и  даже  не  порождают
почву. на которой можно было бы что-то доказывать в качестве  истинного  или
опровергать в качестве ложного.  Расскажу  об  одной,  классической  в  этом
смысле (или парадигматической) сцене из жизни Декарта. Тем более, что  после
нее он дал слово кардиналу де Беруллю обязательно заняться философией,  т.е.
изложить ее письменно.
   Сцена  разыгралась  в  1627  г.  в  кружке  просвещенных  интеллектуалов,
которые, очевидно, как и мы, российские люди,  любили  заниматься  духовными
беседами, стремились всегда к духовности. Очевидно, они тоже с  умным  видом
сидели и слушали некоего человека, пленившего на короткое время Париж своими
красиво построенными теориями. Слушал его и Декарт, пока ему  не  предложили
высказаться. И он  высказался.  Но  не  стал  опровергать  этого  шарлатана,
унижать его. Он просто логически последовательно  вначале  доказал  одно,  а
затем, столь же строго, - прямо противоположное. Доказал, что чаще всего  мы
говорим вещи, которые неопровержимы и недоказуемы. Что он имел в  виду?  Что
наши высказывания,  обладающие  признаком  ложности  или  истинности,  могут
появляться  только  на  основании.  Вот  том  начале,   которое   я   назвал
онтологическим. Если оно  есть,  то  могут  порождаться  вещи,  которые  или
опровержимы, или доказуемы, и соответствующие термины - "истинно",  "ложно".
Но есть масса вещей, которые в этом онтологическом поле оснований вообще  не
находятся. Приведу пример и на этом кончу.
   Допустим, я говорю: свобода  искусства  при  капитализме-  обман,  что  в
действительности оно зависит от денежного мешка  и  проституировано.  Это  -
высказывание, препозиция. У препозиций  или  высказываний  есть  объекты,  с
которыми они соотносятся. Допустим, мы не согласны с этим  высказыванием,  и
что мы делаем? Когда не согласны. Мы соотносим его с каким-то  объектом.  Но
дело в том, что это высказывание вообще не принадлежит к разряду препозиций.
Вообще не находится там,  где  в  принципе  могут  применяться  понятия  или
термины истинности и  ложности.  Оно  и  недоказуемо,  и  неопровержимо,  но
поддается анализу. Например, психоанализу или анализу по  какому-то  другому
принципу, скажем по  тому,  по  которому  можно  анализировать  алхимическое
мышление, которое в предметных терминах, т.е. в терминах  описания  объекта,
"изживает" некоторые внутренние, чисто индивидуальные состояния человека.
   А сомнение и процедура когито  вводят  нас  туда,  где  есть  начало  или
основание, порождающее то, что уже будет обладать признаком  истинности  или
ложности  и,  следовательно,  поддаваться  доказательству,  обоснованию  или
опровержению, фальсификации.
 
 
 
 
   Размышление пятое
   Вернемся к пункту, который я пометил в прошлой беседе, и, может быть,  мы
с какой-то новой стороны сумеем посмотреть на аналитический аппарат  когито,
который строился Декартом, чтобы понять, для чего он строился и  чего  можно
достичь с его помощью.
   Фактически в punctum cartesianum,  в  этом  своего  рода  космологическом
зазоре, мы получили тройственно различенный (или, если угодно,  трехтактный)
строй движения, его  тройственное  расположение  как  мирового  акта  (столь
нелепо и бессмысленно представленное Гегелем в его пресловутой  эволюционной
триаде). Как;
   (1) некое  свободное  действие  творения  мира,  полноту  его  (действия)
всепронизывающего творческого (и произвольно-избыточного) присутствия;
   (2)   воспроизводство   и   сохраняемое   пребывание   (дление)    вещей,
опосредованное конечным воплощением  бесконечного,  имплицирующим  понимание
бытия (без  чего  оно  не  могло  бы  и  воспроизводиться);  воспроизводство
свободных телесных и наглядных воплощений  мысли,  непосредственно  этим  же
воплощением высказывающей и "показывающей"  свой  смысл  и  истину  события,
явленного (в феномене) и сбывшегося  по  своему  понятию,  без  того,  чтобы
приходилось  идти  к  последнему,  выходя  за  рамки  самого   материального
расположения явления, в котором мысль полностью прозрачна для самой  себя  и
"сама себя собой высказывает", "говорит";
   (3) снятие этих "материализаций" или "овеществлений" и превращение  их  в
символы,  символизация  ими  действий  или  осуществлений,  материально  или
физически и психически невозможных, "немыслимых" (в  том  числе  и  в  сфере
самого мышления - так сказать, "невозможное мышление"),  но  чисто  духовно,
ненаглядно,   умозрительно   понимаемых   -   понимаемых   символически   и,
следовательно, независимо от предметного языка "воплощений", "феноменов".
