уки окоченели до того, что почти не двигались.
   Вдруг что-то огромное, в белых дугах пены, надвинулось на него,  какая-то
гора. Линкор или плавучий кран - так показалось ему...
   2
   Он закашлялся и очнулся. Обжигающая  жидкость  лилась  в  рот.  Сводчатый
потолок был над ним.
   Шубин полулежал на полу. Кто-то придерживал его за плечи.
   Подняв глаза на стоявших вокруг людей, он удивился их виду. У  многих  из
них были бороды, а лица отливали неестественной, почти мертвенной  белизной.
Люди как-то странно смотрели на него, и он откинулся на спину.
   Тотчас это движение было прокомментировано.
   - Укачался, ничего не понимает, - сказал кто-то по-немецки. - Дай ему еще
глоток!
   Немцы? Стало быть, он в плену?
   Но - не спешить! Оглядеться, выждать, понять!
   Шубин закрыл глаза, чтобы протянуть время.
   - Ослабел после морских купаний, - произнес тот же  голос  с  уверенными,
отчетливыми интонациями. - Не заметили бы в перископ чаек над ним...
   Перископ? Он на подводной лодке?
   И вдруг Шубин услышал непонятное.
   - Но это же не русский! Это финн!
   - Не может быть!
   - Вот его воинское удостоверение!
   - Какая неудача! На черта нам финн?
   - Он очнулся,  господин  капитан-лейтенант,  -  сказал  кто-то  над  ухом
Шубина, по-видимому немец, поддерживавший его под мышки.
   Шубин открыл глаза.
   Над ним, широко расставив ноги, стоял  человек  в  пилотке  и  пристально
смотрел на него. Он держал что-то в руке.
   Шубин  скорее  угадал,  чем  увидел:  размокшее  воинское   удостоверение
летчика, которое было спрятано в кармашке жилета!
   - Ваша фамилия Пирволяйнен? - неожиданно спросил немец.
   Пауза. Шубин собирается с мыслями.
   - Пирволяйнен Аксель? - Немец  заглянул  в  удостоверение  и  нетерпеливо
пригнулся, уперев руки в колени. - Ну, отвечайте же наконец! - поторопил он.
- Вы лейтенант Аксель Пирволяйнен?
   Пирволяйнен? Мертвый летчик был финном? Шубин перевел дух.  словно  перед
прыжком в воду. Потом, решившись, тихо сказал:
   - Да. Я Пирволяйнен...
   - Очень жаль, - сердито пробормотал человек в пилотке.
   3
   Шубина подняли, усадили на табуретку. Рядом очутился пучеглазый  человек,
который отрекомендовался  врачом.  Шубин  пожаловался  на  головную  боль  и
тошноту.
   - В порядке вещей. - Врач значительно закивал. - Не удивлюсь, если у  вас
легкое сотрясение мозга.
   Мнимому Пирволяйнену дали переодеться. Комбинезон затрещал по  всем  швам
на его плечах и груди. Пирволяйнен! Финн! Очень хорошо. Этим можно объяснить
погрешности в немецком произношении. Лишь бы только не нашлось  никого,  кто
знает финский язык!
   Ну, а лицо? Офицер в пилотке держал удостоверение перед самым своим носом
и все же спросил: "Вы Пирволяйнен?" Ослеп, что  ли?  Есть  же  фотография  в
воинском удостоверении! А сходства между летчиком  и  Шубиным  никакого.  Уж
он-то на всю жизнь запомнил это мертвое  лицо,  скалившее  зубы  над  пышным
гофрированным воротником!
   - Который час? - спросил он.
   Кто-то услужливо ответил.
   Шубин попытался  сделать  подсчет.  Получалось,  что  он  провел  в  воде
немногим более двух часов.
   Не может быть! Боролся  с  мертвецом,  волнами,  питом  чайками!  На  это
наверняка ушло не менее суток! Впрочем...
