и  штабелей  уже  не
было. Вместо них темнели кучи пепла, над которыми вились огоньки.
   Так вот откуда этот тошнотворно-удушливый запах!
   Шубин мельком взглянул на сопровождавших его матросов. У Дронина  дрожала
челюсть. Степаков грозно поигрывал желваками, -а Шурка, вытянув  худую  шею,
удивленно таращил глаза.
   - Отвернись, сынок! - сказал Шубин, ласково беря его за плечи. - Нехорошо
тебе на это смотреть!
   За спиной послышалась дробь чечетки.
   Что это? Какой безумец отплясывает чечетку на пожарище, среди мертвых?
   А!  Это  уцелевшие  узники  концлагеря!..  Проходя   мимо,   они   стучат
деревянными-подошвами  своих  башмаков.  Да!  Похоже  на   чечетку,   только
замедленную, монотонную.
   Люди никак не могут освоиться с сознанием того, что они избегли  казни  и
свободны. Неумело, нерешительно  улыбаются,  подходят  к  русским  солдатам,
обнимают,   пытаются   как-то   выразить   свою   благодарность.    Высокие,
взволнованные голоса их как щебет птиц, выпущенных на волю...
   2
   И  вдруг  в  непонятном  многоязычном  щебете  раздалось  знакомое  слово
"сэйлор25".
   Расталкивая толпу, к морякам  пробился  какой-то  человек,  У  него  было
серое, будто запыленное лицо, пепельно-серая стриженая голова и сросшиеся на
переносице черные брови.
   - Ай эм морьяк! - выкрикнул он, путая английские и русские слова. - Ю энд
ай ар сэйлорз, кэмрад, тоувариш26!
   Он торопливо  распахнул,  вернее,  разодрал  на  груди  куртку.  Под  ней
мелькнуло что-то полосатое. А, лохмотья тельняшки!
   - Ю энд ай, - пробормотал он и, поникнув, обхватил Дронина и Степанова за
плечи. Из горла его вырвалось рыдание.
   - Ну, ну, папаша! - успокоительно сказал Степа-ков,  придерживая  старика
за костлявую спину. Дронин обернулся к Шубину.
   - Душу свою перед  нами  открыл,  товарищ  гвардии  капитан-лейтенант!  -
растроганно пояснил он. - Высказывает: свой, мол, я, тоже флотский!
   Старик заговорил. Он очень хотел, чтобы его поняли, делал  много  жестов,
как глухонемой. Моряки поощрительно  кивали,  Дронин  даже  шевелил  губами,
словно бы вторя ему. Но дальше этого не пошло.
   - Частит потому что! - Огорченно замигав, Дронин отступил на шаг.
   Но одно слово удалось понять. Это была фамилия. Где-то Шубин  уже  слышал
ее. Олафсон, Олафсон...
   - Это вы - Олафсон?
   - Ноу, ноу! - Старик отрицательно замотал головой. Он показал  на  желтый
дым, который, сбиваясь в кольца, стлался над землей, и повторил:  "Олафсон".
Что это должно значить?
   Дронин опять засуетился, но Шубин отстранил его:
   - Стоп! Не вышло у тебя на пальцах. Школу глухонемых открыл! Попробуем  с
другого конца. Шпрехен зи дойч, камерад, геноссе?
   - О, иес! Ия! Натюрлих!
   Он быстро заговорил по-немецки,  иногда  сбиваясь  опять  на  английский,
второпях вставляя еще какие-то слова, не то испанские, не то  португальские.
Но Шубин, в общем, "приладился", постепенно стал схватывать суть.
   Старика звали Нэйл, Джек Нэйл. Он был англичанин, судовой механик.
