рядом возникла  физика  Ньютона,  которая  имела  больший
успех при объяснении и описании физических явлений. А Декарт упорно твердил:
субстанциальных форм нет. И действительно их нет, хотя утверждал он это  еще
в XVII веке. Точно так же, как он проиграл свой  бой  с  Лейбницем  (Декарт,
правда, не знал, а Лейбниц знал, что он воюет с  Декартом).  Почему?  Потому
что у Лейбница была  более  точная  формула,  касающаяся  закона  сохранения
движения (для случая соударения тел); в своей динамической физике, в отличие
от  геометрической  физики  Декарта,  он  стремился   учитывать   внутренние
состояния сталкивающихся  тел.  То  есть  он  явно  опирался  на  батардные.
противоестественные, с точки зрения Декарта, понятия, допускающие  знание  о
неких внутренних мыслеподобных состояниях, похожих на состояния сознания.  А
Декарт утверждал: если я мыслю о  физическом  мире,  то  не  могу  допустить
никаких внутренних  монадологических  или  чувствующих  состояний  в  вещах.
Сначала Лейбниц выиграл бой, потому что его учение оправдывалось конкретными
результатами, а потом физика XX в. показала, что в умозрительном  плане  был
прав все же Декарт. Но он был прав, повторяю, не в XX в., а в XVII. И каково
же было тогда, вопреки фактам, быть  правым?  Он  говорил:  если  я  уступлю
фактам, то перестану мыслить. Разрушится весь ход моей мысли,  а  ход  нужно
держать, чтобы мыслить не наглядно.
   В дальнейшем я еще вернусь  к  этим  странным  декартовским  определениям
мышления: научного, объективного, рационального. Сейчас же, чтобы было более
ясным это мое отступление, скажу следующее о рациональной мысли  у  Декарта.
Что такое "рацио" в этимологическом смысле слова? Это пропорция, соотношение
между чем-то и чем-то. Хотя когда мы говорим  "рациональное"  ("рациональное
поведение", "рациональная система"), то имеем в виду, конечно, нечто другое.
Но путь к этому другому лежит все-таки через расшифровку этого слова. Потому
что рациональная структура или рациональная  мысль,  согласно  Декарту,  это
среднее между тем,  что  не  поддается  никакому  наглядному  выражению  или
невыразимо вообще (безобъектная мысль), и тем,  что  поддается  выражению  и
наглядной реализации. Иными словами, среднее (и  его  нужно  держать)  между
безобъектной и объектной, предметной мыслью и есть рацио.  И  Декарт  держал
его  даже  вопреки  фактам  своего  времени.  А  наша  современная  мысль  -
комментаторов, историков -  всеядна.  Мы  невольно  хотим  объединить  время
Декарта с сегодняшним днем, и нам обидно, что он не  предусмотрел  и  то,  и
это, и пятое, и десятое. Скажем, судя по работам Декарта, ему было  известно
исчисление бесконечно малых, фактически он его открыл. Из его  писем  видно,
что он  понимал  свойства  некоторых  кривых,  называемых  трансцендентными,
применение   которых   к   тангенсу   дает   формулу,   содержащую   начатки
дифференциального и интегрального  исчислений.  Но  он  не  использовал  эти
кривые в своей геометрии. "И теперь  историки  математики  говорят,  что  он
ошибался. Да, ретроспективно, с точки  зрения  сегодняшнего  математического
анализа, в котором многое уже осмыслено и есть соответствующие  понятия,  он
ошибался. Но исторически математический анализ существовал  ведь  сначала  в
совершенно немыслимой форме, с допущением каких-то  бесконечно  малых  якобы
реальных, а в действительности таинственных вещей в мире, чего и не принимал
Декарт.
   Представим себе три точки А, В, С, лежащие на одной линии. Мысль  Декарта
шла от А через В к С. И лишь  потом  была  открыта  точка  В(1),  лежащая  в
стороне от линии А, В, С. Так вот, Декарт допускал в свою  геометрию  только
алгебраические кривые и не допускал так называемые  трансцендентные  кривые,
которые как раз и являются  тем,  что  питает  математический  анализ,  т.е.
