Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
которое было носителем этих страстей? Как некое воплощение "я", ведь это
были вы - вместе с вашим телом, с вашими переживаниями и o.a., но вы же его
не помните. А вы есть. Значит, вы - другое "я"! В каждый данный момент ваши
прошлые "я" казались вам, что они самые важные, самые последние, а они
сменились, даже не породив понятия смерти. Они все умерли, а термин "смерть"
даже не возник. И, может быть, ваше "я" - сейчас - есть также воображаемый,
воплощенный на несколько часов, на несколько дней или месяцев персонаж,
который тоже сменится другим, как и все предшествующие персонажи. Зачем же,
говорит Шр„дингер, бояться смерти? Конечно же, мы бессмертны. Это
несомненно. Это я уже добавляю, вспомнив слова Спинозы. Но только в том
смысле, который я пытался навеять взаимным проецированием одного на другое
этих разных возможных состояний нашего "я".
И последнее, на что я хотел бы обратить сегодня внимание. Декарт говорил
- можешь только ты. Суть его философии можно выразить одной
сложноподчиненной фразой: мир, во-первых, всегда нов (в нем как бы ничего
еще не случилось, а только случится вместе с тобой), и, во-вторых, в нем
всегда есть для тебя место, и оно тебя ожидает. Ничто в мире не определено
до конца, пока ты не занял пустующее место для доопределения какой-то вещи:
восприятия, состояния объекта и o.a. И третье (не забудем, что прошлое -
враг мысли, борясь с прошлым, мы восстанавливаем себя): если в этом моем
состоянии все зависит только от меня, то, следовательно, без меня в мире не
будет порядка, истины, красоты. Не будет чисел, не будет законов, идеальных
сущностей, ничего этого не будет.
И лемма к этой теореме звучит так, и она свяжет нас с декартовским
великодушием: "Бог невинен, а мы свободны". Ведь великодушие диктует нам
видеть во всем, что вокруг нас, не то, что сделали другие, не то, как
сложился порядок, в том числе и Божественный (не надо думать, что Бог
вмешивается в наши дела, что он причина окружающего зла); надо смотреть в
себя, прийти к себе. Так вот, повторяю, лемма такая: "Бог невинен, а мы
свободны". То есть Бог не предшествует нам во времени. Такая странная фраза,
противоречащая, казалось бы, всей теологии, философии и чему угодно, которой
можно объять Декарта, ну объять так, как предмет, о котором еще дальше нужно
думать, а не в том смысле, что мы уже это поняли.
Обычно, читая Декарта и то, что о нем написано, мы не можем удержаться от
искушения считать серьезными и важными прежде всего его достижения в области
аналитической геометрии, физики и o.a., а пришлепками к этому, бантиками
считаем его рассуждения о Боге, душе, бессмертии, полагая, что все это
причуды гения. Что это, мол, язык той эпохи, так говорили раньше, а когда
бантики исчезли, то осталась суть дела: открыл аналитическую геометрию,
открыл cogito ergo sum и o.a. Разумеется, это не так. То, что кажется
причудой, это и есть Декарт; самое серьезное. Пока об этом серьезном мы
говорили на уровне жизненных символов; решительность, нелюбовь к меланхолии,
поиск досуга, путешествия - все это как бы символы его жизни. Воплощенные
символические состояния понимания. Ну, например, путешествия. Я говорил уже,
что Декарт много путешествовал, но он был странным путешественником: даже не
написал ни одной книги, ни одной страницы, которая могла бы быть заметками
путешественника или тем, что немцы называли Reisenbuch - дневник
путешествия. Декарт словом не обмолвился о том, что он видел, что с ним
происходило. Это были явно символические путешествия, о которых можно что-то
узнать только через состояние его духа. Он своей жизнью демонстрировал то,
что в XX веке стало называться редукцией. (Известно, что редукция - это
заключение в скобки натурального или объективного мира, вглядывание в
феномен.) И вот как описывает он, в частности, свое восприятие или
впечатление о Голландии, цитирую по памяти: "Как хорошо мне среди этого
народа, языка которого я не понимаю, и поэтому в его толпе и среди домов я
могу рассматривать людей, как элементы натюрморта. Их язык не более для меня
значим, чем пение птиц. Я одинок среди этого трудолюбивого, как пчелы,
народа".
