Я знаю, что значит быть
приговор„нным к расстрелу на рассвете. А утром, когда он уж больше не
сердился, выглядел сильным и свежим, мне было ещ„ больней. Но, видите ли,
он наказывал меня лично и никогда не унижал ни Наполеона, ни моего
рыцарства, как это делала матушка. И в результате такой науки я научился
кое-чему полезному.
   Я осознал, что такое тирания, как это больно, когда тебя не понимают
или обижают, или, если хотите, понимают и исправляют, что в общем и целом
одно и то же. Но ни он, ни большинство родителей и учителей не воспитывают
так осторожно своих детей, как я поступал со своим жереб„нком. У них
просто нет столько времени, сколько было у меня, и у них совсем другие
мотивы. Я понял это тогда, когда однажды ст„рноги. Ему пришлось объяснять
матушке, что же произошло. Когда он закончил, я рассказал это же
по-своему, как долго и как осторожно я учил лошадь переступать через
бр„вна и девочек. И показав, насколько уверен я был в себе и в лошадке,
пока мать молча сверлила его взглядом, я произн„с нечто такое, что сильно
уязвило отца.
   - Я научил жереб„нка этому трюку, всему, что он теперь умеет, я научил
его без всякого битья. Я никогда не бил е„, ни разу. Полковник Картер не
велел е„ бить, и я не бил.
   И мать, поддерживая меня, упрекнула его. - Ну вот, - сказала она. - Я
же говорила тебе. - И он удалился как Наполеон, которого постучали по
макушке нап„рстком.
    
  
 Глава ХII Я СТАНОВЛЮСЬ ПЬЯНИЦЕЙ
  
  
 В ясный день из долины Сакраменто видны покрытые снегом вершины Сьерры, и
когда молодая озимая пшеница счастливо раскинется под палящим солнцем,
когда мужчины, животные и мальчики преют и потеют, очень приятно смотреть
сквозь дымящееся марево на прохладные голубые горы, где взгляд отдыхает
скользя по снегам. Вс„ детство я мечтал о Сьеррах. Они были местом
действия моих дневных гр„з и ночных видений. Матушка часто стремилась
удовлетворить наши пожелания, а отец всегдауступал е„ натиску, когда время
доказывало, что наши требования действительны и страстны. Однажды летом на
каникулах мы поехали в предгорья, но снега там не было, а вершины сверкали
и манили нас вс„ так же издалека. После этого мыподнимались вс„ выше и
выше к Голубому Каньону, к Приюту на вершине, к озеру Тахоэ и до того, как
железную дорогу протянули в другую сторону, к северу до горы Шаста. Горы
мне нравились. Они оказались не такими, как я их себе
представлял.Понадобилось несколько летних сезонов, чтобы я подрос и сумел
добраться до границы снегов, и тогда к моему разочарованию слежавшийся
снег оказался "гнилым", как об этом и предупреждали нас обитатели гор. По
летнему снегу нельзя было кататься на санках, лыжах, им нельзя было играть
в снежки. Но, как всегда, в разочаровании была и некоторая компенсация.
Там оказалось кое-что получше того, что я искал и не наш„л: охота,
рыбалка, купанье, прогулки на лодках, капканы в лесах; оз„ра, стремнины и
горные ущелья.
   Моя верховая жизнь в долине подготовила меня к тому, чтобы получать
удовольствие от таких видов спорта, требующих умения, бодрости духа и
фантазии. Охота на воображаемых бобров научила меня ловить бурундуков
по-настоящему, стрелять зайцев, рябчиков и уток, что было практикой для
последующей охоты на перепелов и оленей. А мои приятели в долине
подготовили меня к знакомству с горцами.
   Игра в лошадки - хорошее занятие для мальчика, воспитание молодого коня
стало хорошей школой и для меня; полковник Картер, даря мне двухлетнего
жереб„нка, очевидно, и имел в виду мо„ воспитание. Как он и предсказывал,
я стал неплохимстрелком, не таким уж хорошим, как я выставлял себя сам и
каким меня считали другие, но воспитание жереб„нка развило во мне
определ„нную выдержку, тв„рдость и некоторое самообладание, которые
пригодились мне в жизни вообще и сослужилихорошую службу в горах в
частности.