дифференциальное и интегральное исчисления. Если мы решили, что  точка  В(1)
находится  на  трансцендентной  кривой,  то  понятно,   почему   Декарт   не
рассматривал эти кривые; ему нужно было прийти к точке С, а через  В(1)  это
сделать нельзя - таков закон мысли. Через В(1), повторяю, к  С  не  придешь.
Почему? Потому что Декарт шел в своей геометрии только к таким  результатам,
когда  можно  было  непрерывно,  по  каждой  точке,  прослеживать   предмет,
относительно которого выводится формула. То есть чтобы мысль не  прерывалась
темными местами или понятиями, которые не порождаются движением самой мысли.
А трансцендентные кривые в  то  время  строились  так,  что  непрерывно  это
проследить было нельзя, и для Декарта они были неясными, непрозрачными. Если
бы он их принял, то не пришел бы к своим результатам. А теперь мы имеем  его
результаты, и они обратимы, т.е. мы можем соединить В и В(1) на другой базе.
А реальная мысль необратима:  если  с  захватом  именно  В  идешь  к  С,  то
невозможно одновременно мыслить  и  допускать  В(1),  которое  нарушает  это
движение, сбивает его. Поэтому бессмысленно говорить, что Декарту не хватило
сообразительности, что он не сделал то-то и то-то. Он принципиально этого не
делал. Принцип неделания  чего-то  в  истории  науки  всегда,  мне  кажется,
интереснее, всегда богаче частного факта, что, например,  кто-то  что-то  не
сделал. Но вернемся к сути.
   Я говорил, что различение мысли  и  материи  есть  способ  мыслить  таким
образом, чтобы не попасть в плен майи и обмана, который индуцируется  в  нас
нашим наглядным, повседневным опытом. В физике нет места такому опыту.  Или,
как сказал бы Декарт,  нет  места  воображению,  представлению.  Воображение
здесь  понимается  мной  и  в  кантовском,  и  в  декартовском  смысле   как
способность представлять наглядно модельность нашего мышления.  Так  что  же
все-таки имеет в виду  Декарт,  и  почему  он  приходит  к  такой  странной,
шокирующей нас формулировке, что и вызвало мое  столь  длинное  отступление,
когда  заявляет,  что  материя  есть  только   пространство?   Напомню   вам
определение трансцендентального  сознания,  повернув  его  несколько  иначе.
Трансцендентальное сознание - это сознание субъекта, который может быть нами
реконструирован в качестве конечного и  окончательного  источника  всех  тех
знаний, которыми он обладает. То есть тезис декартовского рационализма (или,
что то же самое, трансцендентализма) сводится к тому, что знанием  считается
только то знание,  которое  порождается  субъектом.  На  первый  взгляд  это
кажется банальностью, но в действительности это очень  важный  и  совсем  не
банальный пункт. В  третьей  формулировке  это  станет  яснее:  рациональным
является то, в чем нет ничего  из  того,  что  могло  бы  быть  порождено  в
результате вторжения какого-либо другого (внешнего) целого. Допустим, что вы
в силу каких-то процессов, случившихся в вашем  сознании,  поставили  передо
мной стакан, который вошел в поле моего сознания. И  если  я  о  нем  что-то
выскажу, то мое высказывание о том, что я его воспринял, будет порождено  не
мной, поскольку я не  могу  установить  те  мотивы  (я  могу  о  них  только
догадываться), которые, зародившись в вас, привели к появлению  его  в  моем
поле фактов. Все мои утверждения о стакане будут неконтролируемы, потому что
в них будет содержаться нечто, что порождено. повторяю, не мной, т.е. не  на
основе моей апперцепции. Значит, субъект трансцендентального сознания  может
принять только такое  знание,  относительно  которого  показано,  что  он  -
конечный и единственный его источник.
   А теперь, основываясь на таком понимании рационального, обратим  внимание
на следующий весьма характерный и не только странностями времени  объяснимый
вопрос, который постоянно мучил Декарта и от которого  он  освобождался:  не
являются ли наши мысли продуктом чьего-то наваждения? Не водит ли  нас  злой
гений? Ведь нужно доказать, что такого злого гения нет.