   - Командир просит к себе, - сказал врач и пропустил Шубина вперед.
   Палуба мерно подрагивала под ногами. Значит, лодка была на ходу.
   Из-за двери раздалось короткое:
   - Да!
   Врач остался за дверью, а Шубин, собрав все свое мужество,  шагнул  через
порог.
   Каюта была очень маленькая, как все помещения  на  подводной  лодке,  где
дорог каждый метр пространства. На стенке каюты висели мерно тикавшие  часы,
портрет Гитлера, еще что-то - Шубин не успел разглядеть.
   - Лейтенант Пирволяйнен?
   Спину Шубина обдало холодом. Где-то он уже слышал этот  голос:  неприятно
тонкий и брюзгливо-медлительный.
   На вращающемся кресле повернулся коренастый, почти квадратный человек.
   Темно-красные волосы его составляли резкий контраст с  лицом,  белым  как
бумага. Рыжие нечасто бывают бледными. Этот был бледным.
   Борода короткая, редкая. Усов нет. Очень узкие губы, щель вместо рта.  Но
нижняя часть лица, полускрытая бородой, была тяжелая, чувственная.
   Возраст? Лет пятьдесят, вероятно.  Пятьдесят  -  и  всего  лишь  командир
подводной лодки? Это необычно. Полагалось уже быть адмиралом.
   Шубин спохватился и  выпрямился.  Но  не  смог  заставить  себя  щелкнуть
каблуками перед фашистом. Это было свыше его сил.
   Командир подводной лодки молчал, не отрывая от Шубина взгляда.
   Странный это был взгляд  -  изучающий,  взвешивающий  и  в  то  же  время
рассеянный.  Глаза  были  очень  близко  посажены  к  переносице.  Казалось,
вдобавок, что один располагается несколько выше  другого.  Это  происходило,
вероятно, оттого, что вследствие увечья или привычки командир держал  голову
набок - с какой-то недоверчивой, лукавой ужимкой.
   Проверяя себя, он заглянул в удостоверение, лежавшее на столе:
   - Правильно - Пирволяйнен!.. Вы говорите по-немецки?
   Сомнений нет. Голос тот же самый - "шхерный"! Значит, он, Шубин, на борту
"Летучего Голландца"?!
   С трудом Шубин выдавил из себя:
   - Да, господин командир.
   Смысл последующих слов был непонятен.
   - Ну что ж! - сказал подводник. - Я надеялся, что вы русский. Если  бы  я
знал, что вы всего только финн... Но не выбрасывать же снова  за  борт...  Я
высажу вас в двух милях от Хамины. Ваше командование извещено по радио.  Вас
будут ожидать на берегу.
   Но  внимание  Шубина  было  сосредоточено   на   полуразмокшем   воинском
удостоверении. Подводник рассеянно  вертел  его  короткими  пальцами,  потом
поставил ребром на стол.
   - В район Хамины придем через шесть часов.  Этим  я  вынужден  ограничить
свою помощь...
   Шубин  пробормотал,  что  ему  неловко  затруднять  господина   командира
подводной лодки. Конечно, у того есть свои собственные задачи, которые...
   Немец предостерегающе поднял руку.
   - Не ломайте над  моими  задачами  голову!  Рискуете  сломать  ее!  -  Он
улыбнулся Шубину, вернее, сделал вид, что улыбнулся. Просто показал десны  и
тотчас  же  спрятал  их,  не  считая  нужным  слишком  притворяться.  -   По
возвращении в часть, - резко сказал он, - ваш долг забыть обо всем,  что  вы
видели здесь! Забыть даже, что были на борту моей субмарины!
   Он встал из-за стола.
   Только теперь Шубин по-настоящему рассмотрел его глаза.  Они  были  очень
светлые, почти белые, с маленькими  зрачками,  что  придавало  им  выражение
постоянной, с трудом сдерживаемой ярости.
