ость в ней, возникла не тогда, когда мы начали  говорить
о том, что же нам делать с образами, которые есть в душе?  Ведь  мы  решили,
что их нужно амплифицировать, увеличить, как в фотографии мелкие  черты  или
детали. Дать их  в  другом  масштабе.  И  Декарт  далее  замечает,  что  эти
"увеличенные идеи вещей", т.е. увеличенные в пространственном смысле  слова,
так же как есть увеличение в фотографии (и наша способность их  увеличивать)
, - все это не могло бы быть в человеке или в духе, если бы сам дух не  имел
своим источником и  не  происходил  бы  от  Бога,  в  котором  действительно
существуют  все  те  perfections  (т.е.  совершенства),  до  которых   может
дотягиваться, или растягиваться, или увеличиваться амплификация. И  вот  тут
мы и выходим к сути того, как организуется наша машина  мышления,  действием
которой вообще может образовываться новая мысль  или  извлекаться  опыт.  То
есть  совершаться  реальное  событие  познавания,  которое  как  событие  не
совпадает с его содержанием и с экспликацией этого содержания  по  следующей
причине: потому что экспликация  содержания  всегда  совершается  на  уровне
обратимых логических связей мышления.
   Иными словами, по  глубокому  переживанию  Декарта,  событие  познавания,
которое  имеет  какие-то  дополнительные   основания,   не   совпадающие   с
содержанием познанного, необратимо. Когда мы  находимся  на  уровне  события
познавания, мы заброшены в поток и у нас нет времени ждать, пока мы  соберем
все знания, относящиеся к делу. В этом случае мы теряем  возможность  тянуть
мысль  или  держаться  на  прямой  линии.  Повторяю,  если  не   произведена
феноменологическая абстракция,  и  мы  находимся  внутри  содержания  и  его
глазами смотрим на мир, который расписан в  размерностях  этого  содержания,
значит, мы включены в рамки обратимых связей мышления. К  примеру,  если  мы
находимся в слое обратимости, то  для  нас  не  помеха  узнать  что-либо  об
алгебраических кривых, так же, кстати, как и о трансцендентных кривых,  там,
где заложены все проблемы дифференциального и  интегрального  исчисления.  А
для Декарта - помеха. Декарт считает: или ты знаешь алгебраические кривые  и
не знаешь трансцендентные, или  знаешь  трансцендентные,  но  знаешь  их  на
уровне эмпирического искусства. А я, говорит он, не  могу  принять  то,  что
известно на уровне эмпирии, поскольку это  не  собственные  мои  данные  для
законнорожденного состояния мысли (если, конечно, оно является таковым). Эти
данные вносят какой-то элемент в пространство преобразований, которым  я  не
могу  владеть.  А  именно  "состояние"  -  лишь  оно   позволяет   проводить
преобразования. В  этом  смысле  пространство  состояний  есть  пространство
преобразований, пространство для мысли.  И  амплификация,  которая  ведет  к
состоянию (и о которой я буду еще говорить), ее основные принципы,  согласно
которым движется мысль, - контрфактуальны. То  есть  Декарт  познает  что-то
именно потому и так, что принцип термина "необходимо, что..." не задается  в
познаваемом фактами  безразличной  эмпирии  или  прямо  противоречит  им  и,
следовательно,  предполагает  выбор,  а  не   навязывается   однозначно.   В
непреобразованном виде эмпирия не может войти  в  познаваемое,  не  является
"данностью". Она будет "данным", только если примет виртуальную форму  моего
пространства преобразования (или будет, как выражается  Декарт  в  юношеской
латинской  записи,  "сенсибилией,   годной   для   олимпийских   познаний").
Эмпирически, например, ко времени  Декарта  были  известны  и  сам  факт,  и
свойства  трансцендентности  некоторых  геометрических  кривых.  Но  он   не
принимал их в состав своей геометрии: в ней он  не  мог  бы  их  произвести.
Поскольку  всякая  форма  как  возможность  структуры,  как   организованное
движение мысли, в котором  структурные  соображения  играют  решающую  роль,
конечна. И надо выбирать.