   Так вот, вся параферналия  трансцендентального  сознания  и  строится  на
этом: на доказательстве рационального как такового, которое не имеет  внутри
себя ничего, что порождалось  бы  другим  целым.  В  античной  философии,  у
Аристотеля, это выражалось, в частности, в идее топоса. Топоса  вопроса  или
топоса проблемы, когда в то, о чем говорится, скажем в явление А, не  должно
допускаться никакое другое целое. Если оно допускается, то это -  не  топос.
Не топос нашей проблемы. У Аристотеля это  называлось  топосом,  а  в  новой
философии появилось понятие рациональности или трансцендентального субъекта.
Но как бы то ни было, на этом понимании, что рациональна только та мысль,  у
которой есть свой топос, и возникло определение пространства.  Например,  из
точки А мы смотрим на какое-то тело, имеющее определенную фигуру, и со  всех
частей этого тела собрана информация,  поступающая  в  точку  А  Формирующая
некоторое  представление  А.  В  какой  мере  мы  можем   сказать   что-либо
объективное  о  самом  теле?  Очевидно,  ровно  в  той  мере,  в  какой  оно
"вывернулось наружу", т.е. артикулировано вне  самого  себя,  и  в  нем  нет
ничего, что не было  бы  артикулировано,  какой-то  другой,  самостоятельной
инстанции. А что может быть этой самостоятельной инстанцией по  сравнению  с
внешней полной артикулированностью? Только мысль. Нам  известны  только  два
атрибута или, как говорил Декарт, две субстанции (их может  быть  много,  но
человеку известны только две): или мысль, или протяжение. И что будет  здесь
отличным  от  протяжения,  от  внешней  артикуляции   предмета?   Внутренние
мыслеподобные состояния, душа. Если у предмета (или тела) есть душа, то  это
явно такое целое, которое может (и будет) "подсовывать" мне свои проявления,
т.е. вместо чего-то одного показывать мне что-то другое.  Причем  показывать
или "водить меня за нос" настолько систематически, что я поверю в  это.  Мне
будет казаться, что я наблюдаю мир,  а  в  действительности  за  этим  будет
стоять "злой гений".
   Следовательно, лишь допущение в материи пространства или  сведение  ее  к
пространству способно устранить или избавить нас  от  злого  гения.  В  этом
смысле пространство есть не какое-то физическое явление,  а  условие  нашего
знания. Вот почему Декарт говорил,  что  между  вещью  и  пространством  нет
никакого  отличия.  В  этой  его  формуле   упакован   или   заключен   весь
трансцендентальный аппарат обоснования возможностей нашего  знания.  Понятие
пространства есть понятие, указывающее на условия нашего  знания,  вещи  как
вещи. Потому что, если не "пространство". то такого условия нет, значит, там
(в материи) действительно находится какая-то инстанция,  которая  индуцирует
во мне мои мысли. Как нет и материального тела,  потому  что  последнее,  по
Декарту, появляется в мире лишь после того, как доказано,  что  то,  что  мы
воспринимаем нашими органами чувств, и есть тела. Этим  утверждением  Декарт
обосновывает   сам   принцип   опытной   науки,   опытного,    эмпирического
естествознания. А то, что такое обоснование составляет проблему, очевидно. Я
могу это показать.
   Нарисуем некие материальные объекты или вещи и представим себе, что  весь
мир состоит только из них. Почему бы нет? Вот, скажем, прочерченные на доске
мелом линии или, как сказал бы Декарт, следы человека, оставленные на песке.
Мы не видим человека, мы видим следы, материальные конфигурации. Что это  за
конфигурации? Это знаки, за  которыми  стоят  мысли.  Знаки  в  поле  вашего
зрения, которые мною нарисованы, потому что я хочу что-то  вам  сообщить,  и
поэтому вы не имеете права исследовать их как тела. То есть мир  не  состоит
из такого рода конфигураций. Разве знаки существуют как  материальные  тела?