   К примеру, однажды, когда я был в верховьях реки Мак-Клауд с группой
рыбаков, то подружился с одним индейским мальчиком моего возраста. Когда я
встретился с ним, он охотился на рыбу с ружь„м. Стоя на невысоком ут„се у
глубокого тихого омута, он высматривал стаю лососей-тайменей в темной
прохладной глубине, и как только большая рыбина поднималась к поверхности,
он стрелял, а затем бежал вниз по течению и вброд подбирал убитую или
раненую рыбу. Он был молчаливыммальчиком, как и все индейцы, он ничего не
сказал, даже не поздоровался со мной. Я же заговорил с ним. Я сообщил ему,
что тоже умею стрелять, ну, конечно, не в рыбу, а оленя, медведя... ну и
вс„ такое прочее. Он долго слушал мо„ хвастовство, но никак не отвечал до
тех пор, пока мы не пошли вместе назад к лагерю. Затем он заметил сокола,
который сел на вершину высокой сосны за каньоном на расстоянии около
двухсот метров. Я подумал, что он будет стрелять сам. Он же поправил
прицел на своей винтовке сообразно расстоянию и затем, не сказав и слова,
подал ружь„ мне.
   "Ну вот, теперь покажи". Он как бы произн„с это вслух, и я попался.
Теперь меня выведут на чистую воду и унизят, но выхода не было. Я взял
ружь„, небрежно прицелился (а что толку?) и быстро выстрелил. И птица
упала! Я изумился сам, но, уверен, не показал и виду. Я вернул ему ружь„ и
продолжил разговор, как будто бы ничего необыкновенного и не произошло,
никогда впоследствии не упоминал об этом и никогда больше не стрелял из
ружья в тех краях. Никогда. Вот это было самообладание. Это было заученное
самообладание. Тот выстрел, о котором рассказал остальным тот
мальчик-индеец, заслужил мне среди индейцев и горцев такую репутацию,
которую улучшить было нельзя, но которую можно было легко утратить. Я стал
стрелком-ассом, только, как это ни странно, стрельба меня вовсе не
увлекала. Уверен, что если бы жереб„нок не вымуштровал у меня выдержку как
в себе, так и в отношениях с другими животными, то я стал бы стрелять
другую дичь или так или иначе обмолвился бы об этом несчастном соколе.
   Но такое воспитание характера, однако, в какой-то степени мешало уч„бе
в школе.
   Я всегда пл„лся в конце класса и, наконец, не сумел перейти в следующий
класс.
   Отец винил в этом жереб„нка. Но в этом он был не совсем прав. Ведь и
колледж, где у меня не было лошади, я закончил одним из последних в
группе. Дело было в ч„м-то другом, ч„м-то гораздо более познавательном,
как мне теперь думается, но для родителей достаточно было лошадей, чтобы
объяснить мо„ отставание, и поэтому им трудно было справляться со мной.
Они винили и себя в этом.
   Мы превратились в семейство всадников. Когда объездка пони была
закончена, я отдал пони с„страм. Их было трое, и одного пони им не
хватало. Отец купил и третью верховую лошадь. Тем временем он приобр„л для
себя и семьи в целом коляску и пару черных коней в упряжку, которых мне
пришлось приучать к седлу, так как матушка тоже увлеклась верховой ездой.
Итак, у нас в семье на шесть человек было три верховых лошади и две в
упряжке. Им, естественно, хотелось въехать в мою жизнь, встретиться с
моими друзьями и посетить те места, о которых я так много рассказывал. С
неохотой, постепенно я вв„л их в круг моих знакомых, начиная с обходчика
моста.
   Однажды мы все вместе выехали верхом и в упряжке к эстакаде, где
мостовой обходчик и старатель, предупрежд„нный должным образом, встретился
с ними и рассказал им вс„ обо мне. - Вс„, что можно рассказывать, -
сообщил он мне впоследствии. - Я не стал распространяться о ходьбе по
эстакаде. Ничего не говорил о купании в стремнине реки. Я рассказал им о
сарацинах, но опустил китайцев, арахис и дыни. - Обходчик им понравился,
достойный меня человек, и семья стала уважатьменя ещ„ больше из-за такого
знакомства.
   - Хороший человек, - сказал отец.
   - И хороший друг тебе, - добавила мать.
   А-Хук, которого мы навестили примерно неделю спустя, оказался не совсем
на высоте. Отцу он понравился, тот купил у него много арахису и заказал у
него целый мешок "для мальчиков". А матери хотелось услышать похвалы
А-Хука в адрес своего сына, ей нравилось, когда мной восхищаются, а
кита„за только ухмыльнулся и честно высказал ей сво„ мнение.
