получающий 10 долларов в день, это было просто чудо для меня,
никогда не получавшего более гривенника за один раз. А Чарли об этом почти
не думал. Его мысли были заняты пони, тем, как научиться ездить, осмотреть
реки и окрестности, тем, чтобы поиграть в индейцев или крестоносцев, тем,
чтобы ловить бобров.
   Жаль, что не могу вспомнить вс„, что с нами было в ту зиму. Это было
откровение, для меня это была революция. Чарли назначили рассыльным, все
мы отправились на открытие сессии, где с соблюдением всех приличий был
избран спикер (как будтобы ничего не было "подстроено"), произносились
речи (как будто бы спонтанно), были зачитаны списки членов комитетов и
оглашена вся организация (как будто бы вс„ это не было "утрясено" в
течение многих дней и ночей до этого). Затем я понял, почему Чарли не
интересовала зарплата: он не получал из не„ ничего, она целиком отсылалась
домой, и в кармане у него было денег не больше, чем у меня. Я также понял,
что законодательное собрание - это вовсе не то, о чем мне говорили отец,
учителя, о ч„м думали взрослые. Это было даже не то, о чем говорилось в
историях, которые я читал в книгах. В н„мбыло нечто таинственное, точно
так же, как это было с искусством, да и со всем остальным. Вс„ было не
так, как оно предполагалось, и это мне было непонятно. И больше всего меня
беспокоило то, что никто из них особо не реагировал на это противоречие. Я
же тревожился. Помню, как я страдал, мне очень хотелось, мне нужно было
устранить разницу между тем, что казалось, и что было на самом деле.
Где-то что-то было не так, и я не мог этого исправить. И никто не хотел
мне помочь.
   Чарли вс„ время хотелось убежать подальше