   - Забыть, забыть! - с нажимом повторил немец. - И вы забудете, едва  лишь
покинете нас. Забудете вс„, словно бы ничего и не было никогда!
   Шубин молчал. Подводник опять со странной ужимкой склонил  голову  набок,
будто присматриваясь к своему собеседнику. Вспышка непонятного гнева  прошла
так же внезапно, как и возникла.
   После паузы он сказал спокойно:
   - Доложите своему командиру, что были подобраны немецким тральщиком.
   Подводник небрежно перебросил  Шубину  раскрытое  воинское  удостоверение
финского летчика.
   Шубин стиснул зубы, чтобы не крикнуть.
   Фамилия, имя и звание были вписаны в удостоверение очень  прочной  тушью.
Они уцелели. Но на месте  фотографии  осталось  серое  пятно.  Удостоверение
слишком Долго пробыло в  соленой  морской  воде,  которая  размыла,  разъела
фотоснимок. Виден был только контур головы и плеча. Высокий голос произнес:
   - Впрочем, документ получите  позже.  Вахтенный  командир  внесет  его  в
журнал. Вс„! Доктор вас проводит.
   Шубин выпрямился. Ощущение было такое, будто волна накрыла его с головой,
проволокла по дну и неожиданно опять выбросила на поверхность.
   Но он позволил себе перевести дух лишь за порогом командирской каюты.
   4
   Его поджидал пучеглазый врач.
   - Ну, как самочувствие? - Он пытливо заглянул Шубину в лицо. -  Белы  как
мел. Так! Одышка. Пульс? О да! Частит! Надо подкрепиться, затем лечь  спать.
До высадки на берег еще много времени!..
   Они прошли по отсекам, сопровождаемые угрюмыми взглядами матросов. Какая,
однако, сумрачная, словно бы чем-то угнетенная  команда  на  этой  подводной
лодке!..
   Пока Шубин, обжигаясь, пил горячий кофе  в  кают-компании,  доктор  сидел
рядом и развлекал его  разговором  о  возможностях  заболеть  плевритом  или
пневмонией. Не исключено, впрочем, что тем и другим вместе.
   Доктор был совершенно лыс, хотя сравнительно  молод.  На  полном,  гладко
выбритом лице лихорадочно поблескивали темные выпуклые глаза.
   Кают-компания была очень тесной. Закрепленная за  магистрали,  проходящие
вдоль борта, висела небольшая картина, изображавшая корабль в море. Время от
времени Шубин недоверчиво вскидывал на нее глаза. Она была странная, как вс„
на этой подводной лодке.
   Корабль с парусами, полными ветром, наискось надвигался на  Шубина  -  из
левого угла картины в  правый.  В  кильватер  ему,  примерно  на  расстоянии
шести-семи кабельтовых, шел второй корабль. Он шел, сильно кренясь,  задевая
за воду ноками рей. Солнце заходило на заднем плане. Лучи его,  как  длинные
пальцы, высовывались из-за туч и беспокойно  шарили  но  морю,  оставляя  на
волнах багровые следы.
   Конечно, Шубин не считал себя знатоком в живописи. И все  же  было  ясно,
что художник в чем-то напутал.
   Он хотел спросить об этом доктора, но раздумал.  Слишком  болела  голова,
чтобы толковать о картинах.
   - Где бы мне положить  вас?  -  в  раздумье  сказал  врач.  Он  остановил
проходившего через кают-компанию  молодого  человека:  -  Где  нам  положить
пассажира? В кормовой каюте?
   - Да ты в уме, Гейнц? Уложи лейтенанта на койке Курта. Сейчас его вахта.
   - Да, правильно. Я забыл.
   Только вытянувшись во весь рост на верхней койке, Шубин почувствовал, как
он устал.
   Через шесть часов мнимого Пирволяйнена встретят на  берегу,  обман  будет
раскрыт. Ну и пусть! Расстреляют ли сразу, начнут ли гноить в  застенке  для
военнопленных - Шубин сейчас не хочет думать  об  этом.  Выяснится  еще  бог
знает когда - через шесть часов! А пока спать, спать!