   - Говорит: массовые расстрелы начались вчера вечером, - сказал  Шубин.  -
Гитлеровцы не успели или не захотели эвакуировать лагерь. Людей выстроили  в
очередь. У каждого было лод  мышкой  два  полена.  Их  аккуратно  укладывали
поперек трупов. Потом укладчики сами ложились ничком на принесенные с  собой
дрова и ждали пули в затылок. Так вырастали эти штабеля! Бр-р! Даже  слушать
жутко. - Шубин перевел дыхание. - Он вот еще чего говорит: раненые  стонали,
корчились на поленьях, а факельщики уже принимались  обливать  их  бензином,
чтобы лучше горели! До Нэйла  очередь  не  дошла.  Выручил  наш  десант.  Но
Олафсона, говорит он, убили еще раньше, на земляных работах. Это был лоцман,
его друг. Вернее, друг всего лагеря...
   Нэйл остановился у одного из бараков.
   Несколько бывших военнопленных разбирали  стену,  уже  занявшуюся  огнем.
Движения их были вялы, замедленны, как в тягостном сне.
   - Олафсон жил в этом бараке, - сказал Нэйл. -  Его  и  моя  койки  стояли
рядом. В позапрошлую ночь, уже больной, зная, что ему не миновать  расправы,
он рассказал мне о "Летучем Голландце"...
   Шубин вздрогнул. Как! Не ослышался ли он? Да, конечно, ослышался.  Думает
постоянно о своем "Летучем", вот тот и чудится ему везде.
   - "Голландец"? - осторожно переспросил Шубин. - Вы,  кажется,  сказали...
"Летучий Голландец"?
   -  Ия1  "Дер  флигенде  Холлендер"!  -   Для   верности   Нэйл   повторил
по-английски: - "Флаинг Дачмен"!
   Но Шубин не верил, боялся верить. Он со злостью одернул себя. Не  бывает,
не может  быть  подобных  совпадений!  Речь,  конечно,  идет  о  легендарном
капитане, о том упрямце, который разругался со стихиями у мыса Горн.
   -  Такая  особая  немецкая  подводная  лодка-рейдер,  -  продолжал  Нэйл,
сосредоточенно глядя на перебегающие по стене быстрые огоньки. - Ее прозвище
- "Летучий Голландец". Она делает очень  нехорошие  дела.  Разжигает  войну!
Вдобавок совершает это втайне, за спиной воюющих стран...
   Тут Шубин впервые в жизни почувствовал, что ноги не держат его.
   - Давайте сядем, а? - попросил он. - Скажите  еще  раз,  но  помедленнее!
Немецкий рейдер разжигает войну и в наши дни, так ли я понял?
   Нэйл кивнул.
   Они сели неподалеку от барака, с наветренной стороны площадки,  чтобы  не
наносило удушливый дым.
   Степаков вытащил подаренный в  1942  году  кисет  с  надписью:  "Совершив
геройский  подвиг,  сядь,  товарищ,  закури!"  Дронин   принялся   торопливо
скручивать толстенную "козью ножку" для Нэйла.
   - И мне сверни! - попросил Шубин. Он не хотел, Чтобы матросы видели,  как
дрожат руки их командира.
   Наконец сделаны первые затяжки. Нэйл блаженно вздохнул.
   -  Курить  хорошо!  Я  давно  не  курил...   Итак:   немецкая   подводная
лодка-рейдер...
   Он рассказывал, не глядя по сторонам, держа свою "козью  ножку"  неумело,
обеими руками, боясь просыпать табак. Желтый дым продолжал медленно  стекать
от бараков к морю. Стена напротив рухнула, и внутри стали  видны  койки,  на
которых валялась скомканная серая рухлядь...
   3
   С напряженным вниманием моряки слушали о доставке  английского  никеля  в
Гамбург.
   - О! - продолжал Нэйл.  -  Если  бы  вы  знали,  как  хотел  Олафсон  сам
рассказать вам это! Он  ждал  вас,  как  умирающий  ночью  ждет  наступления
рассвета. А ночь  тянулась  и  тянулась...  Наши  соседи  спали  беспокойно,
стонали, ворочались. Сонный храп  их  раскачивал  барак,  как  мертвая  зыбь
корабль. Олафсон замолчал. Тогда начал рассказывать я. У меня  тоже  было  о
чем рассказать. О звездной ночи под тропиками, о рокоте индейских барабанов.
