Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
ак узки глазки, как тонки губки, как черны
зубы! Снег на вершинах Бао {9} бессилен соперничать с белизной их щек, а
брови поспорят с линией, проведенной кистью Куамси {10}. Но обладай
подобными прелестями здешняя дама, ее сочли бы безобразной. Между
красавицами Голландии и Китая есть известное сходство, но англичанки
решительно ни на кого не похожи. Розовые щеки, зубы отвратительной белизны и
большие глаза не только здесь не редки, но служат предметом вожделений. В
довершение всего у английских дам почти мужские ноги, и некоторые из них
даже способны прогуливаться пешком.
Но как сурово ни обошлась с ними природа, они, очевидно, решили
усугубить ее немилость, и в торжественных случаях употребляют для волос
белую пудру, голубую пудру и черную пудру, а для лица - красную.
Им нравится раскрашивать лица, подобно корякам, и густо покрывать их
черными мушками, которые они слюной приклеивают всюду, где только
вздумается, кроме кончика носа; на этом месте мне еще не доводилось видеть
такой мушки. Когда я закончу портрет английской щеголихи, вы лучше поймете,
как располагаются эти мушки {11}. Портрет этот я постараюсь отправить вам в
ближайшее время; он пополнит вашу замечательную коллекцию картин, старинных
монет и всяческих уродцев.
Но белее всего меня поразило обстоятельство, о котором поведал мне
житель этой страны, на чье слово можно положиться. "У большинства наших дам,
- сказал он, - есть два лица: одно для сна, другое для общества. Первое
годится для мужа и домашних, второе - чтобы пленять чужих. Домашнее лицо
нередко бывает невзрачным, зато второе всегда привлекательно; его делают по
утрам за туалетом, прибегая к советам зеркала и льстивой служанки, дабы
решить, каким ему быть сегодня". - Не знаю, насколько эти слова близки к
истине, но одно несомненно: перед выходом из дома англичанки не одеваются,
но раздеваются, и я собственными глазами видел как дама, дрожавшая в
гостиной от легкого сквозняка, отправилась на прогулку чуть ли не нагишом.
Прощай!
Письмо IV
[Гордость англичан. Свобода. Пример того и другого. Газеты.
Цивилизованность.]
Татарскому посланнику в Москве Фип Си-хи
для последующей пересылки с русским караваном в Китай,
первому президенту Академии церемоний в Пекине - Фум Хоуму.
Англичане молчаливы, как японцы, но самомнением превосходят жителей
Сиама. Их сдержанность я поначалу объяснял скромностью, теперь же вижу, что
она порождена гордостью. Снизойдите обратиться к ним первыми - и вам легко
удастся завязать с ними знакомство, прибегните к лести - и вы обретете их
дружбу и уважение. Они мужественно сносят голод, холод, усталость и любые
житейские невзгоды; опасность лишь закаляет их дух, а в беде они не теряют
бодрости. Одно лишь для них непереносимо - презренье. Его англичанин боится
больше, чем смерти. Чтобы избежать презренья, он готов расстаться с жизнью,
и умирает, когда ему кажется, что он утратил уважение света.
Гордость равно питает их национальные пороки и добродетели. Англичанин
приучен любить короля как своего друга, но признавать лишь одного повелителя
- закон, который он сам учреждает. Ему внушают презрение страны, где свобода
одного покупается ценой всеобщего рабства, где сначала возносят тирана, а
потом трепещут перед его властью, точно она дарована небесами. Повсюду у них
только и разговоров, что о свободе, и тысячи людей готовы расстаться с
жизнью ради этого слова, хотя, возможно, ни один даже не понимает его
смысла. Однако последний мастеровой почитает за долг ревностно беречь
свободу своей страны и нередко рассуждает о ней так высокопарно, как не
пристало даже великому императору, ведущему свою родословную от Луны.
На днях, проходя мимо одной из городских тюрем, я невольно остановился,
чтобы послушать разговор {1}, который, как мне казалось, должен был немало
меня позабавить. Беседу вели арестант-должник за решеткой, часовой и
присевший передохнуть носильщик. Говорили они о возможной высадке французов
{2}, и каждый из собеседников, выказывал живую готовность защитить родину от
грозной опасности.
- Что до меня, - воскликнул арестант, - то больше всего я тревожусь за
нашу свободу! Что с ней станется, если победят французы? Друзья мои, ведь
свобода - главное достояние англичанина, ради ее спасения не жалко и жизни.
Нет, ее французу у нас не отнять! А уж если они победят, нечего ждать, что
они сохранят нашу свободу, потому что сами они рабы!
- То-то и есть, что рабы, - подхватил носильщик, - все поголовно рабы!