   - Пацан такой же как все они дурачки, - заявил он. - Ничуть не поумнел,
счастливый. Целый день о ч„м-то фантазирует. Вр„т мне, вр„т другим, даже
себе самому вр„т. Очень большой лгун, этот мальчишка. Да уж.
   Матушка не захотела оставаться дольше у А-Хука, она не понимала, что же
такого я увидел в н„м. Мы вскоре уехали оттуда, и никто из наших больше
туда не ездил.
   А-Хук из-за своей бестактности утратил шанс стать добрым знакомым
нашейсемьи.
   Были и другие неудачи. Глупый Луи, когда я знакомил его с отцом и
матерью, показался дурачком даже мне. Он только что видел, как убивают
говяд, и скорбя о своих телятах, представлял собой плачевное зрелище, что
отражалось у него в глазах. Некоторые из родителей моих приятелей не так
уж понравились моим, как мне. Я считаю, что, как правило, (для мальчиков),
лучше, чтобы родители оставались в стороне от наших дел и сидели дома.
   Однако, в мо„м случае, семья Нили вознаградила меня как за г-на Хука,
так и за Луи и за вс„ прочее. Эта встреча семьями была тщательно
спланирована, и е„ надолго запомнили все. Мы отправились туда все вместе,
трое верхом и трое в экипаже, а все Нили оделись в воскресные одежды,
только у г-жи Нили поверх ч„рного ш„лкового платья был изящный фартук.
После взаимных приветствий она убежала назад на кухню, а Джим, г-н Нили и
я занялись лошадьми. Когда закончились эти хлопоты, прозвучал гудок, и мы
все целой процессией, смущ„нно прошествовали в столовую на обед,
великолепный обед. Г-жа Нили потчевала нас всем тем, что я едал раньше, и
кроме того было ещ„ очень много всякого. Джим был просто восхищ„н и
подмигнул мне. Но и всем остальным угощенье понравилось.
   Разговоры же меня не интересовали. Они все вращались вокруг меня и
приняли форму соревнования между матушкой и г-жой Нили, которые пытались
переговорить друг друга. Все рассказы матушки мне были известны, так же
как и с„страм, поэтому они лишь фыркали и толкали меня ногами под столом.
Мне были также известны воспоминания г-жи Нили, но не в такой форме, как я
услышал их в тот день. Она, казалось, помнит вс„, что я когда-либо говорил
и делал здесь, и некоторые из моих поступков и в особенности высказываний
представлялись мне совсем не такими, как казались раньше. Вполне изящные
поступки выглядели смехотворными. Матушка иногда восклицала от удивления,
а с„стры переш„птывались, утверждая, что ничего удивительного нет. Не хочу
сказать, что г-жа Нили выдавала меня, а если и так, то в каком-то скрытом
виде. Те поступки, которые раздражали е„ раньше, теперь выглядели вполне
приличными. Как в тот раз, когда я упал в загон для свиней, к примеру, и
мне пришлось мыться и нужно было выстирать мне всю одежду, "до последнего
стежка", - г-жа Нили тогда, несомненно, была очень сердита.
   - Вс„ это ненужная лишняя работа ради тебя, а ты лежишь себе в чистоте
и уюте в моей мягкой постели, пока я тут уродуюсь для тебя, - вот что
сказала она мне тогда, а теперь, рассказывая матушке об этом, она просто
усмехнулась подобно Джиму, как будто бы ей это даже нравилось.
   А самой тревожной темой для меня и отца, самой вес„лой для Джима, и
наиболее счастливой для матушки и г-жи Нили была тема того, что они
называли "действенностью молитвы". Как только они затронули е„, отец
вовл„к г-на Нили в обсуждение погоды, положения на рынке и будущего
сельского хозяйства. Джим слушал дам, и мне пришлось тоже, и мы услышали,
как они сравнивают часы, в которые я молился. Мать сообщила ей, что видела
меня на коленях около девяти часов вечера, так как в это время я ложился
спать, а г-жа Нили точно знала час, так как в записях сестры было сказано,
что кризис прош„л вскоре после девяти.
