течение часа-другого, осторожно отодвигая
занавеску, чтобы я не заметил, но я вс„-таки разглядел его лицо, и до сих
пор помню тревогу на н„м, обеспокоенное нетерпение.
   А позже, не помню уж сколько прошло времени, наверняка час или два,
агония моя достигла предела при виде человека, ехавшего по улице на пони,
пони с нов„хоньким седлом. Такого великолепного седла я ещ„ не видал, и
оно было мальчиковое, ноги всадника не были в стременах, они были слишком
длиннымидля них. Упряжь была совершенной, мечты мои сбылись, молитвы
услышаны. Прекрасная новая уздечка, с л„гким подгубным ремешком и
мундштуком. А пони! Когда он подъехал ближе, я разглядел, что пони был в
действительности небольшим кон„м, то что мы называем индейский пони,
гнедой, с черной гривой и хвостом, одна нога была белой и на лбу была
белая зв„здочка. Да за такого коня я отдал бы вс„, что угодно, простил бы
вс„.
   Но всадник, со всклокоченной шевелюрой, синяком под глазом и царапиной
на щеке, подъехал, читая номера домов, и когда мои мечты, мои несбыточные
мечты, воспарили, посмотрел на нашу дверь и проехал мимо, вместе с пони,
седлом и уздечкой. Это уж было слишком. Я завалился на ступеньках и, хоть
уже выплакался раньше, разревелся так, что просто утопал в слезах, когда
вдруг услышал его голос.
   - Послушай-ка, парен„к, - сказал он, - ты, случаем, не знаешь мальчика
по имени Лэнни Стеффенс?
   Я поднял голову. Это был тот человек на пони, он вернулся назад и стоял
рядом с нашей конюшней.
   - Да, - всхлипнул я сквозь сл„зы. - Это я.
   - Ну, - сказал он, - тогда это твой конь. Я уж тут искал тебя и твой
номер дома.
   Что же вы не повесите номер так, чтобы его было видно?
   - Слезайте, - вскрикнул я, выбегая к нему.
   Он продолжал что-то говорить о том, что "должен был появиться здесь в
семь часов, что ему велели привести клячу сюда, привязать е„ у крыльца и
оставить е„ тебе. Но, черт побери, я напился,... подрался... попал в
больницу, и ..."
   - Слезайте, - повторил я.
   Он слез и подсадил меня в седло. Хотел было приладить мне стремена, но
я не давал ему. Мне хотелось проехаться.
   - Что с тобой? - сердито спросил он. - Отчего ты плачешь? Тебе что, не
нравится лошадь? Да это прекрасная лошадка. Я е„ давно знаю. Она отлично
сторожит скот, сама его водит.
   Я его почти не слышал, мне так не терпелось, но он настаивал. Он
подтянул стремена, и затем, наконец-то, я медленно поехал прочь шагом,
такой счастливый, такой взволнованный, что почти не соображал, что же со
мной делается. Я не оглядывался на дом, на того человека, а поехал по
улице, разглядывая вс„ сразу:
   уздечку, длинную гриву пони, тисн„ное кожаное седло. Никогда ещ„ я не
видел ничего такого красивого. И мо„! Я собирался проехать мимо дома мисс
Кей. Но тут заметил на луке седла какие-то пятна вроде капель дождя,
повернул и поехал домой, но не к самому дому, а в конюшню. А там уже
собралась вся семья: отец, мать, сестры, они все так переживали за меня,
такие теперь счастливые. Они привели в порядок все принадлежности моей
новой профессии: попоны, скребок, щетку, вилы, вс„, и на сеновале даже
было сено.
   - И чего это ты так быстро вернулся? - спросил кто-то. - Почему не
покатался ещ„?
   Я показал на пятна. - Мне не хотелось, чтобы дождь замочил мо„ новое
седло, - ответил я. А отец расхохотался. - Да дождя совсем нет, -
воскликнул он. - Это вовсе не капли дождя.
   - Да ведь это сл„зы, - вскричала мать и так посмотрела на отца, что тот
тут же уш„л в дом. Что ещ„ хуже, мать предложила вытереть мне сл„зы,
которые вс„ ещ„ текли у меня по щекам. Я глянул на не„ так, как она
смотрела на отца, и она направилась вслед за ним, утирая сл„зы уже себе.