И о светящейся дорожке на реке.
   Видите ли, то, что  случилось  у  берегов  Норвегии  в  тысяча  девятьсот
сороковом году, имело свое продолжение в тысяча девятьсот  сорок  втором  на
реке Аракаре. Это один из многочисленных  притоков  Амазонки  в  среднем  ее
течении.
   Как ни верти, обе наши  истории  вплотную  сходились  краями!  Или  иначе
сказать: были в точности пригнаны друг к другу, как гайка к болту.
   Мы проговорили с Олафсоном часов до трех.
   "А теперь спи! - сказал я. - Завтра у тебя очень трудный день. Ты во  что
бы то ни стало должен обмануть Кривого Гуго!.."
   Но он не обманул его.
   Пока колонна брела к  месту  работы,  мы  взяли  Олафсона  в  середину  и
поддерживали под локти, почти волокли за собой.
   Ветер донес до нас раскат грома. Ветер дул с востока. Грома в сентябре не
бывает. Это пушки русских, святая канонада!
   Олафсон слушал ее, стоя у своей тачки, с  лицом,  обращенным  к  востоку,
будто молился. А может, на самом деле молился?
   Засвистели свистки, разгоняя нас по местам.
   Гром немного подбодрил Олафсона. Он держался час или  полтора.  И  я  все
время старался быть рядом. Ведь мы были связаны общей тайной, как каторжники
одной цепью!
   Увы! Олафсона хватило ненадолго.
   Я разгружал тачку у окопа, когда за спиной  раздалась  ругань.  Гуго  был
мастер ругаться. Я с ужасом оглянулся. Да, Олафсон! Он лежал у  своей  тачки
метрах в десяти от меня.
   "Нога подвернулась, обершарфюрер", - пробормотал он и попытался встать.
   Но при этом смотрел не на Гуго, а на меня.  Он  смотрел,  широко  раскрыв
глаза. Взгляд был длинный, приказывающий. И я понял этот взгляд:
   "Не подходи! Живи! Дождись! Ты обещал!"
   Меня опередили. Кто-то подбежал к Олафсону, стал его поднимать.
   "Отойди!" - сказал Кривой Гуго.
   Человек выпрямился. Я едва узнал его, так искажено было лицо. То был один
из наших соседей по блоку. Мы звали  его  придирой.  Он  вечно  ссорился  со
всеми, а особенно придирался к Олафсону - выискивал всякие несообразности  в
его историях.
   Сейчас от злобы придиру трясло, как на сквозном ветру.
   Держа Олафсона под мышки, он обернулся к Гуго:
   "Ты, проклятый циклоп, ты..."
   Очередь из автомата! Он повалился на Олафсона.
   Так они и  легли  рядом,  обнявшись,  'будто  никогда  не  ссорились  при
жизни...
   Долгое молчание. Нэйл неотрывно смотрел  на  море.  Оно  было  притихшее,
серое, штилевое. Над водой, медленно оседая, расстилался дым.
   Шубин понял, какая могила была у старого лоцмана. Да, она просторна,  эта
могила! "И ветры, дующие ото всех румбов, развеяли его прах над морем..."
   К  концу  Нэйл,  видимо,  очень  устал.  Он  все  чаще  запинался,  делал
передышки. Речь его становилась бессвязной.
   - Он не договорил про светящуюся дорожку, - напомнил  Шурка,  нетерпеливо
переводя взгляд с Нэйлана своего командира.
   - Да, да! - спохватился Шубин. - Самое главное! Ведь он  тоже  видел  эту
светящуюся дорожку!
   Он повернулся к Нэйлу. Но тот с  извиняющейся  улыбкой  покачал  головой.
Нет, больше не мог. Выдохся! Он никогда столько  не  рассказывал.  И  потом,
день был очень трудный. Люди устают не только от  горя,  но  и  от  радости.