   Главным же доказательством было то, что г-жа Нили ощутила облегчение,
как будто бы чья-то рука сняла с не„ большой груз, и с этого времени она
стала чувствовать себя лучше. Джим стиснул мне под столом колено и
улыбнулся, не знаю уж для чего, то ли выразить сво„ одобрение ... или по
другому поводу.
   Когда уже к вечеру мы запрягли лошадей и поехали домой с коляской
набитой свежими яйцами, овощами, фруктами, пирогами и прочими дарами, все
посчитали, "что прекрасно провели время".
   К тому же была договор„нность, что в будущем в наш дом будут регулярно
доставляться все те продукты, которые г-н Нили вывозил на рынок. Они также
заключили большой контракт на сено и зерно. И с тех пор семья Нили,
кто-нибудь из нихпримерно раз в неделю появлялся у нас в доме, и иногда
оставался у нас или же приходил снова к обеду.
   Обе семьи подружились на всю жизнь и продолжали связи даже после того,
как я уехал учиться в колледж. Г-жа Нили заболела и умерла, когда я был в
Германии.
   Мне телеграфировали и просили спасти е„, я попытался, но не сумел. В
это время я уж больше не молился, но ради г-жи Нили сделал это, и она об
этом знала. Но вс„ было напрасно. Г-н Нили совсем изв„лся по поводу е„
здоровья. Он сильно постарел, продал ферму и переехал в город, а что стало
с Джимом, я не знаю. Отец взял на себя управление его незначительными
сбережениями, устроил его в пансионат, где нужно было платить такую часть
из его капитала, которого должно было хватить на столько-то лет,месяцев и
дней. Но конечный срок беспокоил его, и отец написал мне, попросил
оформить письменное обязательство о том, что после того, как его средства
кончатся, я буду содержать его до конца жизни. Я так и сделал, и кажется
г-н Нили перестал тревожиться. Но умер он как раз в то время, как деньги
кончились, хоть и заверял отца, который перед смертью навещал его почти
каждый день, что он согласен принятьсодержание от меня, но я ведь
должен-то ему всего лишь несколько недель... за вс„ то хорошее, что он
сделал для меня, он и г-жа Нили.
   Г-жа Нили так и не узнала, что я стал выпивать и с широкой дороги к
храму свернул на узенькую тропинку в ад. В Сакраменто переехала одна семья
с мальчиками с восточного побережья, Саутуорты, и они увлекли меня и мою
команду хотя бы только потому, что мы презирали их и старались навредить
им. Они хорошо одевались. "Мы же, простые парни", вообще игнорировали
одежду, а поскольку носить вс„-таки что-то надо было, то предпочитали
простецкую одежду, которую носили фермеры, вакеро и ковбои. Ребята
Саутуорты мозолили нам глаза, они носили восточную одежду, такую, как мы
видели в иллюстрированных газетах с востока, к тому же они не стеснялись и
не стыдились е„. Мальчики могут одновременно презирать и любить,
пренебрегать и тайно ненавидеть кого-либо и в то же время любить, они не
так последовательны как взрослые. Мы собрались и задумались, что можно
сделать, и порешили, раз они так свободно носят хорошую одежду, то,
наверное, не могут ездить верхом. Мы посадим их на коня и собь„м с них
немного спеси.
   Лошадь матушки была очень своенравной, она была спокойна с ней, но
просто зверела под мальчиком. Мы называли е„ Желтая Молния. Я однажды
спросил Эрни Саутуорта, не хочет ли он покататься с нами как-нибудь
верхом. Он вежливо ответил, чтоблагодарит за приглашение. И вот мы уселись
на лошадей после школы и поехали к дому Саутуортов, я на сво„м жереб„нке,
ведя в поводу Ж„лтую Молнию.
   Подсадили Эрни на коня, который, как мы и предполагали, взвился и
ускакал прочь.
   Нам пришлосьскакать следом за во весь опор несущимся мальчиком, шляпа у
него слетела, курточка надулась ветром, лицо побледнело. Молния поскакала
на нашу улицу, завернула так быстро, что он чуть ли не свалился и прямиком
понеслась к конюшне. Конь скакал так бешено, что не сумел завернуть в
проулок. Он попытался сделать это, но проскочил и попал на столб у дороги.
Он остановился как дикая лошадь, пара-тройка ужасных рывков, и сбросил
Эрни Саутуорта у столба, тот упал на руки и колени.
