на этом участке пути мы и
находились.
   Некоторых ребят даже выгоняли из дому, а ведь они были самыми заядлыми
и способнейшими пропойцами. Мне же дома никогда не везло. Отец вс„ никак
не оправдывал моих ожиданий. Когда он узнал, "чем я занимаюсь", то вовсе
"не взвился как змей", и это его вовсе не потрясло.
   Однажды вечером, когда я как обычно вернулся домой поздно, он вош„л ко
мне в комнату в ночном халате, бледный и молчаливый, понаблюдал, как я без
единого слова разделся и плюхнулся в постель.
   - И в ч„м дело? - тогда спросил он.
   - Ни в ч„м, - старательно и ч„тко ответил я.
   - Ну да, понятно, ни в ч„м, - продолжил он. - У тебя всегда вс„ ни в
ч„м, но какого рода это тво„ ничто? Если так пойд„т дальше, то уже будет
кое-что, нечто глупое, конечно, но если будешь продолжать так дальше, то
приучишься пить, и тебе это понравится.
   Так он, оказывается знает, в самом деле вс„ понимает. И как это только
ему удалось узнать об этом больше... больше меня? Меня это раздосадовало и
унизило, но мне так хотелось спать. Он заметил это и, презрительно
хмыкнув, оставил меня в покое. Он никогда больше не возвращался к этой
теме. Однако, он стал действовать.
   Однажды он заявил, что я буду учиться в частной школе, в военном
училище в Сан-Матео, городке к югу от Сан-Франциско. Я просто
ликовал...такая перемена в жизни. Насколько я помню, он прив„л следующие
доводы: я не переш„л в следующий класс в неполной средней школе, не мог
попасть в среднюю школу, не отсидев второй год в том же классе, и,
очевидно, сам по себе не смогу заниматься дома.
   Мне, видно, нужна была такая школа, где дисциплина достаточно ж„сткая,
где меня просто заставят заниматься. Здесь, дома, я слишком разболтался,
здесь я чувствую себя слишком вольготно. Следовательно прид„тся идти в
военное училище.
   Итак, я ликовал. Мой новый приятель, Эрни Саутуорт, уже давно
превосходил нас в одном отношении. Он знал вс„ о Наполеоне. Я тоже знал
кое-что о Наполеоне и Ричарде Львиное Сердце, о графе Монте-Кристо и
множестве других рыцарей. Я знал кое-что о многих подобных им
знаменитостях, которым можно было подражать:
   поэтах, ковбоях, охотниках, проповедниках. Интересы мои были
разбросаны, роли были разноплановы, как у простого акт„ришки. У Эрни же
был один постоянный, высокий идеал, герой, Наполеон Бонапарт. И когда он,
на сво„м старом белом коне, начинал рассказывать нам о великом современном
завоевателе, мы затихали в ужасе, вдохновл„нные, но покорные. Ибо Эрни, в
отличие от нас остальных, сам не был Наполеоном, он только следовал за ним
в качестве маршала, или солдата с маршальским жезлом в ранце... на
почтительном расстоянии позади, но смелый, обожающий, покорный.
   И когда затем выяснилось, что он, Эрни, поедет на восток и будет
учиться стоматологии, а я поеду на запад, и из меня будут делать
Наполеона, восстановилось мо„ счастливое превосходство. Большинство других
ребят из моей ватаги собирались идти работать или же продолжать уч„бу в
средней школе. Они завидовали мне и пришли вместе с девочками и членами
моего семейства устроить мне проводы, которые оказались, таким образом,
для меня счастливыми.
   "Поступление" в училище считалось отличием и приключением.
   Мне было в то время лет пятнадцать, но я совсем не думал о том, что мне
прид„тся изучать в училище, кроме, разумеется, военного дела. Когда же я
попал туда, то узнал, что мальчишки, все в такой нов„хонькой серой форме,
терпеть не могли эту форму и вс„, что относится к военной стороне этого
заведения. Не знаю уж, прикидывались они таким образом или нет, по крайней
мере со мной это было так, так как я просто обожал тот порядок и
дисциплину. Мой скрытый энтузиазм не пропал даром, и вскоре меня произвели
в капралы и даже больше того, меня назначили руководителем строевой
подготовки для младших, и вс„ сво„ время в училище я обучал молод„жь
тактике. Тем временем я читал книги о Наполеоне так, как если бы я читал о
сво„м собственном будущем.