Что это за существование, если я  могу,  по  договоренности  или  без  оной,
перевернуть знак А на А(1) или вообще перестроить все знаки? Вы же не можете
такой  мир  исследовать  и  понимать.  Можно  воспринимать   сообщение,   но
невозможно исследовать и изучать предмет,  из  которого  состоит  знак.  Вся
средневековая культура была  построена,  между  прочим,  как  раз  на  таком
принципе, что все передаваемые или сообщаемые нами  (и  вообще  всем  живым)
предметные  ситуации  и  знаковые  оранжировки   -   не   предмет   опытного
исследования, потому что конфигурация как знак  может  проявиться  (так  или
иначе)  помимо  пространственных  и   временных   ограничений.   Если   есть
субстанциальная форма, то она  проявляется  в  любом  месте  пространства  и
времени. Мы можем  лишь  расшифровывать  проявления  и  знаки  Божьей  воли.
Предметные ситуации лишь кажутся предметными, а  на  самом  деле  они  имеют
смысл, реализующий некий замысел.
   В "Метафизических размышлениях" Декарт все время стремится доказать  (при
этом вместо знаков у него фигурируют шляпы: раз  я  вижу  движущуюся  шляпу,
значит, идет человек), что то, что я воспринимаю, есть  только  тела  (а  не
знаки),  и  тогда  это   предмет   опытного   исследования.   То   есть   за
пространственными   артикуляциями   ничего   другого   нет,   а   раз   нет,
следовательно, можно строить знание. Значит, тела суть только протяжение.
   Один мой знакомый, живущий сейчас в  США,  придумал  модель,  правда,  он
придумал ее для других целей, занимаясь проблемой рефлексивных игр,  но  она
имеет прямое отношение и к теме нашего разговора, к тому, о  чем  я  говорю.
Модель следующая: два черных ящика "угадывают"  состояние  друг  друга  (что
задумал противник). Это и есть рефлексивная игра. (Ведь наша жизнь  сводится
фактически именно к этому, но жизнь не тела, а  сознательных  и  чувствующих
существ, способных или умеющих разгадывать шифры.) Так вот, он придумал  для
этих целей прекрасную модель, которую  я  могу  использовать  для  пояснения
проблемы рациональности. Он брал фишки домино, которые имеют  цифры  с  двух
сторон, и рассуждал так. На невидимой нам стороне домино  цифры  расположены
упорядоченно: один, два, три,  четыре  и  o.a.  Здесь  есть  правила  счета,
известные тому, к кому они повернуты. А нам видна сторона, где  нет  никаких
правил, здесь цифры расположены в беспорядке. Мы не можем в них разобраться.
Но представим  себе,  что  хаотические  для  нас  перемещения  фишек  домино
повторяются определенное число раз, и мы в этом  хаосе  начинаем  улавливать
регулярность и  даже  сможем  вывести  какой-то  закон  (как  в  примере  со
стаканом). Закон, который (как и в случае стакана) не будет  иметь,  однако,
трансцендентального основания. Он будет  нам  индуцирован.  Топос  в  данном
случае окажется на другой стороне фишек.
   Следовательно, работа ученого всегда связана  с  предположением,  которое
высказал Эйнштейн, имея в виду эту же проблему: нужно верить в то,  что  Бог
изощрен,  но  не  коварен.  Декарт  понимал,  что  на  одной   только   идее
регулярности, т.е. на идее непрерывно повторяющегося однородного  опыта,  не
может быть основано объективное знание. В принципе, считал Декарт, допустимо
систематическое сновидение, которое  имеет  свою  регулярность.  А  ситуация
топоса не такова. Если предмет не имеет внутреннего, т.е.  вывернут  наружу,
артикулирован, то он объективно познаваем. А что такое вывернутость  наружу?
Это - протяжение. И физика Декарта  есть  физика  взаимных  пространственных
расположений,  а  не  предположений  относительно   существования   каких-то
внутренних сил. Действующие предметы должны расположиться, и их расположение
и есть объяснение эффекта. А "силы"  исключены,  потому  что  по  их  поводу
нельзя иметь ясного понимания.
   Приведу пример из полемики Гоббса и Декарта. Гоббс, будучи материалистом,
рассуждал примерно так: вполне вероятно (и так оно, видимо, и есть), что то,
что в нашей голове происходит в виде движения мысли, есть движение  в  нашем
теле. Просто мы этого не видим и не знаем. А в  действительности  происходит
движение каких-то частиц нашего тела, которое выражается в сцеплении тех или
иных мыслей в нашей  голове.  Декарт  же  возражал  и  говорил:  невозможно!