Им только тяжести таскать - больше ни на что не годятся. Да чтоб мне
отравиться этим глотком (в руке он держал кружку), если я соглашусь на такое
рабство. Я лучше в солдаты пойду!
Часовой, взяв стакан у носильщика, воскликнул с неподдельным жаром:
- Да что там свобода! Наша религия - вот что от таких перемен
пострадает! Да, любезные, вере урон будет! Чтоб дьявол утащил меня в
преисподнюю (столь торжественной была его клятва!), но уж коли французы сюда
явятся, нашей вере придет конец!
Произнеся это, он не осушил кружку залпом, а поднес ее к губам и выпил
неторопливо с истинным чувством.
Короче говоря, в Англии каждый мнит себя политиком; даже прекрасный пол
часто мешает слова любви с речами о суровых опасностях, угрожающих нации, и
нередко побеждает, прибегая к оружию более губительному, чем глаза.
Как и в Китае, всеобщее увлечение политикой находит здесь
удовлетворение в ежедневных газетах {3}. Только у нас император пользуется
газетой, дабы наставлять свой народ, здесь же народ норовит поучать в
газетах правительство. Не думай, однако, будто сочинители этих листков и в
самом деле что-то смыслят в политике или в государственном управлении.
Сведениями своими они обязаны какому-нибудь оракулу в кофейне, который
услышал их накануне вечером за игорным столом от вертопраха, почерпнувшего
их у привратника одного вельможи, а тот выудил их у камердинера этого
вельможи, камердинер же сочинил все от начала до конца, чтобы позабавиться.
Англичане предпочитают внушать окружающим скорее уважение, нежели
любовь. Это придает чопорность их развлечениям и даже самая веселая беседа
всегда бывает слишком глубокомысленной для приятного времяпрепровождения.
Хотя в обществе ваш слух редко оскорбляет грубая шутка, но столь же редко
вас восхищает и острословие, которое доставляет человеку хотя и мимолетную,
но истинную радость.
Впрочем, недостаток веселости они возмещают учтивостью. Ты, конечно,
улыбаешься, читая, как я расхваливаю обходительность англичан: ведь ты
слышал иное от миссионеров в Пекине и наблюдал, как совсем по-другому ведут
себя английские купцы и моряки у нас в Китае. Но должно повторить, что
англичане намного обходительнее своих соседей. Особенно они достойны
уважения за то, что, оказывая услугу, стараются умалить ее значение. В
других странах тоже любят оказывать услуги чужестранцу, но при этом дают ему
понять, что он у них в долгу. Англичане же оказывают любезность с выражением
полного равнодушия и осыпают тебя благодеяниями с таким видом, будто не
ставят их ни в грош.
Несколько дней тому назад случилось мне гулять в окрестностях Лондона в
обществе англичанина и француза. Внезапно хлынул дождь. Меня он застал
врасплох, тогда как оба моих спутника были в плащах, надежно защищавших их
от этого потопа. Англичанин, заметив, что я дрожу, сразу же сказал:
- Послушайте, друг мой, что вы дрожите? Возьмите мой плащ, мне он не
нужен... Все равно от него никакого проку, и я прекрасно обойдусь без него.
Француз также показал свою учтивость:
- Бесценный друг, - воскликнул он, - вы безмерно меня обяжете, если
воспользуетесь моим плащом! Разве вы не видите, как прекрасно он защищает
меня от дождя? Другому я ни за что его не предложил бы, но ради вас я готов
расстаться с собственной кожей!
Надеюсь, почтеннейший Фум Хоум, что примеры подобного рода дадут тебе
пищу для размышлений. Книга природы - книга мудрости, но больше всего
черпает из нее тот, кто читает те с разбором.
Письмо V
[Пристрастие англичан к политике. Образчик газеты, отражение в ней
нравов разных стран.]
Лянъ Чи Алътанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Я уже писал тебе об удивительном пристрастии этого народа к политике.
Англичанину мало убедиться, что силы соперничающих европейских держав
находятся в равновесии, раз он благоденствует; нет, ему надобно точно знать,
сколько весит каждая гиря в каждой чаше. Дабы он мог удовлетворить это
любопытство, каждое утро за чаем ему подают листок с политическими
новостями. Позавтракав этим, наш политик отправляется в кофейню переварить
прочитанное и пополнить свои сведения. Оттуда он шествует в ресторацию
осведомиться, нет ли чего новенького, и так продолжает слоняться до самого
вечера, заботливо присовокупляя все новые находки к своей коллекции. Домой
он добирается только к ночи, переполненный важными соображениями. Но, увы! -
проснувшись поутру, он узнает, что все вчерашние новости попросту нелепость
или заведомые враки. Казалось бы, отрезвляющий урок любому охотнику за
новостями. Ничуть не бывало: наш политик, нимало не обескураженный, опять
принимается за свое и рыщет в поисках свежих известий только для того, чтобы
пережить новое разочарование.