   Отсюда ясно, что усиление  происходит  не  в  пространстве  прогрессии  и
безразличных  прибавлений,  а  создает  или   предполагает   какое-то   свое
пространство и время. И теперь мы знаем, какое  пространство:  вертикальное,
как бы "веером" растянутое или умопостигаемо сворачиваемое  в  "естественном
свете" разума, укорененного в я-когито. Оно связано с порождением  возможных
форм, заглушая или, как волной, стирая какие-то другие возможности. То,  что
усилено до внятности  и  умопостигаемости,  то,  что  преобразовано  в  этом
смысле, - исключает то, что такому преобразованию не поддалось. Это  и  есть
разум, "естественно освещающий" нашу душу.
   Само его существование в  виде  бытийствующего  сознания  мы  получили  в
пространстве,  вертикальном  или  перпендикулярном   к   нашему   линейному,
горизонтальному взгляду, с выборкой из последнего "чистых  мыслей".  Мыслей,
полноактных в независимое  мгновение  "настоящего"  (в  "момент,  когда")  и
умопостигаемо соединимых в вертикальном сечении "вечности" или  вневременной
способности снова и снова воспроизводить и размножать самих себя  в  целости
всех  своих  моментов.  И  мы  уже  знаем,  что  это  за  пространство.  Это
пространство  феномена  сознавания.  Например.  зарождающая  клеточка   всей
геометрической мысли Декарта в вопросе о  кривых  (ее  можно  изобразить  на
плоскости  так  называемой  логарифмической  спиралью)  -  явный   артефакт,
рожденный из этого феномена. А у артефактов свои морфогенетические поля...
   Итак, существование феномена сознавания мы получили  как  амплифицирующее
устройство, усилительную приставку к нашим органам чувств и уму. По Декарту,
мы  усиливаемся  в   двух   направлениях:   в   сторону   сверхэмпирического
непрерывного сознания и в сторону "новых чувств" воображения  (которое,  как
выражался Декарт, вполне является "настоящим телом").
   Сейчас я другими словами сказал фактически то же самое,  что  говорил  до
этого на языке так называемых "врожденных идей". Но зато теперь нам понятно,
что, собственно говоря,  врожденные  идеи  есть  лишь  постулат  непрерывной
длительности  (или   континуальных   свойств)   действия   метаэмпирического
сознания, особого "времени"  семян  мысли,  своим  прорастанием  как  раз  и
обеспечивающих человеческую способность без конца повторять творческий акт -
тот, который совершается "впервые и  только  однажды"  независимо  от  всего
остального мира. Это  и  есть  длительность  и  протяженное  распространение
"внутреннего слова", "малого образа бесконечности", сопутствующего человеку.
   Эта непрерывность, постулируемая независимо  от  эмпирически  дискретного
характера нашего реального сознания, парадоксальным образом связана, однако,
с атомарностью духовных индивидуальных проявлений.  Действительно,  ведь  мы
мыслим не всегда и не везде. Мы дискретно  отделены  друг  от  друга  как  в
пространстве, так и во времени. А идея "врожденных идей", по сути,  означает
решение не считаться с эмпирическим фактом этой разделенности, чтобы  ввести
некоторую  непрерывность  и  длительность   на   уровне   где-то   постоянно
функционирующего  сверхэмпирического  сознания,  которое  есть  всегда  и  в
котором  есть   длительность,   но   не   являющаяся   длительностью   нашей
психологической, эмпирической сознательной жизни. Это как бы приставленный к
нам резонатор, когда даже самые слабые звуки, попадающие в наше  ухо,  могут
стать оглушительным громом.