   Мне запомнилось это а также многое из того, что читал в частном
порядке, я продолжал сво„ самообразование своим мальчишеским образом. Но
что-то не припомню, чем же отличалась программа училища от программы той
школы, в которую я ходил дома. Это было в то время довольно хорошее
училище, возможно, лучшая из так называемых частных школ в штате, где и
государственные школы были лучшими.
   Но при этом, насколько мне помнится, не предпринималось никаких попыток
заинтересовать нас в изучении этих предметов. Это была работа, и поэтому
наш ум свободно блуждал в наших играх, любопытстве и увлечениях. Я не
преуспевал в тех играх, которые культивировались в училище: футбол,
бейсбол, шарики, волчки, зайцы и гончие. Так как я слишком много увлекался
верховой ездой, то мускулы для бега и проворства оставались неразвитыми. Я
жалел, что нельзя привести в училище своего коня, и показать великим
игрокам в бейсбол и футбол, что и я могу кое-что показать им тоже...
кроме, конечно, муштры. Единственный приз, который мне удалось получить в
спорте, я получил случайно.
   Однажды мы играли в зайцев и гончих. Я бежал с зайцами, и так как надо
мной давно уж посмеивались, то решил хоть разок не отставать от ведущих.
Примерно через милю я стал сдавать. Мне стало очень плохо, казалось, вот
сейчас упаду и умру. Я уже стал представлять себе, как меня м„ртвого несут
назад в училище. Но тут впереди я увидел здоровенный дуб, решил добраться
до него, и к собственному изумлению, когда тот уже был совсем рядом, меня
вдруг прошибло потом, дыханье освободилось, я помчался впер„д вместе с
лидерами и закончил бег с ощущением, что могу бежать ещ„ сколько угодно.
Они тоже удивились этому, но объяснить ничего не смогли. Так я обр„л
второе дыхание, и впоследствии в расч„те на него я всегда выбирал бег на
длинные дистанции.
   Но я все же тосковал, хоть и не по дому, а по лошади и своей ватаге, по
сельским забавам и прерванной карьере пьяницы. Были, однако, и каникулы.
Мой жереб„нок теперь уже вырос и пов„з меня к моим старым друзьям, к
обходчику моста,в семью Нили и ко всем остальным. И это было лучшее в моей
жизни. Вс„ естественно, не надо притворяться, кроме того, что я не смог
сказать г-же Нили, что, если я и не совсем отказался, то почти совсем
забыл о желании стать проповедником. Я рассказывал ей о службе в
епископальной церкви у себя в училище. Она мне скорее нравилась, как
нравилась и муштра. У меня, наверное, выработался вкус к ритуалу.
   Но для мужчин в семействе Нили и для остальных моих взрослых друзей я
стал тем, чем и был на самом деле, просто одним из школьников,
единственное отличие от которых состояло в том, что как-нибудь я вс„-таки
стану великим человеком. Но вероятнее всего и все остальные школьники
отличались тем же.
   Отец, который хорошо знал меня, выудил у меня или моих учителей в
Сан-Матео достаточно материала, чтобы придумать противоядие. Чтобы усилить
мой интерес к училищу, он посоветовал мне кроме книг о Наполеоне прочитать
"Тома Брауна в Рагби". И это как-то подействовало. Он, разумеется, и
рассчитывывал, что я стану подражать Тому Брауну. Но у нас в училище это
было трудно. У нас не было дедовщины. Я попытался было создать е„, и
большие мальчики поддержали меня, но младшие стали возражать. Они как-то
по-снобистски противились тому, чтобы чистить нам сапоги, быть на
побегушках и в остальном превращаться в наших слуг.
   Требовалась сила, и счастливый случай усилил мою власть.
   Дисциплина в училище походила на кадетсткую. Дежурный отвечает за
порядок в течение суток. Однажды ночью, будучи дежурным, я услышал
какой-то шум в одной из спален и, проскользнув туда, застал нескольких
ребят вне постели. Там были и посторонние ребята. Угрожая наказанием, я
выудил у младших ребят признание и раскрыл старую, хорошо организованную
систему проституции. Возглавлял е„ один парень, сын генерала. У него в
качестве белых рабов было большое число маленьких ребят, которым он платил
пирожными, конфетами и ссуживал их на ночь.