С„стры остались со мной, мы вместе расседлали пони, повесили уздечку,
отвели его в стойло, привязали и накормили. И тут в самом деле начался
дождь, так что до конца этого памятного дня мы все чистили и чесали моего
пони. Девочки трепали ему гриву, ч„лку и хвост, а я наворачивал ему вилами
сено, чесал и чистил его, чистил и чесал. Для разнообразия мы выводили его
на водопой, водили его взад и впер„д, накрытого попоной как скаковая
лошадь, мы это проделывали по очереди. Но высшим, поистине неисчерпаемым
удовольствием было чистить его. Когда мы с неохотой пошли на
рождественский обед, ото всех нас пахло кониной, и с„страм пришлось вымыть
и руки и лицо. То же предложили и мне, но я не захотел. Тогда мать подвела
меня к зеркалу, и я быстренько помылся. На щеках у меня были зап„кшиеся
грязные полосы от сл„з, которые тянулись до самого рта. Смыв этот позор, я
стал уплетать обед, и по мере того, как ел, я становился вс„ голоднее и
голоднее. Я ничего не ел до сих пор в этот день, и наевшись фаршированной
индюшатины, пирогов с клюквой, фруктов и орехов, я так растолстел, что
даже захохотал. Мать говорила, что время от времени я всхлипывал и икал,
но я уже и смеялся. Я стал разглядывать подарки сест„р и радоваться вместе
с ними до тех пор, пока ... мне не понадобилось пойти поухаживать за пони,
который в самом деле был там: обещание, начало счастливой двойной жизни. И
... я пош„л убедиться в том, что... и седло, и уздечка на месте.
   Но то Рождество, которое отец так тщательно спланировал, было ли оно
лучшим или худшим, я так и не знал. Он часто спрашивал меня об этом, но
мальчиком я так и не смог ответить. Теперь же я думаю, что оно было и тем,
и другим вместе.
   Слишком быстро был пройден весь путь от душераздирающего отчаяния до
брызжущего ликования. Взрослый человек вряд ли выдержал бы такое.
    
  
 Глава IV МАЛЬЧИК НА КОНЕ
  
  
 Жизнь моя верхом на лошади с восьми до пятнадцати лет была счастливой,
свободной, независимой, полной романтики, приключений и в некотором роде
познания. Не знаю уж, была ли у отца какая-нибудь теория на этот сч„т, или
просто его взволновали мои молитвы. Но кое-какие мысли у него на этот сч„т
вс„-таки были. К примеру, он отобрал у меня седло. Мать запротестовала, я
и так уж настрадался, но он настоял и дал кое-какие пояснения, частью для
себя, частью для меня. Он сказал, что я стану гораздо лучшим наездником,
если научусь ездить без стремян и без седла, за луку которого можно
держаться, чтобы сохранить равновесие. Все индейцы ездят без седла, а
команчи, лучшие наездники на равнинах, нападают, как правило, прижавшись к
лошади с противоположной стороны и стреляя у не„ из-под шеи.
   - Чтобы добраться до индейца, нам приходилось убивать коня, -
рассказывал он, - а тот вс„ равно прятался за убитого коня и стрелял в нас
из-за укрытия.
   Я в конце концов согласился на то, чтобы мо„ прекрасное седло повесили
на гвоздь в конюшне до тех пор, пока свободно не научусь держаться на коне
без него. В результате я стал предпочитать ездить без седла и пользоваться
им только для выездки или игр, которые требовали стремян и луки, как,
например, в подхватывании вещей с земли или при ловле скота арканом.
   Но это была только одна сторона дела. Примерно в это же время я стал
играть в мальчиковые игры: шарики, волчок, бейсбол, футбол, и, помнится,
отец иногда по дороге домой останавливался, чтобы понаблюдать. Он, бывало,
качал головой, мне ничего не говорил, но я знал, что ему не нравились эти
игры. Теперь мне кажется, он думал, что в них было что-то от азартных игр,
а у него были основания опасаться азартных игр. Это был порок, оставшийся
в Калифорнии со врем„н золотой лихорадки, и новые предприниматели
противились ему. Но они не могли искоренить его, так как "Фрэнк" Роудз,
политический босс, сам держал игорный дом, он защищал деловых людей, но
также защищал и сво„ дело. В открытую они не могли бороться с ним и теряли
деньги, теряли клерков и кассиров в результате азартного угара. Отцу
пришлось уволить своего любимого счетовода из-за того, что тот сильно
увлекался азартными играми. Возможно, он и пони-то подарил мне ради того,
чтобы я не играл в азартные игры, чтобы не болтался на улице и больше
времени проводил на полях. Но в результате получилось нечто, чего он не
предвидел.