Я часто восхищался коммерческим духом, царящим среди европейцев, и
дивился тому, что они умудряются сбывать товары, которые житель Азии счел бы
совершенно бесполезными. В Китае говорят: европеец и на плевке наживется; но
это еще мягко сказано - ведь европейцы даже ложь и ту продают с барышом!
Любая страна сбывает этот ходкий товар соседям.
Английскому торговцу таким товаром достаточно отправиться в свою
контору и сочинить воинственную речь, якобы произнесенную в сенате, или
слухи, будто бы почерпнутые при дворе, или сплетню о знатном мандарине, или
сообщение о тайном сговоре между двумя соседними державами. Затем этот товар
пакуется и отсылается агенту за границей, а тот в свой черед шлет две битвы,
три осады и хитроумное письмо, полное многоточий, пропусков и
многозначительных намеков.
Теперь, полагаю, тебе понятно, что любая газета - изделие всей Европы,
и, читая ее проницательным взором философа, замечаешь в каждом сообщении
приметы той страны, коей оно принадлежит. Географическая карта едва ли дает
столь ясное представление о границах и местоположении страны, нежели этот
листок о характере и нравах ее обитателей. Суеверность и мнимая утонченность
Италии, церемонность Испании, жестокость Португалии, опасения Австрии,
самоуверенность Пруссии, легкомыслие Франции, алчность Голландии, гордость
Англии, безрассудство Ирландии и национальное самолюбие Шотландии - все это
бросается в глаза на каждой странице. Впрочем, чтение самой газеты,
вероятно, развлечет тебя больше, чем мои описания, а посему посылаю тебе
образчик, который дает представление о том, как пишутся подобные сочинения,
а равно и о народах, причастных к их созданию.
НЕАПОЛЬ. Недавно здесь мы откопали удивительную этрусскую статую,
которая раскололась пополам, когда ее извлекали из земли. Надпись на
ней едва различима, но Балдуччи, ученый знаток древностей, полагает,
что эта статуя воздвигнута в честь латинского царя Пикуса {1},
поскольку можно отчетливо разобрать, что одна из строк начинается
буквой П. Есть надежда, что эта находка послужит основой для
замечательных открытий, так как ученые двенадцати наших академий {2} с
головой погрузились в ее изучение.
ПИЗА. С тех пор как отец Вздорцини, настоятель монастыря Св.
Гилберта, переселился в Рим, у раки святого более не совершаются
чудеса. Верующих все больше охватывает тревога, а некоторых терзают
опасения, что святой Гилберт оставил их вместе с его преподобием.
ЛУККА. Правители нашей светлейшей республики уже не раз совещались
относительно ее участия в нынешних европейских неурядицах {3}. Одни
склоняются к тому, чтобы отправить войска - роту пехотинцев и шестерых
кавалеристов - для поддержания императрицы {4}, другие столь же рьяно
отстаивают интересы Пруссии. Чем окончатся эти споры, покажет время.
Можно, однако, с уверенностью сказать, что к началу следующей кампании
мы сумеем выставить семьдесят пять вооруженных солдат,
главнокомандующего и двух искусных барабанщиков.
ИСПАНИЯ. Вчера новый король {5} появился перед своими подданными и,
простояв полчаса на балконе, удалился в свои покои. Это
высокоторжественное событие было ознаменовано фейерверком и всеобщим
ликованием.
Наша королева прекрасней восходящего солнца и слывет одной из самых
остроумных женщин в Европе. Недавно на придворном празднике ей
представился случай показать свою поразительную находчивость и
несравненную живость ума. Герцог Лерма {6} приблизился к ней и, низко
поклонившись, с улыбкой поднес букет цветов, убранных бриллиантами.
- Ваше величество, - воскликнул он, - я ваш смиреннейший и
покорнейший слуга!
- О, сударь! - ответила королева, не запнувшись, - я горжусь
величайшей честью, которую вы мне оказали.
При этом она сделала глубокий реверанс, и придворные долго смеялись
меткости и быстроте ее ответа.
ЛИССАБОН. Вчера у нас было аутодафе {7} - сожжены были три молодые
женщины-еретички (одна - удивительная красавица), два еврея и старуха,
изобличенная в колдовству. Монах, сопровождавший эту последнюю,
сообщает, что видел, как из ее тела вылетел дьявол в виде языка
пламени. Народ выражал по этому случаю искреннее одобрение, радость и
возносил хвалу всевышнему.