Невозможно по той причине, что тогда мы не имеем дистинктного представления.
А дистинктно то, что понятно из самого себя, для понимания чего нам не нужно
прибегать к другим примерам. Вы говорите; движение произошло... Но движением
"каких-то частиц" нельзя объяснить не только мысль, но и  наши  чувственные,
осознанные состояния. Например, чувство боли. Вы испытали  боль,  но  откуда
она, с чем она связана? С душой или  телом?  Объяснить  чувство  боли  можно
лишь, взяв его в осознаваемой части, которая поддается ясному и  отчетливому
представлению. А если вы хотите объяснить ее еще  и  чем-то,  происшедшим  в
теле, то вы смешиваете два разных объяснения и затемняете и  то,  и  другое.
Если я начинаю рассуждать о телесном, то у  меня  нет  возможности,  говорит
Декарт,  получить  дистинктное  представление.  Ведь   я   могу,   например,
неправильно  локализовать  источник  боли.  Оставаясь  несомненной  в  своей
переживаемой части, она может быть локализована при  этом  совсем  в  другом
месте, чем я думаю. Почему? Да потому  что  понятно  лишь  то,  что  я  могу
представить из самого себя.
   Мы можем до конца эксплицировать состояние боли  или,  например,  голода,
которое как явление сознания тоже не имеет никакого отношения  к  сокращению
желудка. То, что чувство голода как осознаваемое чувство живет в мире  нашей
психики, никакого отношения не имеет к желудочным сокращениям, в том смысле,
что  не  объяснимо  ими,  говорил  Декарт.  Желудочные  сокращения  я   могу
анализировать, строя пространственную конфигурацию движения мышц, которая  и
есть одновременно конфигурация сознательной  жизни,  когда  мною  руководит,
чувство голода. Нельзя выходить за рамки сознания при  его  описании;  нужно
найти в нем простые и абсолютные естества, а для  тела  "существуют"  совсем
другие естества. Так же как Запад есть Запад, а Восток есть Восток, так есть
и тело, и душа,  и  вместе  им  не  сойтись.  Более  того,  здесь  действует
трансцендентальное правило, которое я  сформулировал  бы  так:  можно  иметь
ясные и объективные  понятия  лишь  о  таких  предметах  в  мышлении,  когда
одновременно (вместе с этими предметами) нам дана и нами осознана,  доведена
до сознания схема их данности нашему сознанию. То есть, другими словами,  мы
познаем лишь те предметы, относительно которых мы одновременно  сознаем  тот
способ, каким они нам даются.
   Таким образом, когда мы мыслим о  предметах  (любых),  то  схемой  нашего
сознания является пространство или пространственность предмета, но мы  можем
познавать  предмет  только  тогда,  когда  одновременно  с   познанием   его
содержания держим в сознании схему его данности,  т.е.  в  данном  случае  -
пространство. Лишь такие предметы мы познаем и понимаем рационально.  Это  и
есть, согласно Декарту,  определение  того,  что  такое  ясные  понятия.  Во
французском языке ясность -  это  один  термин,  а  отчетливость  -  другой.
Отчетливое - значит, дистинктное. Например, чувство голода, в  той  мере,  в
какой я беру его как осознанное и не вношу в пространство, есть  дистинктное
чувство.
 
 
 
 
   Размышление восьмое
   Итак, мы убедились, что Декарт в своей философии, как на рычаг,  опирался
на феномен осознавания, им эксплицированный и осмысленный, и через это вышел
к некоторой онтологии. Нет и не может быть никакой  онтологии  без  феномена
осознавания; без него мы вообще не могли бы к ней выйти и  оставались  бы  в
рамках  того,  что  просто   как   люди   наблюдали   бы   антропологически,
психологически, гносеологически или культурно-исторически, так ничего  и  не
узнав о нашем включении в космическое целое, о себе и своей эволюции в  нем,
о трансчеловеческих константах и связностях (ограничениях) жизни сознания. В
том срезе или измерении, в которое мы попадаем  через  осмысляемый  нами  на
себе  (в  архимедовой  точке  1)  феномен  осознавания,  самоактивности,   и
появляется  впервые  возможная  онтологическая  проблематика   и   возможная
онтологическая п