Разумеется, мы должны читать это как символ. Допустим, Декарт
рассматривает какой-то голландский город, он смотрит на него, как на
натюрморт, не зная значений изображенного или видимого, он - в
редуцированном состоянии. Он видит, например, как лошадь тянет телегу, но не
знает, что лошадь (с точки зрения полезности) - это тягловая сила, колесо -
фундаментальная часть телеги и o.a. То есть он смотрит на все это как бы
марсианским взглядом. Почему? Потому что, согласно его философии, в
соответствии с которой он жил, можно родиться, пребыть, только порвав
вначале независимо от тебя сложившиеся так называемые органические или
природные связи. Декарт - реальный участник своей жизни; вместо того чтобы
жить в прекрасной Турени, не сравнимой ни с какой Голландией, - это мягкое и
нежное сердце Франции, красоты неописуемой, - казалось бы, чего еще нужно
такому "неженке"?! Но нет, он там не живет. Потому что если бы жил, то жил,
как в коконе, внутри давящего атмосферного столба предданной, не им (и не из
себя) изобретенной мыслительной культуры, а среди органических, самих по
себе ткущихся связей. А точнее - связностей, "повязок". И он как бы
физически моделирует свое стремление разорвать эти "доренатовские" связи,
моделирует организованным ландшафтом жизни - живет в Голландии, как в своего
рода натюрморте - внутрь пейзажа, с которым у него нет никаких внутренних
связей и общей преемственной ткани, а если они и появляются, то только
такие, какие он творит и создает сам.
Это пример чтения индивидуальных символов жизни, в отличие от структурных
или архетипических, посредством которых человек себя организует, инсценирует
вплоть до физики жизни, чтобы порождались одни состояния и не порождались
другие. Эти символы вычитываются совершенно иначе и независимо от
естественных психологических и биографических смыслов. Так же как, например,
и в случае путешествий Декарта, о которых не рассказывается и лишь по
видимости не выносится никаких впечатлений.
Это все та же отвлеченная, духовная истина о "великом безразличии,
которое в нас и в Боге", но выполняемая в виде естественной редукции на себе
- срезания всего наросшего, всех идолов крови, почвы и страсти для
достижения какого-то метафизического нулевого состояния. Состояния как бы
некоего возможного (но еще никакого!) иносущества, которое чуть ли не
марсианским - первым! - взглядом смотрит на наши шевеления и когитации. Это
знакомая нам редукция к метафизической границе мира с ее конечным пунктом,
где все факты и состояния равноправны и равнобезразличны, все -
равнослучайны, как и их смысловая иерархия и субординация. Так это выглядит
для человека, который искал только покоя души и независимого досуга - досуга
мысли, т.е. беседы души с самой собой.