   То есть Декарт предполагает,  что,  двинувшись  в  познании,  мы  как  бы
начинаем  тем  самым  прорабатываться  в  некотором  непрерывном   сознании,
усиливаться  его  свойствами,  которые  не  присущи  нам  как   эмпирическим
человеческим существам. Это соответствует тем принципам теории  познания,  о
которых я говорил, подчеркивая, что в нее допускаются лишь те утверждения  о
познающем  существе,  которые  характеризуют  его  в   ходе   познания,   не
предполагая никакого набора предданных способностей и сил. Силы возникают  в
резонаторе. С другой же стороны, как написано в  "Правилах  для  руководства
ума", все вещи должны быть предъявлены нашим  внешним  чувствам.  А  внешние
чувства - это все те чувства, которыми  мы  видим  и  воспринимаем  предметы
извне или вовне. Но при этом необходимо учитывать  одну  особенность  нашего
восприятия: мы воспринимаем предметы только как пространственные.  Например,
восприятие  нами  демона  (что  вполне  может  случиться  в  нашей  реальной
психологической жизни, скажем, при галлюцинации или во сне), который  что-то
нашептывает нам, голос которого  идет  извне,  не  есть  восприятие  внешним
чувством. Поскольку то, что мы восприняли, его  артикуляция,  не  развернуто
пространственно. Этим шагом Декарт  фактически  обобщает,  хотя  и  выражает
иначе, переводит на другой уровень всю  античную  теорию  элементов,  в  той
мере, в какой она  была  связана  с  задачей  определения  предметов  нашего
суждения и восприятия в соответствующей стихии какого-то органа  чувств.  То
есть  с  задачей   определить   материю   на   стороне   субъекта,   материю
чувственности,  которая  является  эквивалентом  вообще  нашей   возможности
воспринимать предметы вовне. Не вещи, а именно  предметы.  Потому  что  одно
дело - воспринимать в мире деревья или ходящих людей, и другое  -  видеть  в
них элементы, из которых они составлены.  До  феноменологической  абстракция
которая всегда реально проделывается в основании познания,  мы  видим  вещи,
т.е. смыслы и значения, данные им до нас, без нас в той или  иной  культуре.
Чтобы увидеть вещи, а не "культурные" предметы, мы  должны  узнать,  что  мы
такое есть в действительности и чем, т.е. в каком "элементе",  воспринимаем.
И какие-то вещи будут тогда теми, которые живут только в "воде".  "Вода"  их
элемент. Или теми, которые живут  в  "слухе",  т.е.  воздух  их  элемент.  А
элементом для всего того, что мы воспринимаем осязанием (например, тяжесть),
будет "земля" и т.д.
   Я остановился на этой теории потому,  что  мне  нужно  сделать  еще  один
важный шаг: у Декарта, а потом и у Канта в особенности, появляются обобщения
по поводу именно этой проблематики элементов (и, наоборот, именно  в  ней  -
источник происхождения особого учения  Декарта  и  Канта  о  пространстве  и
времени).  Обобщение  следующее:  как  бы   ни   были   различны   элементы,
коррелированные соответствующими органами чувств, все они распадаются на два
вида: или  внешние  чувства,  или  внутренние.  Для  того  чтобы  увидеть  в
предметах вещи, первые должны быть даны  нам  в  пространственном  элементе,
который  исключает  из  предметов  то,  чего  мы   никогда   не   могли   бы
артикулировать  в   пространстве   ("скрытое",   "внутренне   действенное"),
воспринимая информацию со всех  его  частей.  Внутренними  же  чувствами  мы
воспринимаем, например, последовательную смену наших собственных восприятий,
их интенсивность и т.п. Причем этот "элемент", как и пространственный, будет
содержаться везде, где мы будем наблюдать предметы и  высказываться  о  них,
будет в бесконечности сопровождать их как "медиум", "эфир".
   Что имеет в виду Декарт под воображением, которое вступает здесь в  силу?
Я напомню вам тот анализ явления  магнетизма,  который  проделал  Декарт  на
основе  предшествовавших  ему  работ  и  открытий,  в  том  числе  работ  У.
Гильберта. Вспомнить это  полезно,  чтобы  увидеть  интеллектуальный  демарш
Декарта сам по себе, а не просто  ссылку  на  очередной  пример.  Когда  был
открыт феномен магнетизма (он был известен достаточно давно, и Гильберт лишь
строил о нем теорию), то среди  прочих  элементов  теории  Гильберта  в  ней
содержалось  одно  существенное  утверждение,   на   котором   и   строилась
объяснительная процедура. Оно содержало в себе допущение некоторого сродства
вещей или элементов,  в  силу  которого  они  притягиваются  друг  к  другу.
(Впоследствии  аналогичное  по  интеллектуальному  содержанию  предположение
делалось и в химии XVII-XVIII веков, в  нем  идея  сродства  или  "симпатии"
использовалась как средство для объяснения или описания соединения веществ.)