Может быть, вечером, после того как немного отдохнет... Ему нужно отдохнуть.
Русские моряки найдут его в одном из уцелевших бараков.
   - Ну, что вы! - сказал  Шубин,  вспомнив  о  флотском  гостеприимстве.  -
Вечером милости просим на катера! Угостим вас ужином. Тогда  и  доскажете  о
"Летучем Голландце". Наша стоянка вон там, у причалов! Спросите Шубина.  Это
я.
   Дронин и Степаков принялись совать табак в карманы полосатой куртки.
   - Так не подведете? - спросил Шубин. - Смотрите же! Мы будем вас ждать. У
нас найдется что рассказать друг другу, - многозначительно добавил он.
   Глава пятая. КАМНИ РИСТНА.
   1
   Однако   морякам   не   пришлось    блеснуть    прославленным    флотским
гостеприимством. Ужин не состоялся.
   Под вечер Шубин был  вызван  к  начальству,  которое  перебазировалось  в
Ригулди вслед за катерами.
   - Придется поработать этой ночью, - сказал контрадмирал, подводя Шубина к
карте и косясь на его непривычно хмурое лицо. - Хотел было дать твоим  людям
передохнуть, но не выйдет. Куй железо, пока горячо! Правильно?
   - Правильно, - рассеянно согласился Шубин, наклонясь над картой;  мыслями
он был еще в сонном бараке, где Олафсон под храп товарищей рассказывал Нэйлу
о "Летучем Голландце". - А чего ковать-то? Железо где?
   - Вот оно! Далековато, правда.
   В районе Вентспилса, чуть отступая от курляндского берега,  Шубин  увидел
иероглиф, которым обозначают на картах притопленный корабль.
   - Учти: притопленный, а не потопленный! Для нас это важно.
   - А что за корабль?
   - Немецкий транспорт. Шел на Саарема или на Хиума. Был перехвачен  нашими
бомбардировщиками. Там мелководье, он и сел на грунт. Сегодня летчик  летал,
проверял. Людей как будто нет.
   - Долго не продержится. У курляндского берега сильный накат.
   - А долго и не надо. Два-три дня пробудут разведчики, и хватит с нас.
   - Разведчики?
   - Ну, корректировщики. Назови как хочешь.
   Шубин с внезапно обострившимся интересом всмотрелся в карту.
   Между Ригулди и районом  Вентспилса  -  Моонэундский  архипелаг,  острова
Хиума, Муху, Саарема, которые запирают  вход  в  Рижский  залив.  Фашистское
командование продолжало подбрасывать сюда боезапас и подкрепления  -  морем,
вдоль берега.
   Живому воображению Шубина представилась очень длинная  мускулистая  рука,
протянувшаяся от Кенигсберга. Ударить  по  ней  несколько  раз  -  сразу  бы
ослабла ее  мертвая,  вернее,  предсмертная  хватка,  разжались  бы  пальцы,
закоченевшие на архипелаге!
   Да, притопленный корабль очень кстати.
   Сбоку от ярких штабных ламп падает на карту круг света. Шубин видит  лишь
то, что в этом круге: белое пятно мелководья севернее Вентспилса и  условный
значок,  который  похож  на  схематический  рисунок  тонущего  корабля.  Все
остальное в тени.
   Туда,  в  тень,   отодвинулись   и   мысли   об   Олафеоне.   Шубин   был
дисциплинирован, умел целиком переключаться на решение новой важной  задачи,
временно отстраняя то, что не шло к делу.
   Испросив разрешения, он задумчиво пошагал циркулем по карте.
   - Расстояние смущает? - спросил адмирал,
   - Да нет, ничто меня не смущает.
   Впрочем, на правах любимца флота Шубин не преминул немного пококетничать,
пожаловаться на трудности своей военно-морской профессии.