   После того, как тот благословенный пони появился в моей жизни, я больше
не стал играть в меновые игры, которые, как мне теперь стало ясно, ведут
не только к азартным играм, но и к предпринимательству. Так как среди
мальчиков ид„т живой обмен шариками, волчками, ножами и прочими предметами
и сокровищами, которыми дорожат в мальчишестве. Прирожд„нный торговец
находит себя в этом, а остальным торговля начинает нравиться. Я считаю,
что такие игры - первые уроки предпринимательства, они развивают инстинкт
выигрывать у других мальчиков при обмене и тем самым обостряют в них
хищнические наклонности. Хотел он того или нет, но я так и не получил
такой подготовки, во мне так и не возникло интереса к обмену, к
предпринимательству у меня всегда была неприязнь, а этого-то отец мой
вовсе не хотел. Помнится, как он расстроился, когда предложил мне
продолжить его дело и наследовать его, а я отверг такую "блестящую
возможность" сразу же, заявив: "Бизнес! Ни за что."
   Пони отвадил меня не только от бизнеса, но и от толпы и склонности
действовать сообща. Склонность человечьей животины думать так, как думают
другие, следовать тому, что говорит толпа, делать то, что делают или
приказывают вожаки, и в целом действовать кучей, глубоко прививается ещ„ в
школе, где на игровой площадке есть свои привычки, законы, обычаи и
тирания, точно так же, как это происходит на улице. Меня это миновало. Я
никогда не играл в "следуй за лидером", никогда не соблюдал идеалы и
дисциплину как школьной, так и студенческой жизни, и с тех самых пор я
умудрялся покупать ценные бумаги во время биржевой паники, продавать их
тогда, когда все покупают. Не всегда мне удавалось противостоять
общественному мнению, но я научился игнорировать его. Полагаю, что
научился этому я тогда, когда, ещ„ будучи мальчиком на лошади, я
интересовался не школьными делами, мне было не до того, я водился не с
большинством мальчиков, а был сам по себе или общался с небольшой группой
тех, у кого были лошади.
   Ездить я начинал в одиночку. Когда я влез на своего пони на следующий
день после приобретения, я не знал, есть ли лошади у других ребят, да я ни
о ком другом и не думал. Передо мной был весь мир. Я поднялся как бы на
другую плоскость, большего масштаба. Теперь я мог исследовать места, куда
нельзя было добраться пешком. Сакраменто защищ„н от наводнений реки
дамбами, которые при большой воде отводят воду в другие места. Я ходил на
дамбы пешком, и меня интересовало, что же находится за ними. Теперь же,
мне думалось, я могу ездить за них и через мосты. Мне открылся весь мир.
Теперь мне больше не надо строить догадок, можно поехать и посмотреть.
   Я вставал рано, чтобы напоить, накормить и вычистить пони до завтрака.
И эта корм„жка по утру, так важная для коня, для меня ничего не значила. Я
пренебрегал своим завтраком. Отец, предупреждавший меня не заставлять коня
работать до тех пор, пока тот как следует не поест, говорил, что у меня
вполне достаточно времени, чтобы поесть самому. Но я не мог есть. Я был
слишком взволнован, слишком нетерпелив, и когда мне разрешали встать из-за
стола, я сразу же выбегал, чтобы посмотреть, не закончил ли пони свой
завтрак. Но тот ещ„ не кончил. Я смотрел на него, а он вовсе не торопился.
Я пытался поторопить его, но только терял время, ибо он оборачивался и с
любопытством смотрел на меня, и только затем медленно возвращался к еде.
C„стры выходили провожать меня, и одна из них упрекнула меня за
нетерпеливость неуклюже подражая взрослым.
   - Наш пони ест как джентльмен, - заявила она, как будто бы мне было
какое-либо дело до джентльменов. Но то, что сказал отец, поразило меня
гораздо больше. Он сказал, что возчики, пастухи и индейцы кормят коней
гораздо больше и дольше именно тогда, когда им предстоит долгий трудный
путь, они предвидят, что нужно "как следует подкрепиться". Он понимает,
что для этого нужна выдержка, но эти ребята не из слабонервных. Именно
потому они так хорошо и управляют лошадьми, так как умеют владеть собой.