   Тут-то мне и представилась возможность ввести систему дедовщины. Я
собрал старших в своей ватаге. Некоторые из них признались, что они так же
виноваты, как и их подчин„нные, но те, кто был непричастен к этому
преступлению, осуществили наш заговор. Мы сделали своими шест„рками
молодых преступников. Это было интересно. Это было в некотором роде
царство террора, и мы, тираны, настолько наслаждались своей властью, что
как и взрослые, стали злоупотреблять ею. Мы даже не скрывали от
преподавателей их рабское повиновение и черную работу, что они делали для
нас.
   Сверху провели расследование. Кое-кто из ребят во вс„м признался, и
старший преподаватель выявил меня как главу всего заговора. Он
рассвирепел, но проявил опаску, я мог бросить ему вызов. Я не стал ему
ничего рассказывать, но онсам вс„ знал и так, о системе дедовщины, о е„
порочном основании, и он очень боялся, что какие-нибудь подробности могут
просочиться к родителям. Он, должно быть, знал, что такие вещи случаются
во многих частных школах во всех странах, говорят, что они весьма
распространены в английских так называемых государственных школах.
   Однако он стал действовать так, как будто бы никакого скандала не было.
Не знаю, как уж он там поступал, но он заставил меня присутствовать при
порке виновников и запретил дедовщину. Я настолько растерялся, что готов
был подвергнуться любому наказанию, но вс„ обошлось и так. Мой первый опыт
в разгребательстве грязи сош„л мне даром.
   Лучше всего мне запомнилось наказание, которое я получил за то, что
напился сам и споил почти половину училища. В результате получилось нечто
хорошее и нечто плохое... я изменился.
    
  
 Глава ХIV С ГЕРОИЗМОМ ПОКОНЧЕНО
  
  
 Наполеон во мне кончился так же, как и сам император в заключении. Как
лидеру мне нужно было было заво„вывать мир, и когда дедовщина провалилась,
я вместе со своими последователями ударился в пьянство. Раньше у меня была
привычка питьтолько во время каникул в Сакраменто, в Сан-Матео я был
трезвенником, в некотором роде вел двойной образ жизни. Когда я вернулся в
училище в последний класс, я был пьян, хоть и не настолько, насколько
казался. Я вполне мог взять себя в руки и быть трезвым в присутствии
начальства, но прикидывался совсем пьяным в присутствии ребят, которые
настолько изумлялись, восхищались и завидовали, что мне пришло в голову
укоренить эту привычку в училище.
   Поджидая подходящее время, я занялся пропагандой. И это было трудной
работой.
   Какой-то другой вожак где-то услышал проповедь против религии, он
прив„з с собой много литературы, к примеру, книгу лекций Боба Ингерсола, и
вскоре все ребята с жаром занялись обсуждением положений разоблач„нной
религии. Мне это очень не нравилось, я старался держаться подальше от них,
но это было повсеместно, и мне пришлось кое-что послушать. И так как я не
вмешивался в дискуссию, а только слушал, то почти уверовал в это. И в
самом деле я был, пожалуй, единственным, кто подходил непредвзято к
проблемам, которые вызывали сомнения в то время. Но мне нужно было
удержать свое лидерство, я не мог уступить всеобщей мании поисков истины и
стоял на сво„м. Я выступал за пьянство в качестве решения всех подобных
проблем, и наконец, когда пыл дискуссий поостыл, мою пропаганду, наконец,
услышали и рассмотрели. Практический вопрос затмил все академические
религиозные проблемы, а именно: где доставать выпивку, чтобы напиться? Я
сказал, что это моя забота. Но вс„ оказалось не так просто, как мне
думалось. Никто из торговцев не решался продавать спиртное в достаточных
количествах школьникам, и мне просто-напросто отказывали безо всяких
разговоров во всех салонах. Но как и все великие вожди я наш„л себе
помощников, которые могли делать то, что я не мог сделать сам. Один
парен„к, который не совсем охотно присоединился к "заговору против доброго
имени нашего училища", когда, наконец, стал своим, сообщил, что может
достать выпивку. Я думал о роме и конфете, он же имел в виду пиво. Время
от времени мимо училища проезжала пивная телега, и он договорился, что в
следующую субботу в определ„нное место будет доставлен бочонок пива. Мы
собрались там, человек двадцать-тридцать, хотели придти ещ„ больше, но мы,
старшие ребята, не пустили их. Помнится, как младшие ребята плакали и
негодовали по поводу того, что мы закрываем им эту дорогу к дьяволу. Но
мысказали им, что возьм„м их с собой, когда они подрастут, а сами
отправились на встречу с торговцем пивом.