   - У авиации, понятно, сказочная жизнь, - пробормотал он. - Один подскок -
и там! Напрямик, через Рижский залив! А мне топать  в  обход,  во-он  какого
кругаля давать!
   Адмирал, знавший причуды Шубина, усмехнулся:
   - Значит, авиацию советуешь?
   - Ну что вы, товарищ адмирал! Летчики напортят. Они же у вас к  удобствам
привыкли. Им громадную акваторию подавай! Будут подгребать к транспорту, еще
свою гидру разобьют. А  я  бортик  к  бортику,  без  порчи  государственного
имущества! Сравнили: катер или гидросамолет!
   - Ты побольше горючего захвати. Мешки Бутакова есть у тебя?
   - Как не быть!
   - Двумя катерами пойдешь?
   - Да уж, разрешите только двумя. Шуму меньше. Прощаясь, адмирал  задержал
в своей руке руку Шубина:
   - Вот ты и повеселел! А то  вроде  хмурый  был,  когда  пришел.  Или  мне
показалось?
   Шубин торжественно продекламировал:
   Но лишь божественный глагол
   До слуха чуткого коснется,
   Душа поэта встрепенется,
   Как пробудившийся орел.
   - Это чей же глагол - божественный? Мой, что ли?
   - Так точно, ваш, товарищ адмирал!
   - Ну, иди уж... встрепенувшийся!
   Шубин еще раз мельком взглянул на карту. Пучок света падал на нее,  будто
лучи луны, выглянувшей из-за туч.
   И на небе положено быть луне в эту ночь. Только Шубину идти  в  операцию,
как луна тут как тут!
   Сказано же: спутник Земли! Так нет, надо еще к военным морякам в спутницы
набиваться!..
   2
   Но, выйдя из штаба, Шубин с облегчением перевел дух.
   Тучи! Во все небо! Это, однако, повезло.
   Во время поспешных сборов Шубин вспомнил о Нэйле  и  послал  предупредить
его о том, что ужин переносится на завтра.
   Завтра! Успеют ли обернуться к завтрему катера? Впервые Шубин уходил  так
далеко  от  базы.  А  если  шторм  прихватит  в  пути?  Куда  деваться,  где
отстаиваться?
   Но пока некогда об этом! Прихватит - тогда и раскинем мозгами!
   Шубин взял с собой запас горючего в нескольких резиновых мешках. Шел, как
всегда, на старом своем катере, которым командовал Павлов. Разведчиков  было
двое. Их - и рацию - устроили между желобами для торпед. Для глубинных  бомб
места не хватило. Но Князев,  неизменно  сопутствовавший  командиру  отряда,
имел у себя на борту и горючее и бомбы.
   Выйдя в море, Шубин "воспринимал" его вначале ногами - как пешеход  тропу
во мраке.
   Ага! Выбрались наконец из залива! Волна стала длиннее, размахи ее резче.
   Когда глаза освоились с темнотой, моряки увидели, что ночное море светлее
неба. И граница  между  ними  различалась  впереди,  хотя  не  очень  четко.
Двигаясь  к   юго-западной   части   горизонта,   торпедные   катера   будто
проваливались в огромную щель или углублялись в пещеру.
   Но страха Шубин  не  ощущал.  Он  был  неразрывно  связан  с  наступающей
громадой  флота,  с  его  сторожевыми  кораблями,   эсминцами,   крейсерами,
линкорами, с его стремительной морской авиацией и беззаветно храброй морской
пехотой. Балтика за спиной Шубина грозно поднималась, готовая к броску.
   А впереди флота, как всегда, двигались два маленьких, затерянных  в  ночи
шубинских катера!
   Он не услышал выстрелов за оглушающим ревом своих моторов. Только  увидел
разноцветную, очень красивую  струю,  которая  дугообразно  падала  с  неба.
Похоже, боженька сдуру начал поливать море из лейки! Но то был не  боженька,
а вражеский самолет! Ночью пена светится. А  катер  яростно  пенит  воду  на
ходу.  Светится  бурун  за  кормой.  Светятся  "усы",  которые  тянутся   за
форштевнем. Говорят, сверху это выглядит так, будто по морю летит  маленькое
светящееся копье.