   - Завидую вам, - сказал доктор, стоя в дверях. - Третий год  сплю  только
со снотворными...
   Завидует? Знал бы он, кому завидует...
   Уже погружаясь в сон, Шубин неожиданно  дернулся,  будто  от  толчка.  Не
разговаривает  ли  он  во  сне?  Стоит  ему  пробормотать   несколько   слов
по-русски...
   Нет, кажется, он только храпит.  А  храп  -  это  не  страшно.  Храп  вне
национальной принадлежности!
   Койка чуть подрагивала от работы моторов.  Вероятно,  подлодка  двигалась
уменьшенными ходами. Это убаюкивало.
   Почему-то вспомнилось, как он, еще  в  училище,  начал  изучать  немецкий
язык.
   В Испании вспыхнула гражданская война. Шубин, учившийся тогда на  третьем
курсе, загорелся ехать добровольцем.
   Было известно, что на стороне Франко воюют гитлеровские  военные  моряки.
Стало быть, знание немецкого языка пригодилось бы, могло, во всяком  случае,
иметь значение при отборе кандидатов.
   Со свойственной ему  решительностью  Шубин  принял  свои  меры.  Он  стал
дополнительно заниматься немецким на кафедре иностранных языков.
   По счастью, у него оказались природные способности к языкам. Память  была
ясная, цепкая. А главное, конкретная цель была впереди. Он нажал на изучение
языка, чтобы впоследствии лучше воевать.
   Понятно, пришлось подчиниться строжайшему, подлинно спартанскому  режиму.
Увольнение "на берег" Шубин начисто отменил  для  себя.  Отказался  даже  от
такого любимого своего развлечения, как игра в шахматы. Все свободное  время
он тратил лишь на изучение языка.
   Даже сны видел  теперь  "из  немецкого".  Длинные  фразы  маршировали  на
училищном плацу, вздваивали ряды, делали по команде перестроение. Но глагол,
подобно барабанщику, неизменно оставался на левом фланге.
   Товарищи диву давались, как Борис не  свалится  при  такой  нагрузке.  Он
только улыбался. Он был  спортсменом.  Отлично  тренированный  организм  его
выдерживал  напряжение,  которое  давно  свалило  бы  с  ног   обыкновенного
человека.
   А по воскресеньям он становился на лыжи и уходил в Александровский  парк.
Пробежавшись по  морозцу  километров  двадцать,  хорошенько  провентилировав
мозги, опять торопливо раскрывал учебник, бормоча свои "датиф, аккузатиф".
   В Испанию Шубина все-таки не  послали,  к  его  величайшему  негодованию.
Однако немецким он овладел.
   "Думать по-ихнему только не  научился,  -  шутил  он.  -  Немецкие  фразы
длинные, а я думаю быстро..."
   Шубин  так  и  заснул,  улыбаясь  этому  бесконечно   далекому,   уютному
воспоминанию.
   Через полчаса доктор зашел проведать пациента и, стоя у койки,  подивился
крепости его нервов. Каков, однако, этот Пирволяйнен!  Сбит  в  бою,  тонул,
чудом спасся и вот лежит, закинув за голову мускулистые руки, ровно дышит да
еще и улыбается во сне...
   Глава третья. НА БОРТУ "ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА".
   1
   Шубин улыбался во сне.
   Он спал так безмятежно, будто находился не среди врагов, не  на  немецкой
подводной лодке, а в своем общежитии на Лавенсари.  Словно  бы  вернулся  из
очередной вылазки в шхеры, перебросился с Князевым парой слов.  зевнул  и...
Такой богатырский сон сковал его, что он и не слышит, как бегают,  суетятся,
стучат когтями крысы за стеной.