И, наконец, последнее. Итак, редукция - срезание всего, что вошло в тебя
помимо тебя, без твоего согласия и принципиального сомнения, а на правах не
понятого пока и поэтому требующего расшифровки - личного удивления. То есть
такое срезание как бы освящено еще одним, но уже структурным символом (за
которым стоит универсальная структура сознания) - символом Бога. Я уже
говорил, что "божественные" рассуждения Декарта вовсе не причуда. Пока нам
ясно, что если все должно быть равным, то именно (и только!) в ниоткуда не
выводимом и ни на чем земном не основанном (символом сопряжения с чем и
является понятие Бога) - в универсальном. Но универсальном не как
отвлеченном, общем свойстве, охватывающем многих или всех, а как
"партикулярном естестве", выражаясь словами Декарта, или "универсальной
конкретности" (Кузанский). Следовательно, это как бы некая точка,
непосредственно - поверх и поперек линейно протянутого мира - замкнутая на
индивида, личная его повязка на Бога, испытываемого и переживаемого через
что-то, что есть одновременно в самом человеке, в каком-то его "внутреннем
слове", "внутреннем образе", "внутреннем акте". Декарт ведь, подобно
Гамлету, ищет свой акт. То есть этим символом выявляется действительная
индивидуализация и позитивная, реальная сила человеческого самоопределения,
включающая истинную бесконечность (а не просто безразличие в смысле свободы
"от") и являющаяся, как выражается Декарт, добавлением к реальной природе
каждого человека. То есть это отнюдь не "абстракция" и не "общее имя".
Я упомянул шекспировского Гамлета, и, чтобы расширить ассоциативное поле,
укажу еще на одно странное совпадение. Но сначала напомню, что служило у
древних греков символом перехода человека в зрелую жизнь, когда
предпринимается редукция мира и происходит окончательное становление себя,
своей "самости". Греки называли этот возраст "акмэ" (вершина, расцвет) и
считали, что он приходится обычно на 30- 35 лет. Вспомним, что 33 года - это
возраст Христа, когда его распяли. Или Данте, который именно в этом же
возрасте, "жизни путь пройдя до половины, оказался в сумрачном лесу". Декарт
же, дождавшись вожделенного одиночества, в этом возрасте писал свои "Правила
для руководства ума" (1628 год). То есть, другими словами, правила
пользования собственным умом, без какого-либо внешнего авторитета, без того,
чтобы тебя водили на помочах, что и является признаком зрелости человека и
человечества, как говорил Кант, определяя Просвещение.
Но вот совпадение, о котором я хотел сказать. В шекспировском тексте (в
переводе Пастернака) Гамлет, после встречи с духом своего отца, который
просит на прощание, чтобы он не забыл о нем, произносит такие слова.
...Помнить о тебе?
Да, бедный дух, пока есть память в шаре
Разбитом этом. Помнить о тебе?
Я с памятной доски сотру все знаки
Чувствительности, все слова из книг,
Все образы, всех былей отпечатки,
Что с детства наблюденье занесло,
И лишь твоим единственным веленьем
Весь том, всю книгу мозга испишу
Без низкой смеси. Да, как перед Богом!
А вот цитата из Декарта, который в своем неоконченном диалоге "Разыскание
истины" (в нем идет речь о художнике и о проблеме, как можно исправить
картину, если в ней есть ошибки) воспроизводит в сущности эту же ситуацию.
Персонаж, олицетворяющий в диалоге Декарта, говорит следующее. Что же
касается меня, то я считаю, чтобы "каждый человек (подобно вашему художнику,
для которого было бы гораздо лучше начать всю работу заново, предварительно
проведя по картине губкой и стерев (у Гамлета - "сотру"! - М. М.) всю мазню,
чем терять время на ее исправление), - чтобы каждый человек, говорю я, как
только он достигнет предела, именуемого возрастом познания, принял твердое
решение освободить свое воображение от всех несовершенных идей,
запечатленных в нем ранее, и серьезно взялся за формирование новых идей,
упорно употребляя на это все способности своего разума..."
Итак, первый шаг в сторону копило (мыслю) - это установление
существования когито, ибо все, что будет потом, будет "написано заново", под
знаком именно этой точки отсчета. Помните, я говорил: прошлое ("что с
детства наблюденье занесло") - враг мысли. И Декарт говорит то же самое:
хоть раз в жизни надо решиться убрать все это, стереть и заново, на полную
катушку, начать думать самому, всерьез, но, повторяю, под знаком Бога.
Под этим знаком переписывать жизнь и "книгу мозга", ибо так и только так
она переписывается.