   Шубин приказал Павлову застопорить ход. То же сделал и Князев. Светящийся
след на воде пропал.
   В наступившей тишине стало явственно слышно жужжание гигантского  бурава.
С каждым витком он ближе и ближе ввинчивался во тьму.
   Катера дали ход, немного проскочили вперед, остановились.
   Самолет по-прежнему кружил где-то очень близко.
   - Сбей-ка гада у меня с  хвоста!  -  приказал  Шубин  Князеву.  -  Шумни,
осветись - и уведи за собой! Встретимся в двадцати милях к весту от Ристна.
   Князев сказал: "Есть!" - расторопно  включил  свет  в  рубке  и  выключил
глушители. Потом на полной скорости, весь в пенном ореоле, описал циркуляцию
и понесся в открытое море. Дуга трассирующих пуль стала быстро  перемещаться
за ним.
   Опасная игра, но иначе нельзя! На катере Павлова -  разведчики,  их  надо
сберечь любой ценой, доставить  в  целости  и  сохранности  на  притопленный
транспорт!
   Тревогу о Князеве, которого пришлось поставить под удар, Шубин  отодвинул
куда-то в самый дальний уголок души. И без того хлопот полон рот!
   Павлов доложил, что  поврежден  гирокомпас.  Лопнула  трубка  вакуума,  -
вероятно, при резком сбрасывании хода. Теперь катер шел на  одном  магнитном
компасе.
   Затем в игру - на стороне противника - включилась луна. Раздвинув тяжелые
занавеси туч, она просунула между ними свое круглое улыбающееся лицо.
   - Заждались вас! - сердито пробормотал Шубин. - Скучать было стали!  -  И
бросил Павлову: - Сильно вправо не бери!
   Сейчас было безопаснее идти под берегом, прячась в его тени.
   Слева Шубин угадывал пологие дюны, вразброс натыканные сосны. При  лунном
свете - не пейзаж, схема пейзажа, как на детских неумелых  рисунках.  И  вс„
только в карандаше: черным по белому.  А  штрихи  прямые,  угловатые,  очень
резкие.
   Не хотел бы он очутиться на этом колючем, вражеском берегу!
   Потом слева по борту опять засияла водная пелена.
   Ирбенский пролив!
   Миновав его, Шубин нетерпеливо приник к биноклю.
   Спустя положенное время прорезались впереди  мачты,  а  за  ними  и  весь
силуэт притопленного корабля - в необычном ракурсе, будто усеченный.
   Подойдя ближе, моряки увидели, что корабль дал сильный  крен.  Над  водой
наклонно торчали мачты, нос и надпалубные надстройки. Все остальное ушло под
воду. Волны с шипением перекатывались через корму.
   3
   - Концы и кранцы - на левый борт!
   Шубин подал команду вполголоса. Нервы были  натянуты  до  предела.  Ждал:
сейчас по ним ударит выстрел или просто оклик.
   Но черная глыба, нависшая над катером, осталась безмолвной.
   Первыми на транспорт взобрались разведчики, за  ними  -  Шубин,  Шурка  и
Фаддеичев, держа автоматы наготове.
   Крен  корабля  был  градусов  двадцать  пять.  По  палубе   двигались   с
осторожностью, как по косогору, то и . дело хватаясь за леера.
   Пройдя  несколько  шагов,  один   из   разведчиков   поднял   руку.   Все
остановились, пригнувшись.
   - Донка работает, нет? Шубин прислушался:
   - Днище о камни бьет!
   Да, сомнений нет! Корабль брошен людьми. Второй  разведчик  оглянулся  на
вяло повисшее полотнище флага, перечеркнутое свастикой.
   - Убрать бы эти лохмушки, а?
   - Э, нет! - отозвался  Шубин.  -  Тут  ничего  нельзя  ме