   Не спи, проснись, гвардии старший лейтенант! Тварь опаснее крысы  возится
сейчас подле твоей койки!..
   Что-то все же бодрствовало в нем, как бы стояло на страже.  Он  вскинулся
от ощущения опасности - привычка военного человека.
   Нет, крысы на груди не было. И он проснулся не дома, а в чужом помещении.
Враг был рядом. Снизу доносились его прерывистое -  со  свистом  -  дыхание,
озабоченная воркотня, шорох бумаги.
   Шубин сразу  овладел  собой.  У  таких  людей  не  бывает  вялодремотного
перехода от сна к бодрствованию. Сознание с места берет предельную скорость.
   Минуту или две он лежал с закрытыми глазами, не шевелясь, припоминая.  "Я
финн, летчик. Сбит в воздушном бою, - мысленно  повторял  он,  как  урок.  -
Подобран немецкой подводной лодкой. Я лейтенант. Меня  зовут...  Но  как  же
меня зовут?.."
   Ему стало жарко, словно бы лежал в бане на верхнем полке. Он  забыл  свою
новую, финскую фамилию!
   Имя его, кажется, Аксель. Да, Аксель. А фамилия? Ринен?.. Мякинен?..
   Нет, незачем напрягать память. Будь что будет!  Надо,  как  всегда,  идти
навстречу опасности, не позволяя себе поддаваться панике.
   Занавеска,  заменявшая  дверь  в  каюте-выгородке,  колебалась.   Значит,
подводная лодка двигалась, хоть и не очень быстро.
   Шубин свесил голову с верхней койки. Он увидел спину и затылок  человека,
который сидел на корточках у раскрытого парусинового чемодана  и  копался  в
нем.
   - Все в конце концов потонут,  все,  -  явственно  произнес  человек  (он
разговаривал сам с собой). - И командир потонет, и Руди, и Гейнц. А я нет!..
- Он негромко хихикнул, вытащил из-под  белья  пачку  каких-то  разноцветных
бумажек и, шелестя ими, принялся перелистывать. - Но где же  мой  Пиллау?  -
сердито спросил он.
   Шубин кашлянул, чтобы обратить на себя его внимание.
   Человек поднял голову. У него было одутловатое,  невыразительное,  словно
бы сонное лицо. Под глазами висели мешки, щеки тряслись,  как  студень.  Шею
обматывал пестрый шарф.
   - Вы, наверно, штурман? - спросил Шубин. - Извините, я занял вашу койку.
   Человек в пестром шарфе, не вставая с  корточек,  продолжал  разглядывать
Шубина.
   - Нет, я не штурман, - сказал он наконец. - Я механик.
   - А сколько времени сейчас, не можете сказать?
   - Могу. Семнадцать сорок пять. Вы проспали почти восемь часов.
   Восемь? Но ведь подводная лодка через шесть часов должна была  подойти  к
берегу! Шубин соскочил с койки.
   - Вижу, вам не терпится обняться  с  друзьями,  -  так  же  вяло  заметил
механик. - Не торопитесь. Еще есть время. Даже не подошли к опушке шхер.
   Стараясь  не  выдать  своего  волнения,  Шубин  отвернулся  к  маленькому
зеркалу, вделанному в переборку каюты. Он снял с полочки  гребешок  и  начал
неторопливо причесываться. При этом даже пытался насвистывать. Почему-то  на
память пришел тот однообразный мотив, который исполнял  на  губной  гармошке
меланхолик в шхерах.
   Механик оживился.
   - О! "Ауфвидерзеен"! Песенка гамбургских моряков! Вы бывали в Гамбурге?
   - Только один раз, - осторожно сказал Шубин.
   - "Ауфвидерзеен, майне  кляйне,  ауфвидерзеен17",  -  покачивая  головой,
негромко пропел механик. Потом добавил: - Хороший город  Гамбург!  Давно  вы
были там?
   - До войны.
   - Мой родной город. Я жил недалеко от Аймсбюттеля.