Размышление второе
Итак, мы имеем философа в маске, который без гнева и упрека ушел куда-то.
Это "куда-то" я сначала условно, а потом уже и по существу назову зазором
или, несколько грубее - и, может быть, выразительнее, - подвесом. Один
сумасшедший француз, я имею в виду Шарля Фурье, говорил: ecart, добавив
слово absolu. Ecart absolu - т.е. "абсолютный зазор". (Слово ecart на
русский язык переводится как "зазор", хотя французское слово имеет еще
оттенок "отрыва" и, добавлю от себя, "подвеса". Частично об этом я уже
сказал, говоря о голландской инсценировке Декартом равнозначности всех
фактов, т.е. когда все факты одинаково для нас безразличны или одинаково
случайны.) Потом в глубинах философии Декарта это будет называться "великим
безразличием Бога и человека". Он выражался так: "То великое безразличие,
которое есть в нас и в Боге". Но это безразличие - только некая точка, после
которой начинается что-то другое. Эту точку я назову фиксированной точкой
интенсивности. И чтобы была возможность следить за ходом моей мысли, для
начала скажу, что наша обычная психика - довольно нелепое создание природы и
чаще всего находится в хаотическом или вялом состоянии. Она мертва, если не
существуют какие-то точки (она не одна), вокруг которых происходит
интенсификация нашей психической жизни. То есть в этих точках существует
одновременно и некая избыточность. Пока все это непонятно, но постепенно
прояснится. Сейчас мне нужны слова, посредством которых можно выразить суть
дела. И слова важные.
Значит, интенсивность, избыточность, фиксированная точка. Допустим,
такой' фиксированной точкой является смерть, в той мере, в какой мы
размышляем о ней. Если размышляем, она меняет наш режим жизни. Это и есть
точка интенсивности. Таких точек немного. Бог - такая точка. И казалось бы,
они излишни, бесполезны. В них нет никакой утилитарной пользы. И в этом
смысле они избыточны. Но оказывается все же, что должны быть такие
избыточные точки. Бессмысленная в своей избыточности интенсивность вокруг
них меняет смыслы нашей жизни. Смыслы нам доступны и понятны, а сами эти
точки недоступны и непонятны. Скажем, что бы мы ни думали о Боге и как бы ни
размышляли о смерти, они остаются для нас столь же непонятными, как и в
начале размышления. Но что-то случится с нами. Или - такой же точкой
является точка "безразличия". Попасть в нее очень трудно. Часто, на словах,
вглядываясь в Декарта, который проделал подобный опыт, мы можем об этом
говорить, но поди сделай это сам, без Декарта.
То есть я хочу сказать, что Декарт, который проделал опыт медитации, сам,
как человек, проживший необычную жизнь, является проблемой философии. Есть
несколько таких философов. Например, к ним относится Сократ. Этот счастливый
и нас осчастлививший философ ничего не написал, и, слава Богу, нам не нужно
ломать голову над его текстами, но зато мы ломаем голову над его жизнью и
смертью. Ибо факт его жизни, безусловно, является проблемой философии. Так
же, как и жизнь Декарта. В истории философии, вообще, есть странные циклы,
нечто вроде игры соответствий.
Ну, скажем так, греческая философия началась ведь, в сущности, с Сократа,
и почему-то всегда, когда философия начинается снова, она начинается
Сократом. В нашем случае просто под другим именем - Декарт. Помните, я
говорил - и говорил не случайно - о совпадающих деталях. У Сократа - "демон"
- некое божество (или, как называл его Сократ, "внутренний голос"), и у
Декарта тоже. У Сократа - пророческие видения, которыми он руководствуется в
своей жизни. И у Декарта - пророческие видения. Сократ - вояка, и Декарт
-вояка. Почему-то о Сократе мы забываем, что он воевал, а между тем
известно, как он вел, например, себя в бою, особенно во время отступления.