   Во всем этом и та дерзкая мысль, которая впервые появилась у Декарта, что
на уровне (или, так сказать, на такте, шаге) творения лет законов. И то, что
удел человеческий (как в смысле действия в нем какой-то упорядоченности, так
и возможности что-либо высказывать осмысленно и  законоподобно)  заключен  в
наглядно неуловимой расщепленности, зазоре "творение-воспроизведение", и что
лишь конечные написания бесконечного  рождают  формулируемые  явления  (как,
например, что хорошо знал уже Монтень, - справедливость возможна лишь  после
закона). И то, что все это - необратимо, и тем  самым  пагубной  оказывается
мания  представлять,  понимать  представлением:  после  мы   пытаемся   себе
представить бывшее, думая, что совершаем акт понимания, или пытаемся  понять
его представлением-образом, но в действительности оно должно умирать,  чтобы
нисходил духовный смысл, который не только "веет, где хочет", но  и  требует
от нас, чтобы  мы  забыли  всякий  "образ"  и  всякое  "лицо".  Декарт,  как
впоследствии и Кант, основывает возможность  познания  и  воли  человеческой
только на свободе. Даже в физике Декарта,  когда  идет  речь  о  возрождении
мертвых материальных  частей  движения,  образ  должен  умереть.  Но  сейчас
главное для нас -  это  то,  что  указанные  моменты,  будучи  различными  и
различенными, не только не разделимы, но и не могут быть поняты  со  стороны
или извне и обоснованы в своей возможности: мы - внутри, и  все  оказывается
за запечатанной дверью "тайны тайн", по Декарту, - союза "тела" и "души".
   Я уже говорил, что Декарт, как философ, исходит из глубокого чувства чуда
бытия, в данном случае - чуда мысли. В каком смысле? Невозможно, чтобы мысль
была, а она есть! Мы знаем, что в мире иногда бывает мысль (если под  мыслью
понимать некоторое, особым образом упорядоченное состояние). Но то, что  она
есть, и то, что она может длиться и воспроизводиться, -  это  все  же  чудо.
Ощущение этого чуда у Декарта все время выражается словами: "в момент, когда
подумаю", "каждый раз, когда случится мыслить", "теперь, когда внимателен" и
o.a.  Все  это  имплицировано  почти   на   каждой   странице   декартовских
размышлений. Трудно найти что-либо более  захватывающее,  чем  это  ощущение
чуда мысли как, во-первых, пребывания в каком-то усилии  на  пределе  вообще
доступного человеку напряжения сил, "держании прямой линии"; во-вторых, чуда
такого пребывания  в  мысли  и,  в-третьих,  последовательного  упорства  по
вытягиванию отсюда всех последствий, которые  могут  быть  важны  для  всего
остального.
   Именно на втором моменте, который я назвал "явленностью" и который  можно
назвать сращением физического и мыслительного,  и  вводится  Декартом  очень
интересный ход мысли, связанный с его  пониманием  факта  тайны  и  с  новой
стороны освещающий нашу проблему.  Здесь  не  научная  проблема,  разрешимая
пусть длинным и трудно установимым, но все же  конечным  набором  логических
операций. Речь, как вы помните,  о  другом.  Природа  мысли  -  не  проблема
позитивной  науки,  которая  дает   конечные   ответы;   ее   реализация   и
функционирование связаны в решающих точках с концентрацией  усилия  человека
или, говоря словами Декарта, с  "моментом  решения  воли",  а  прослеживание
этого уходит в таинственные глубины "я", в тайну человека, в конце концов. И
таких тайн (для понимания), а не задачек для решения  у  Декарта  много.  Но
интересно, повторяю, что все они сходятся у него и  как  бы  резюмируются  в
одной, на них, казалось бы, непохожей, а именно - в тайне соединения души  и
тела. Соединения, которое существует  де-факто,  есть  совершенно  особый  и
выделенный факт, действующий практически, а вот  объяснить  его  невозможно.