   Шубин поежился. Он никогда не бывал в Гамбурге.
   Механик неожиданно подмигнул:
   - Натерпелись страху в море? Я гак и думал. Вам бы не  выдержать  шторма.
Если бы не мы...
   Шубин с  опаской  присел  на  нижнюю  койку.  Только  бы  немец  не  стал
расспрашивать его о Гамбурге, о котором он имел самое  общее  представление.
Но механик отвернулся и опять принялся рыться в чемодане, бормоча  себе  под
нос: "Пиллау, Пиллау, где же этот Пиллау?" Но вот "Пиллау" нашелся.  Механик
разогнул спину. Нелепая гримаса  поползла  по  одутловатому  бледному  лицу,
безобразно искажая его. Это была улыбка!
   - Случись со мной такое, как с вами, - объявил он,  -  я  бы  нипочем  не
боялся!
   - Да что вы!
   - Конечно! Что мне волны, шторм! Чувствовал бы себя, как дома в ванне.
   - Но почему?
   Собеседник Шубина  ответил  не  сразу.  Он  смотрел  на  него  прищурясь,
полуоткрыв рот, будто прикидывал, стоит  ли  продолжать.  Потом  пробормотал
задумчиво:
   - Так вы бывали в Гамбурге? Да, хороший город, на редкость хороший...
   Очевидно, то пустячное обстоятельство, что финский летчик бывал,  по  его
словам, в Гамбурге и даже помнил песенку гамбургских моряков "Ауфвидерзеен",
неожиданно расположило к нему механика.
   Он сел на койку рядом с Шубиным.
   - - Видите ли, в этом, собственно, нет секрета, - начал он  нерешительно.
- И это касается только меня, одного меня. А история поучительная, может вам
пригодиться...
   Шубин молчал.
   Опасность пришпорила его  ум,  обострила  проницательность.  Внезапно  он
понял, в чем дело! Механик томится по слушателю!
   И это было естественно. Мирок подводной лодки тесен.  Механик,  вероятно,
давно уже успел надоесть всем  своей  "поучительной"  историей.  Но  она  не
давала ему покоя. Она распирала  его!  И  вот  появился  новый  внимательный
слушатель!
   - Ну, так и быть, расскажу! Вы спросили меня, почему не боюсь утонуть?  А
вот почему! - Он помахал пачкой  разноцветных  бумажек,  которые  извлек  из
своего чемодана. - С этим не могу утонуть, даже если  бы  хотел.  Держит  на
поверхности лучше, чем резиновый или капковый жилет!.. Вы  удивлены?  Многие
моряки, конечно, умирают на море. Это в порядке вещей. Я тоже  моряк.  Но  я
умру не на море, а на земле. Это так же  верно,  как  то,  что  вас  сегодня
выловили из моря!
   - Умрете на земле? Нагадали вам так?
   - Никто не гадал. Я сам устроил себе это. Недаром говорится в  пословице:
каждый сам кузнец своего счастья. - Он глубокомысленно  поднял  указательный
палец. - Да, счастья! Много лет подряд  терпеливо  и  методично,  как  умеем
только мы, немцы, собирал я эти квитанции.
   - Зачем?
   - Но это же кладбищенские квитанции! И все, учтите, на мое имя!
   Лицо  Шубина,  вероятно,   выразило   удивление,   потому   что   механик
снисходительно похлопал его по плечу:
   - Сейчас поймете! Вы неплохой малый, хотя как будто  недалекий,  извините
меня.  Впрочем,  не  всякий  додумался  бы  до  этого,  -  продолжал  он   с
самодовольным смешком, - но я додумался!
   2
   Он, по  его  словам,  плавал  после  первой  мировой  войны  на  торговых
кораблях. ("Пришлось, понимаете ли, унизиться. Военный моряк  -  и  какие-то
торгаши!")
   Ему довелось побывать во многих портовых горо