Вид у него при этом был грозный, и отступал он так медленно, что, как
описывают очевидцы, по одному его виду было ясно, что подступиться к нему
нельзя, не стоит. Мы знаем об этом через греческих стоиков. А вспомните
шпагу Декарта и его совет: прямо идите на опасность, потому что, убегая, вы
уносите страх с собой.
Так вот, в основе таких циклов лежит сократовский опыт. Он повторяется.
Во время прошлой беседы я уже называл одного философа XX века и сейчас опять
повторю его имя, сказав предварительно, что это еще одно повторение
сократовского опыта, после которого начинается новая философская мысль. Я
имею в виду Витгенштейна, который ведь тоже умудрился, будучи 20 лет
профессором Кембриджского университета, не опубликовать ни одной строчки, а
вел лишь записи и беседы. К сожалению, наши издания Декарта плохи тем, что в
них совершенно пока не представлены его живые беседы, хотя именно в них
раскрывается его философия. Они отсутствуют, потому что не переведены письма
Декарта. Поэтому и знаем мы его плохо. Ибо беседами его являются письма,
переписка. В его время, в отличие от нашего, эпистолярный жанр был еще жив и
цветущ, люди хотели и любили писать письма, и писали их прекрасно. Так вот,
в его письмах перед нами предстает тайный и тем самым действительный Декарт,
говорящий с нами из некоего пространства, которое Шарль Фурье позже назвал
"абсолютным отстранением"; из пространства, так сказать, "подвеса",
"зазора".
Я сказал, что Декарт ушел в этот зазор без гнева и упрека, и это не
является психологической или биографической только деталью, но имеет еще
один весьма важный и интересный смысл. Ведь то, что обнаруживает себя в
качестве необходимой связки или свойства глубинного устройства нашего опыта
сознания вообще, его онтологии (в данном случае такая вещь, как
"возрождение" или "обновление", и может быть инициирована лишь из точки
абсолютного отстранения, которую еще Платон описывал как "поворот" или
"обратное плавание"), так вот, то, о чем мы можем рассуждать теоретически
(что Декарт и делал, вводя свои космологические принципы в картину мира и
сознания), у настоящего философа является самой плотью его жизни,
проделывается им на себе. Я имею в виду, что Декарт на себе, овладевая собой
в философской мысли, рвал (и порвал) одну из самых фактически страшных наших
зависимостей, из которых мы почти никогда не вырываемся, так и волоча за
собой куски разрушенного страданием сознания. Это - внутренняя зависимость
от якобы несправедливости мира, любовная прикованность к какому-либо
предмету, лучшие и прекрасные стороны которого, нам кажется, мы видим, но
который, тем не менее, почему-то оборачивается незаслуженным равнодушием. А
как привязывают нас к себе объекты наших жалоб! И мы тянем эту цепь и готовы
вечно стучаться в окошечко никогда не прозревающего сердца. Хотя надеемся
именно на прозрение и исправление. Вот-вот... Завтра! Как же так?! Не может
быть! Это недоразумение! Как будто каким-то магическим словом (только вот
почему-то не нашли его еще) все будет поставлено на свое место, морок и
недоразумение рассеются, все будет по-прежнему хорошо и можно будет
продолжать любить. Любимая перестанет изменять, родина перестанет быть
мачехой и o.a. Не случайно Достоевский так и определял ад: это то, чего
нельзя больше любить. Имея в виду, конечно, что только это он и мог бы
любить.
Но Декарт - классическая душа. И он способен выдержать мысль, полагая,
что нужно не гнаться за исправлением отдельных ошибок или пороков, а рвать
корень, менять систему координат. И он разорвал сковывающую человека цепь
"несправедливости" и надежды на мнимое исправление. Пошел трещинами твой
дом? Строй другой, оставь прежний, не подштукатуривай его, не надейся
улучшить, рви в себе это! Помните, как на картине, которую бесконечно
подмалевывают? Так и здесь: н