Невозможно дать его рациональную модель, хотя он сам и есть  рациональность,
великое чудо рациональности, состоящее в  том,  что  предмет  в  самом  себе
содержит причину того, что он именно такой, а не иной.  Но  проявляется  это
лишь при рассмотрении конкретного человека, который, например, своей  мыслью
движет ногами и руками или у которого в  "естественном  свете"  гармонически
(или, как  сказал  бы  Монтень,  а  propos)  сходятся  факты  или  жизненные
обстоятельства,  не   соединимые   вместе   никакими   целенаправленными   и
волепроизвольными мысленными силами и расчетами. Де-факто есть, а понять еще
невозможно. И, как писал Декарт принцессе Элизабет, не нужно и пытаться, ибо
мы научаемся постигать союз  тела  и  души,  "воздерживаясь  от  возвышенных
медитаций и от изучения  вещей,  приводящих  в  движение  воображение  (т.е.
наглядное причинное представление. - М. М.), и пользуясь лишь опытом жизни и
обычных разговоров" .
   Так вот, это соединение есть тоже "воплощение", "инкарнация" - т.е. здесь
в какой-то конкретной телесной форме тоже уложено нечто, имеющее  совершенно
другую природу, которую мы своей мысленной силой не  могли  бы  соединить  с
первой, не впадая при этом в противоречие или  просто  бессмыслицу.  Скажем,
душа   или   мысль   непространственны.   Но   каким   же   образом    нечто
непространственное  может  привести  в  движение  руку  или  глаз,   которые
пространственны  по   определению?   Ведь,   чтобы   привести   в   движение
пространственное (руку), надо прийти с ней в  соприкосновение,  состоять  из
чего-нибудь, а мысль не состоит. И как все это происходит,  неясно.  (Потом,
для понимания этой тайны, мы должны будем привлечь к рассмотрению еще и  так
называемый дуализм Декарта.)
   Повторяю, за  словами  "воплощение",  "второй  шаг",  "воспроизводство  в
пребывании и  длении"  и  т.п.  лежит  краеугольный  камень  всей  философии
Декарта, а именно - тайна тайн: соединение или "союз тела и души".  Это  как
бы одна тайна, резюмирующая все остальные (если под тайной понимать то, что,
несомненно, есть, на наших глазах  действует,  но  пронзить  это  понимающим
взором и представить себе или окончательно закрепить за собой - невозможно).
И это тем более тайна, что понимаем-то  мы  (если  понимаем)  чисто  духовно
(третий момент или такт нашего  топоса  динамики),  и  только  тогда,  когда
уничтожаем буквальный (телесный или предметный)  смысл  той  модели-символа,
которой мы воспользовались для понимания.  Например,  вглядываясь  в  образы
жизни  Христа,  мы  должны  видеть  их  именно  как  символы,   а   не   как
"исторические", материальные происшествия; лишь  тогда  мы  понимаем  их  по
закону мысли или духа (в  данном  случае  под  "духом"  имеется  в  виду  не
какая-нибудь особая тонкая субстанция, витающая  над  миром  или  в  мировых
пространствах, а просто невещественность нашего понимания, тот факт, что  мы
поняли нечто, что в то же время не  можем  себе  представить  или  не  можем
интерпретировать в предметном или объектном смысле). Когда мы  понимаем,  то
понимаемое - это метафизическая "материя" самой мысли, а не явление природы,
она не обладает  свойствами  предметов,  которые  ею  понимаются.  Признаком
понимания, кстати, будет при этом то, что мы  будем  знать,  что  нет  таких
объектов в мире. Как все время твердил Декарт, нечего после понимания искать
в  мире  предмет,  посредством  которого  мы  поняли   (наряду   с   другими
предметами), - например, искать Бога.