   Тот приехал, открыл бочонок и дал нам жестяную банку "за сч„т
заведения". День был т„плым, поле наше было далеко от училища, и не так-то
просто было утолить жажду одной-единственной банкой. Мы пили и пили, круг
за кругом, и затем, когда откатили пустой бочонок в укромное место, надо
было видеть наше состояние. Не знаю уж, то ли мы так шумно вели себя,
позже говорили, что какой-то недовольный мальчуган дон„с на нас в
отместку, во всяком случае, когда мы возвращались домой, нас ожидала
большая толпа зрителей. Среди не„ было несколько учителей.
   Последовала порка, лекции и проповеди о воздержании, болели животы, но
после этого пьянства в училище больше не было, по крайней мере в мо„
время. Наказали нас всех, а меня, как Наполеона, лишили шпаги и
капральского звания и послали в одиночный карцер на двадцать два дня.
Когда-то раньше ещ„ одного курсанта в истории училища посадили в карцер на
двадцать один день. Меня следовало вписать в историю училища, как
пон„сшего самое длительное наказание, отсюда двадцать два дня.
   Наказание оказалось для меня благодатью. Я много читал. Мне разрешали
брать книги, но не романы, а книги по истории и прочие солидные труды.
Среди них оказался том энциклопедии с массой статистических выкладок. А
попросил, чтобы мне далистатью по пьянству, и мне е„ дали. Там я выяснил
то, что запомнилось навсегда, не только пустая трата ресурсов и глупость
пьянства, но и тщеславие, присущее ему. Я усвоил это потому, что и сам
смутно сознавал напускной характер своего пьянства, это было поз„рство, и
когда я заметил, что и у взрослых мужчин это происходило так же, вся
романтика улетучилась, как улетучилась она из политики, скачек и прочих
иллюзий. После этого я уж не получал удовольствия от выпивки, я стыдился
е„, как и тогда, когда оказался глупцом в тотализаторе.
   Была ещ„ одна глава в религии, которая дала мне понять, как много
людей, взрослых людей, всегда льн„т к той религии, которая преобладает в
данный момент.
   Это дало пищу моим сомнениям, я попросил другие книги, и мне беспечно
разрешили читать их: Герберта Спенсера, Дарвина и прочих. Но больше всего
меня потрясла тематика войны. Та книга, теперь уж не помню е„ названия,
самая неподходящая для мальчиков, раскрыла мне идиотскую пустую трату
всего, что представляла собой история всех войн в истории человечества, и
я потребовал бумагу и карандаш. Мне надо было написать речь для выпускного
вечера и я написал е„ на основе той книги о никч„мности войны. Но я не
написал тогда заключения, хоть и чернового, но поучительного, о том, что
люди, высшие взрослые существа, которых я всегда уважал, были и остаются
самыми беспробудными дураками, которые недостойны почитания мальчика, даже
такого паренька как я. В глубине души я давно уже чувствовал, что они
представляют себе жизнь неправильно, что не могут объяснить многое потому,
что не понимают его, и теперь я осознал, что если уж хочу чему-либо
выучиться, то мне надо найти знающих учителей, и даже при этом самому надо
быть поосмотрительней.
   Когда я вышел из карцера, то само наказание сослужило мне службу до
самого конца, я стал героем училища... и мог бы наслаждаться испуганными
взглядами на меня остальных ребят. Но я уже прозрел. Теперь у меня были
другие идеалы, и я сталпрезирать движущие пружины в восхищении этих ребят.
Они просто глупые щенки.