   Когда мы подскакали, поймали Молнию и спешились, чтобы полюбоваться на
гнев и раны восточного паренька, тот поднялся и ... извинился. Он вовсе не
собирался пускать лошадь таким образом, не ожидал просто такого резкого
старта, он сейчас попробует снова и надеется, что получится лучше. Но
линчевать паренька таким образом было совсем неинтересно. Мы признались,
что подстроили вс„ это, приняли паренька в свою ватагу и сразу же
отправились обмывать это дело.
   Никто из писателей-психоаналитиков не может угадать или проследить
психологию нашего падения. Только мальчишки могут полностью постигнуть
логику всего этого.
   Поскольку Эрни Саутуорт сумел выйти из положения с непокорной лошадью,
он должен был стать одним из нас, а так как он одевался хорошо и нам надо
было держаться вместе, то и нам пришлось позаботиться о своей одежде. Став
пижонами, мы не очень-то следовали моде с "востока" (что в Калифорнии
означает восточнуючасть США), а шли несколько впереди е„, копируя те
модели, которые изображались в комических еженедельниках. Нам они
представлялись более выразительными, чем выкройки и рисунки модельеров.
Когда ты должным образом одет, то и поступать надо соответственно од„жке.
И мы отправились на танцы и по девочкам. Теперь мир женщин, танцев и моды
- это самостоятельный мир со своими идеалами и героями.
   Героем нашего нового мира был парень чуть постарше нас, который хорошо
танцевал, одевался и умело разговаривал. Девушки увивались около него
потому, что на следующий после танцев день он умело и подробно рассказывал
девочкам, как была одета та или иная красавица бала. Нам хотелось
подражать ему, но мы не умели описывать дамские наряды, так что нам
пришлось имитировать некоторые другие его поступки. И самым простым из
этого была привычка отправляться в салон, стать у бара и устроить выпивку.
Мы танцевали, пижонили и беседовали, но выпивка была главным, таким же
тщеславным занятием, как гуртование скота или охота на бобров, но не менее
увлекательным. Однажды, к примеру, когда я шатаясь (несколько больше, чем
следовало), отош„л от стойки, то услышал как один завсегдатай говорил
другому:
   - Эти ребята не слабо поддают, не так ли?
   Это было здорово. Но ещ„ лучше был ответ второго забулдыги:
   - Да, - сказал он, - но каково видеть, как молодые ребята катятся по
наклонной в преисподнюю.
    
  
 Глава XIII НАПОЛЕОН
  
  
 Пьяницей я стал так же, как раньше был рыцарем, охотником и
проповедником, ненадолго и не со всей душой, но с большой долей
воображения. Желудок спас мне сердце. Я терпеть не мог того, что пил, мне
от этого было плохо. Если бы можно было пить пиво, или содовую, или
лимонад, то пить„ мне нравилосьбы, но подумать только о том, чтобы подойти
к бару, поставить ногу на подставку, по-свойски облокотившись на
отполированный поручень... как мужчина... и затем заказать у бармена
содовую с мороженым! Невозможно! Так не делают. Пиво - да, но ведь пиво
пьют тогда, когда хочется пить, а мне-то пить не хотелось. Я катился в ад,
и никто бы не заметил и не пожалел мою меланхолическую судьбу, если бы я
заказал что-нибудь иное, кроме мордоворотного, тошнотворного пойла,
которое тогда было в моде у "плохих мужчин": ром с конфетой. Именно это
заказывал наш идеал, Уилл Росс, блестящий молодой человек, по случаю
падения которого горевал весь город.
   Поэтому и мы заказывали ром с конфетой, крепились и проглатывали его
как микстуру, кроме тех случаев, время от времени, когда никто не смотрел,
выпл„вывали. Я преуспевал в этом, хоть меня несколько раз и ловили, но
рисковать стоило. Тот, кому удавалось срыгнуть больше всех, мог выдержать
больше остальных, а мужская игра состояла в том, чтобы споить друг друга.
   - Видишь вон того парня? - однажды услышал я, как один гуртовщик
говорил другому, и мы все посмотрели на молодого банковского клерка,
который к тому же ещ„ блестяще играл в биллиард. - Так вот, сэр, -
продолжил гуртовщик, - этот болван может выпить больше чем вагон
напоенного скота.
   Если бы только такое сказали обо мне!
   Но мы все боялись отцов. Было хорошо известно, что они "задают жару"
тому сыночку, который катится в ад, и именно