Они никогда не принуждают лошадь, даже во время преследования. Они часто
меняют аллюр и довольно долго идут шагом. И они метко стреляют, особенно
во время стычек или бо„в, так как никогда не суетятся.
   Тогда я не знал этого, но теперь-то я, конечно, понимаю, что отец
пользовался лошадью, чтобы воспитывать меня, и у него были преимущества
перед школьными учителями, он воспитывал меня в соответствии с моими
собственными идеалами. Он учил меня тому, что знали мои герои, и мне
хотелось учиться. Мать не понимала этого. Когда она пришла на конюшню, я
уже предвкушал конец корм„жки пони, накрывал его чепраком, одевал на него
подпругу и рассказывал с„страм, куда собираюсь ехать.
   - Не езжай далеко в первый день, - сказала она. - А то проголодаешься и
устанешь.
   Ужасно! Но наконец я вырвался и уехал... куда глаза глядели. Хоть я и
собирался объехать одну дамбу в тот день, а остальные в последующие два
дня, в то утро я объехал их все. Проехал по первой до Америкэн-ривер и
разочаровался. Даже на таком большом расстоянии поверхность земли не
очень-то изменилась, а если и изменилась, то к худшему... песок и грязные
кусты. Я повернул назад, проехал к противоположной дамбе и еле поверил
глазам своим... местность на той стороне была такой же как и на этой. Я
снова вернулся в город, переехал по мосту через реку Сакраменто в графство
Йоло, и тут не было разницы. К тому времени я очень проголодался и поехал
домой. К тому же мне стало жарко и что-то зудило в паху. К обеду я
опоздал, но у матери вс„ было подогрето, и она не задавала мне очень
неудобных вопросов. Куда я ездил? Я ответил. Что видел? Этого я не мог ей
сказать. Я ездил к гори зонту и не увидел ничего нового, но я ещ„ сам
толком не понимал этого и поэтому не мог рассказать кому-либо. Так же не
мог я ей ничего ответить, отчего я такой скучный. Единственное, что я
отрицал, так это что у меня что-либо болит, когда она предположила такое.
Нет, нет, только не это. Я покормил коня и вытер его, после того как поел
сам, вышел снова, напоил его и прогулял. Затем я чистил его до тех пор,
пока не пришли домой с„стры, и тогда мы стали чистить его все вместе.
   На следующий день у меня болело одно место, так болело, что я едва мог
сидеть или ходить, но уже соврав по этому поводу, мне нужно было
держаться, и я снова уехал, хоть и с трудом, но мужественно, как ковбой
или индеец под пытками, только я не уехал далеко. Я остановился, слез с
лошади и пустил пони пастись на травке под деревьями в Ист-парке. Я лежал
и, нет, не думал, а фантазировал. Я представлял себя разными людьми:
ковбоем, охотником, воином, рыцарем, крестоносцем... я воображал себя
героем всех книг, которые читал. Не всеми сразу в тот самый день. С тех
пор, как у меня появился пони, я пров„л много, много часов, играя
воображением, и оно стало самым мощным свойством моих умственных
способностей. Так как большую часть времени я проводил в одиночестве,
постепенно мне это понравилось, и это удовольствие я испытываю часто, даже
сейчас. Когда устаю от толпы, я удаляюсь куда-нибудь и отдыхаю духовно.
   Ещ„ мальчиком я уезжал далеко-далеко в какое-нибудь местечко, отпускал
пони на длинном поводу, а сам сидел и ничем не занимался, кроме
размышлений. Я много читал. Обнаружив, что книги питают мое воображение, я
брал с собой книжку и, найдя укромный уголок, усаживался читать. И в
чтении я всегда находил что-то для себя. Мне нравилось превращаться из
того героя, которым я был в то время, во всадника, и полностью войдя в
роль, я снова садился на коня и настолько перевоплощался в Наполеона,
Ричарда Львиное Сердце или Байрона, что при столкновении с
действительностью вдруг приходил в себя ошеломл„нный, как бы вдруг
проснувшись. Люди моей мечты жили и поджидали меня в кустах за рекой, так
что пустое пространство за рамками моего старого горизонта, за дамбой,
стало не только интересным, но и увлекательным в ожидании славы, и было
населено Личностями.
   - Эй, парен„к! Не купайся здесь. Течение унес„т тебя до самого
Сан-Франциско.