   Теперь по ходу нашего размышления нам  нужна  одна  очень  важная  мысль,
которую я уже пометил  и  которая  предупреждает  нас  об  одной  "языковой"
особенности той работы осмысления, которая осуществляется аппаратом когито.
   Я употреблял термины  "феномен",  "интуиция",  "элемент"  (единица  ума),
"простое естество" и  т.п.  -  все  то,  что  Декарт  называл  "врожденным";
например, понятие прямой линии, которое я актуализирую  при  конструировании
фигур для познания чего-либо. Если я ее вижу, нашел соответствующее слово  и
называю (т.е. различаю, фактически вызываю из космического хаоса), то я  уже
не могу не знать, что это именно  прямая.  И  дело  здесь  не  в  формальном
определении и требовании его выдерживать. Обратите внимание на  декартовский
оборот, которым все время выделяется следующее: есть  такие  слова  в  нашем
языке, понимание которых совпадает с утверждением их истинности,  их  нельзя
понять, не считая  одновременно,  что  называемое  ими  -  действительно,  а
высказывается нечто истинное. Стоит мне ясно употребить такое слово,  как  я
уже вижу не просто содержание или значение этого слова, но еще и то, что  не
могу не знать, не могу не принять в качестве  истины  и  реальности.  Обычно
истины принимаются, как  говорят  философы,  в  результате  опосредствующего
познания или доказательства. А доказательство предполагает шаги - один  шаг,
второй  и  o.a.  А  здесь  завершение  (безшаговое)  абстракции  чего-то  из
действительности совпадает с называнием элемента порождающей ее основы. Ведь
мы никакую реальную линию не назвали бы прямой, если бы ее  уже  не  было  в
нашей идее, т.е. в нашем смотрении, различительном сознании. В  этом  смысле
"врожденные идеи", "врожденные понятия" суть части тавтологий  существования
и понимания, онтологических уравнений. Таким же образом  мы  пользовались  и
понятиями "феномен", "естественный свет" и др.
   Все эти термины, которыми я пользовался, как бы проживая  опыт  сознания,
будут появляться у нас и далее, но уже  как  специальные  термины  описания,
вводимые мной  или  Декартом.  Сначала  Декарт  и  я  пользовались  ими  как
терминами наивного или догматического языка,  а  потом  они  появляются  как
заново (и специально) вводимые и открываемые. Я  обращаю  на  это  внимание,
потому  что  тут  скрывается  существенная  особенность,  с  одной  стороны,
законов, по которым протекает сознательная жизнь и осуществляется, вместе  с
языком, наш опыт сознания, и, с другой стороны,  особенность  того,  как  мы
можем о ней (жизни) рассуждать и ее осмыслять.
   В порядке предупреждения напоминаю  еще  раз,  что  вещи,  о  которых  мы
говорили, являясь свойствами режима сознательной жизни, принадлежат  к  тому
режиму, в котором живут и могут  жить  определенные  упорядоченные  объекты,
само существование которых является  чудом.  Например,  мысль  как  реальный
экзистенциальный объект, т.е. бытийствующее сознание - чудо. Но одновременно
- это и свойство режима нашей сознательной жизни,  когда  мы  в  этот  режим
попадаем и живем по его законам, т.е.  по  законам  "другой,  действительной
жизни". Согласно Декарту, мы попадаем в него в момент сосредоточения,  когда
наше внимание собрано, а не рассеяно, когда "мы помним", в  "момент  решения
воли" (который предполагает полноту нашего присутствия). В этот момент, т.е.
когда мы видим, помним, "держим", - живет и вечная истина или  мысль  (мысль
не как картина чего-либо, а как осуществляющееся реальное событие). Это  все
свойства самой сознательной жизни, а не  просто  понятия  теории  (в  данном
случае - декартовской), на которой строилась бы та или иная "картина  мысли"
(картины могут быть разными); это  свойства  существования,  бытийствования,
осуществления самой мысли, сознания, если они случаются как  события  бытия.