И Декарт по этому поводу высказал очень странную мысль. Он говорит, что, для
того чтобы судить о том,  чего  мы  никогда  не  знали  и  не  видели,  -  а
рассудочно мы этого никогда не можем сделать, -  нам  нужно  было  бы  стать
Богом. Ибо мы - люди и познаем все на основе того, что нам  уже  известно  и
знаем из себя. То есть для того,  чтобы  знать,  нам  нужно  было  бы  иметь
какое-то новое чувство. А его нет.  У  нас,  говорит  Декарт,  нет  чувства,
посредством которого мы могли бы воспринимать сродство или  симпатию  вещей.
Мы не можем вообразить, что внутри вещей существует сродство или симпатия. У
нас нет для этого воображения как части нашего тела. А между тем в  познании
надо обязательно воображать. Хотя одновременно - и одно не исключает  другое
- основной источник наших ошибок в познании - это воображение, в том числе в
физике. И Декарт объясняет феномен магнетизма, вводя представление  о  неких
винтообразных корпускулах, одни из которых  закручены  вправо,  а  другие  -
влево (в зависимости от северного или южного полюса).  То  есть  он  как  бы
предупреждает, что такого рода начала (а в данном случае мы имеем их в  виде
корпускул, закрученных вправо или влево) могут быть абсолютно ложными. Но я,
говорит Декарт, ввожу эти начала, отдавая себе отчет в том, что мы не  знаем
истинную природу магнетизма, так же как не знаем истинную природу света.  Но
это не страшно, если познание и открываемые законы строятся  таким  образом,
что не зависят от последующей (т.е. выявляющейся со временем) ложности  этих
начал.
   Следовательно, выводы или заключения могут быть истинными, даже  если  со
временем (т.е. в прогрессии, с прибавлением того, что узнают завтра)  что-то
в началах окажется ложным. Акт познания здесь и сейчас  строится  независимо
от того, что окажется ложным завтра. Если бы он от этого зависел, то никогда
никакой акт познания не мог бы быть выполнен. Так же как если бы нечто имело
смысл и осмыслялось только завтра, то, в принципе, можно чисто математически
показать, что тогда ни в какой момент времени этот смысл не существовал  бы.
В том числе и в будущем. Если нечто становится истинным завтра или  по  мере
приближения по асимптоте к некоторой истине, то можно  доказать,  что  ни  в
какой данный момент невозможно высказать никакой истины. И  в  то  же  время
простое  введение  какой-нибудь  модели  в  качестве  начала,   фиксирующего
принципиальные  возможности  вообще  что-либо  воспринимать  и  соединять  в
интуиции,  позволяет,  независимо  от  преходящего  наглядного   содержания,
осуществить акт мысли здесь и  сейчас,  осуществить  его  в  его  полноте  -
независимо от всего  остального  мира  (и  того,  что  мы  могли  бы  о  нем
узнать).То есть я хочу сказать, что Декарт вводил именно модель  воображения
в качестве начала, когда говорил о закрученных вправо или влево корпускулах.
Даже здесь Декарт с маниакальной настойчивостью осуществлял некую одну и  ту
же единообразную процедуру и постоянно помнил о ней.
   Итак, что это все значит? Попытаюсь теперь пояснить усиление как  элемент
работы той машины, которую я назвал в прошлый  раз  ноогенной.  Ноогенной  я
назвал ее только потому, что знание, взятое Не по содержанию, а как событие,
должно случиться и быть генерировано, лишь тогда сцепится что-то, что  потом
можно будет эксплицировать на уровне обратимых логических  связей  мышления.
Это генерирование означает, что акт познания, по Декарту, состоит не в  том,
чтобы изобрести новую мысль, чего нельзя сделать хотя бы в силу дискретности
времени (я уже говорил об этом), а нужно организовать то, что  породит  саму
эту мысль. Только так.  Повторяю,  вся  проблема  усиления  -  это  проблема
действия и организации того, что породит мысль. Не прямое порождение  мысли,
а создание неких напряжений и сцеплений или  возможностей,  которые  породят
мысль,  поскольку  содержание  ее  предопределить   невозможно.   Ведь,   по
определению, если мысль новая, то  мы  ее  не  знаем,  она  не  вытекает  из
логических связей существующего сейчас знания или теории.