   Я поднял голову. Это был мостовой обходчик, человек, который обходил
эстакаду через Америкэн-ривер после каждого поезда, чтобы погасить
возгорания на сухих шпалах, вызванные горящими углями, выпавшими из
паровоза. Я уважал человека, занимавшего такой ответственный пост, но вс„
же скользнул в воду, поплавал у берега, вышел назад и оделся. Я мог бы
сообщить ему, что Байрон переплывал Геллеспонт, что было гораздо труднее,
чем пересечь Америкэн в этом месте, и мне не хотелось признаваться, что на
той стороне реки, где у китайцев была арахисовая ферма, у меня поставлен
капкан, а китайцы для меня были сарацинами.
   Когда я оделся, обходчик пригласил меня встретиться с ним в конце
эстакады. Я так и сделал, и это положило начало нашей дружбе. Он не стал
ругать меня, даже похвалил, как я плаваю, но заметил, что в этом месте
течение очень быстрое, и купаться там вовсе не признак храбрости, а
глупости. - Мальчику не следует делать того, что не будет делать взрослый
человек. - Он задал мне несколько вопросов, как меня зовут, сколько мне
лет, где я живу, чем занимается мой отец.
   Он погладил и похвалил моего пони. Я же спросил его, как это он ходит
так быстро по эстакаде, переступая со шпалы на шпалу, ведь там нет настила.
   - О, - сказал он, - теперь я могу ходить по ним быстро потому, что
вначале ходил по ним медленно.
   Мне захотелось попробовать. Он взял меня за руку и медленно повел со
шпалы на шпалу до тех пор, пока я не пообвык. Когда я научился ходить сам,
он пригласил меня в свою сторожевую будку, которая была примерно на
расстоянии трети пути отсюда. Я пош„л впер„д, он следом. Добравшись до
домика, мы уселись и долго приятно беседовали как мужчина с мужчиной.
Разговор стал настолько доверительным, что я рассказал ему о том, что я
охотник, и у меня поставлены ловушки на бобров как вверх, так и вниз по
реке. И он оправдал мо„ доверие. Он не стал говорить мне, что в той реке
бобры не водятся, да мы и сами знали, что их там нет, но мы оба понимали,
что это не имеет значения. Он же сообщил мне, что он золотоискатель... и
надеется когда-нибудь разбогатеть.
   - Я не очень-то усердно занимаюсь этим, - признался он. - Главным
образом я слежу за мостом. Но между поездами, когда делать совершенно
нечего, я размышляю об этом. Я думаю о том, как я приехал на запад, чтобы
найти золотую жилу, разработать е„ и стать богатым. Я пишу домой, что
именно этим и занимаюсь, золотоискательством, и иногда я действительно
делаю это, и тогда воображаю, что наш„л, возвращаюсь домой и трачу деньги.
   После этого я поймал ещ„ бобров, и мы с ним израсходовали прибыль так,
как мне хотелось. Да, а потом он напал на богатую жилу, и мы с ним
вернулись на восток и просадили деньги так, как хотелось ему. Это было
интересно. Из-за этого я получил плохое прозвище. Кое-кто из взрослых стал
звать меня "ужасным лгуном", и без сомненья иногда мои россказни были
весьма неубедительны. Отец стал расспрашивать меня, и я рассказал ему о
мостовом обходчике. Я сказал, что обходчик может бегать по эстакаде со
скоростью поезда, а отец отчитал меня за то, что я несу такой вздор. Мне
стало так неприятно, что я поделился этим с обходчиком.
   Тот поразмыслил, а затем сказал: "Когда отец твой поедет в следующий
раз на поезде в эту сторону, сообщи мне, а ему скажи, чтобы сел на
последнюю платформу."
   И вот когда подоспел такой случай, я сказал отцу, как быть, и пош„л к
обходчику.
   Он спустился с эстакады, исчез в кустах, и вскоре вернулся, неся в
руках несколько спелых дынек. Мы дождались поезда. Поезда шли по эстакаде
медленно, икогда паровоз проходил мимо, обходчик подал машинисту дыню и
попросил того не торопиться. Так что, когда поезд прош„л, обходчик
бросился за ним вслед, догнал последний вагон и вручил дыню отцу, который
помахал ему рукой, затем снял шляпу, поклонившись в мою сторону.
   Мы с обходчиком очень возго