   Их уважение никч„мно. Поговаривали, да я и сам не сомневаюсь, что
выглядел самодовольным и высокомерным, но теперь я понимаю, что был просто
ошеломл„н новым интересом, твердой решимостью. Я поступлю в вуз, и
поступлю туда не для того, как об этом говорил наш старший преподаватель,
чтобы иметь честь представлять там наше училище, которое будет гордиться
мной..., я поступлю в вуз, чтобы выяснить истину по ряду вопросов, которые
волновали меня. Меня больше не провед„шь внешним проявлением сущности
вещей. Мне действительно нужно будет познать суть, в самом деле, и я
ничуть не сомневался в том, что кое-кому из профессоров действительно
известна истина.
   Последующие события ещ„ больше укрепили меня в моих выводах и
решимости. Меня вскоре, даже слишком поспешно, восстановили в звании
старшины у младших воспитанников. И причина, по которой это якобы было
сделано, меня вовсе не обманула. Я вроде бы нужен был в качестве строевого
начальника, но я ведь занимался этим и в форме рядового. И ещ„ одна
"причина" повернула меня вспять. О мо„м поведении сообщили отцу. Но тот не
поспешил в училище, он, разумеется, дал им возможность наказать меня так,
как они считали нужным. И только тогда, когда мой срок на гауптвахте
подходил к концу, он навестил меня. Этот день мне запомнился. Когда ему
открыли реш„тчатые двери, отперли дурацкие запоры и замки, он вош„л
и,обернувшись, отпустил тюремщиков.
   - Чувствуешь себя нормально? - спросил он. - Ну разумеется. А то мать
вс„ волнуется по поводу твоего здоровья в камере, но я знал, что ты
воспримешь вс„ правильно. И я также знаю, что пропойцей ты не будешь.
Во-первых, тебе этого недаст желудок, я заметил, что, когда ты много
выпьешь, тебе становится плохо.
   Меня беспокоит тво„ поз„рство, манерность, которая тебе всегда
нравилась. Я никогда не замечал, чтобы ты когда-нибудь делал что-либо
просто ради удовольствия, тебе всегда нужно было рассказывать о том, что
ты делаешь, чтобы тобой любовались. Это вс„ чепуха. У мальчика вс„ это
ничего, но вскоре ты уже больше не будешь мальчиком, а я знаю многих,
которые остались жуликами и мошенниками на всю жизнь. Но я верю, что ты
таким не станешь. Я предоставлю тебе любые возможности, и от тебя самого
зависит, сумеешь ли ты ими воспользоваться или нет. Да, это тво„ дело.
Можешьидти работать или учиться чему угодно, но прошу тебя, пожалуйста,
найди сво„ дело, найди, кем ты хочешь быть.
   Вот так он говорил, и я был готов к тому, чтобы поступать именно так,
как он говорил и хотел. Я, помнится, подумал, что он такой же настоящий
человек, как обходчик моста, такой же благородный, как г-н Нили, так же
тепло относится ко мне,как г-жа Нили, но я ответил ему подобным же
образом. Я сообщил ему, что тут почитал кое-что, и немного кое в ч„м
разобрался, осознал собственное тщеславие, в частности по поводу пьянства,
которое мне в действительности совсем не по нутру. Но я также понял
поз„рство и претенциозность, к примеру, училища.
   - Они вовсе не думают обо мне и о других ребятах, - сказал я, - они
делают то, что им нравится, наказывают нас, подавляют, чтобы посторонние
видели, а родители слышали об этом и таким образом верили в школу.
   Он кивнул. "Я устрою это", - сказал он, и по его виду я понял, что
руководству училища прид„тся пережить полчаса неприятностей. Он так и
сделал. И как мне кажется, он потребовал вернуть мне звание, а позднее
сообщил мне, что дал им ясно понять, что ни я, ни остальные ребята вовсе
не подвергаются опасности попасть в ад, и что с их стороны было бы
разумнее отказаться от таких мыслей и обходиться с нами, как с глупыми, но
не вредными молодыми идиотами, которые, кстати, ничуть не дурнее наших
наставников и учителей.
   Прекрасно! Но он и сам допустил ошибку. Когда мы уже отлично поняли
друг друга, он сообщил мне, что в первом приступе гнева он продал моего
жереб„нка. Я просто ошалел. Он ведь не продал одну из моих сест„р, даже и
не подумал бы обэтом. И он также и в мыслях не держал, что жереб„нок был
для меня тем же, чем для него был его реб„нок. Я ведь любил того коня. Я
любил его так же, как он