Поэтому у меня могут быть одни термины, когда я вслед за Декартом проделываю
опыт существования мысли как  экзистенциального  или  реального  события  (в
отличие от его же предметного содержания), и те же самые термины - у меня же
- могут  появляться  на  уровне  философской  теории,  где  они  могут  быть
удачными, или неудачными,  или  вообще  требующими  замены.  Но  среди  этих
свойств есть одно фундаментальное, а именно - Декарт  понимает  (с  этого  и
начинается философия), что сознательная  жизнь  безосновна,  т.е.  не  имеет
оснований в природных механизмах.
   Силой природных механизмов, действующих автоматически, независимо от того
усилия,  о  котором  я  говорил  (от  актуального  держания  себя  в  момент
"настоящего времени"), в человеке и человеческой жизни  не  имели  бы  места
специфически человеческие  феномены.  Те,  о  которых  мы  по  интуиции,  по
тавтологии, по жизни знаем, что это - человеческое, что выделяет человека из
состава всех остальных существ и отличает от него самого как  психической  и
социобиологической натуры. Человек, предоставленный  потоку  или  стихийному
ходу естественных процессов, не был бы человеческим существом.  А  с  другой
стороны, в нем явно есть человеческое, хотя оно не  вытекает  из  природы  и
ничего общего с ее особым  видом  (со  специфическим  характером  особи)  не
имеет. С этого и начинают философы. Но в нашем случае речь идет  о  сути,  о
природе мышления. То есть о феномене мысли в человеке, который (феномен) сам
по себе, предоставленный естественному потоку, невозможен и немыслим.
   В этом смысле (и только в этом) Декарт и говорит, что настоящий математик
не может быть атеистом. Здесь я и подошел (этакой спиралью) к  тому,  о  чем
предупреждал, и могу теперь  пояснить  свое  предупреждение.  Декарт  всегда
почему-то   оперирует,   казалось   бы,    теологическим    аргументом.    В
действительности же тут - перекрещивание или двоение терминологии. Когда  он
говорит о Боге, то  на  самом  деле  никакой  теологией  в  этот  момент  не
занимается. Как человек свободный, он одним из первых  понял  (и  не  только
понял, но интенсивно практиковал и реализовывал свое понимание -  настолько,
что мы с этого и начинаем светскую философию Нового  времени),  что  религия
есть лишь один из возможных, наряду с другими, опытов испытания мира, опытов
сознания; что акт мысли, т.е. реальной философии, имеется и  в  религии  как
глубоком опыте сознания, скорее, она с него  и  начинается,  чтобы  тут  же,
сразу пойти другим путем от этой, общей  с  философией,  исходной  точки.  И
поэтому подобный опыт, но уже как опыт самой мысли, можно начинать  в  любой
момент, в  любом  месте  и  совершенно  независимо  от  какой-либо  заданной
ритуальной или конфессиональной формы. Когито - вот декартовская форма  пути
и опыта. И во время такого испытания мира могут  снова  появляться  (уже  на
уровне теории) те термины, которыми можно описать режим  сознательной  жизни
независимо   от   какой-либо   теории.   Поскольку   эмердженция   терминов,
интерпретированных в естественном языке, оказывается в  этом  случае  просто
указанием (через "феномены",  которые  что-то  "говорят")  на  сопряженность
сознательной жизни с каким-то инооснованием, т.е. указанием на ее  природную
безосновность  или  неприродность.  И   тогда   на   уровне   теоретического
рассуждения мы будем вынуждены  пользоваться  термином  "Бог",  вводимым  по
совершенно четким  законам  и,  в  этом  смысле,  как  бы  квазирелигиозным,
являющимся  не  элементом  культа  или  теологического  языка,  а  средством
философского  рассуждения.  У  Канта,   например,   развитый   уже   аппарат
трансцендентального  анализа  позволяет  им   больше   не   пользоваться   в
теологических целях.
   Еще одним примером выплеска терминов  одного  уровня  на  другой  уровень
является слово "вера". Дело в том, что это слово существует просто  в  самом
языке и опыте сознательной жизни. И в той мере, в какой этот опыт  проявляет
себя (независимо от философии), в нем присутствует и этот  термин,  он  лишь
эмерджирует на поверхность нашего внимания и проблематики. В каком смысле? И
почему из сознательной жизни всплывает именно он?  По  той  же  причине,  по
какой, например, и слово