   Фактически проблеме усиления присущи  как  бы  два  полюса.  Один  -  это
сверхэмпирическое сознание, где расположены "врожденные идеи", содержащие  в
себе длительность сознательной жизни, идеи числа, протяжения, единства, Бога
и  т.д.  И  второй,  куда  мы  пришли,  проделав  акт  когито,  и   где   мы
амплифицируемся, или усиливаемся, некоторым бесконечным  сознанием,  которое
есть там, куда я приду, как и там, откуда я пошел. Там уже есть сознание,  и
поэтому возможна, например, передача знания. Сознание  "здесь"  совпадает  с
сознанием в любом другом месте. Следовательно, с одной стороны, у  нас  есть
какая-то усиливающая машина,  которая  приставляется  как  резонатор  ("ящик
резонанса", как позже скажет Пруст) к восприимчивости субъекта, совершившего
акт когито. А с другой стороны, мы ведем  поиск  того,  что  могло  бы  быть
телом, но телом воображения, поскольку это не просто наши чувства; последние
сами по себе могут содержать все что угодно. Ведь когда мы слышим, например,
во сне голос, нашептывающий нам что-то, мы слышим. Обратите внимание на  эту
тонкую нить, которая рвется на каждом шагу, а ее  надо  держать.  Неужто  мы
действительно  то,  что  слышим  во  сне  или  в   состоянии   галлюцинации,
воспринимаем? Что это? Воспринимаем ли мы это чувствами? Да нет, то, что  мы
слышим, в этом  упакована  тысяча  вещей,  и  в  том  числе  работает  экран
совмещения динамического чувства  сознания  с  объектом,  проекция,  перенос
наших  состояний  на  действие  объекта,  наслоение  самих  этих  состояний,
различного уровня и происхождения,  друг  на  друга.  Не  это  называется  у
Декарта воспринимать чувствами,  или  данностью  чувству.  Если  же  мы  это
воспримем в "воображении", то это воображение очищенное, или внешнее чувство
в строгом смысле этого слова, где мы не будем видеть и слышать демона.
   Повторяю, здесь происходит как бы смыкание двух вещей. С  одной  стороны,
того нечто, что нельзя наблюдать в принципе и  что  не  поддается  реальному
переживанию на уровне сверхэмпирического сознания.  Ведь  нельзя,  например,
мыслить все  время.  Эмпирически  наши  мысли  дискретны,  так  же  как  они
дискретно разделены между отдельными  головами  в  пространстве  и  времени.
Между состоянием сознания в  одной  точке  и  в  один  момент  и  состоянием
сознания в  другой  точке  и  в  другой  момент  нет  никакого  непрерывного
перехода, соединения. Мы не можем в реальном смысле наблюдать  и  переживать
эту непрерывность. А с другой стороны (как бы на  другом  конце  Гераклитова
лука, оба конца которого нужно держать вместе), смыкание этого же нечто,  но
невыдуманного,  что  мы  не  можем  измыслить  и  создать  своим  мышлением,
изобрести. Ведь обычно мы говорим, что то, что нельзя взять просто из мысли,
это и есть мир,  дается  миром  и  наблюдается.  По  принципам  эмпирической
натуральной философии (а мы занимаемся ею), событие предмета в  мире  дается
нам актом, отличным от акта восприятия и мышления о нем. Однако в  том-то  и
дело, и в этом вся трудность, что, согласно Декарту, должно быть обязательно
нечто соединенное "среднее" невымышляемого и данного,  с  одной  стороны,  и
невыдуманное "мыслительного" - с другой. Ибо нельзя вымыслить  или  даже  из
наличной  мысли  предположить  (и  ввести  определением),  например,   "тела
воображения",  -   нельзя   даже   самому   могущественному   (гипотетически
бесконечному) интеллекту, как нельзя их и заместить, если их  нет.  Они  или
независимо есть, или их нет. Хотя в то же время в  них  заключен  идеальный,
мысленный момент (тот, который Декарт называет  "естественной"  геометрией).
Невыдуманными, не нами созданными являются и "врожденные идеи". А то, что не
выдумано, не может быть и предметом обмана. А с друг