Наш милостивый монарх, наконец, оправился от испуга; хотя за столь
жестокое покушение следовало истребить добрую половину нации, он в
своей неизреченной доброте пощадил жизнь подданных, и было колесовано
или иным способом казнено всего лишь пятьсот человек. И это за такое
злодеяние {8}.
ВЕНА. Как стало известно из достоверных источников, отряд в
двадцать тысяч австрийцев атаковал превосходящие силы пруссаков, всех
обратил в бегство, а прочих взял в плен.
БЕРЛИН. Как стало известно из достоверных источников, отряд в
двадцать тысяч пруссаков атаковал превосходящие силы австрийцев,
обратил их в бегство и захватил много пленных вместе с войсковой
казной, пушками и обозом.
Хотя эта кампания прошла не совсем согласно с нашими желаниями,
когда наши мысли обращаются к тому, кто нами правит, на душу нисходит
покой: пока мы спим, король бодрствует {9}, охраняя нашу безопасность.
ПАРИЖ. Скоро мы нанесем решающий удар. В Гавре готовы к отплытию
семнадцать плоскодонных судов {10}. Народ ликует, и наши министры без
труда обеспечивают армию всем необходимым. Мы стоим на краю гибели.
Народ выражает крайнее недовольство. Министры вынуждены прибегнуть к
самым суровым мерам, чтобы покрыть военные расходы.
Наши невзгоды велики, но мадам де Помпадур {11} каждую ночь
исправно снабжает нашего короля, который начинает дряхлеть, свежей
девицей. Его здоровье, слава богу, все еще крепко, и, в опровержение
всяких слухов, он столь же успешно справляется со всеми своими
державными обязанностями. Покушение Дамьена {12} так его испугало, что
врачи опасались за его рассудок, но муки этого негодяя вскоре утишили
царственный ужас в его груди.
АНГЛИЯ. Школе требуется младший учитель. N. В. Болевший оспой {13},
умеющий читать и причесывать.
ДУБЛИН. Сообщают, что знать и дворяне этого королевства, которые
всячески поощряют изящные искусства, объявили подписку в пользу
жеребца по кличке Черныш, соревнующегося с известной кобылой из
Падерина {14}.
Как сообщают из Германии, принц Фердинанд {15} одержал полную
победу и захватил дюжину литавр, пять штандартов и четыре фургона с
амуницией, а также множество пленных.
ЭДИНБУРГ. Нам доподлинно известно, что Сондерс Мак-Грегор,
повешенный недавно за конокрадство, вовсе не шотландец, а уроженец
Каррикфергуса {16}.
Прощай!
Письмо VI
[Утрата счастья в погоне за обогащением ума. Немилость, постигшая
китайского философа.]
Первый президент Академии церемоний в Пекине Фум Хоум -
взыскующему страннику Лянь Чи Альтанчжи, через Москву.
Охотишься ли ты на цветущих берегах Иртыша, взбираешься ли на
обрывистые склоны Душнура {1}, странствуешь ли по черной пустыне Гоби или
обучаешь учтивости диких европейцев - в любой стране, под любыми небесами, в
счастье и в беде - прими мой привет! Да хранит тебя всемогущий Тянь {2}, да
вселит он в тебя часть своего возвышенного духа!
Доколе, друг мой, тяга к знаниям будет мешать твоему счастью и отрывать
от родных и близких, без которых жизнь так безрадостна? Доколе ты будешь
скитаться по свету среди тысяч людей, но без единого друга, испытывая все
тяготы пребывания среди толпы и все горести одиночества?
Я знаю, ты мне ответишь, что утонченное наслаждение с каждым днем
становиться мудрее вознаграждает нас за все лишения. Знаю, ты станешь меня
уверять, что находить счастье в одних чувственных удовольствиях недостойно и
низко и, вероятно, пустишься в рассуждения о прелести духовных радостей. И
тем не менее, поверь, друг мой, ты заблуждаешься. Все наши удовольствия,
даже те, которые на первый взгляд не имеют ничего общего с чувственными
ощущениями, происходят от них. Самые хитроумные математические выкладки и
самые занимательные философские доказательства, если они так или иначе не
способствуют какому-либо чувственному удовлетворению, восхищают лишь глупцов
или тех, кто в силу привычки усвоил ложное понятие о наслаждении. Тот, кто
отделяет духовные услады от чувственных, кто ищет счастье только в
изощренности ума, так же жалок, как и нагой обитатель лесов, для которого
все участье в плотских утехах, а разум не стоит ничего. Дикарь, который
залпом пьет напиток наслажденья, не раздумывая о счастье, и мудрец, который,
разделывая о пользе возлияний, не замечает чаши, - вот две крайности.
С тяжелым сердцем, дорогой мой Альтанчжи, сообщаю тебе печальную весть:
то, что люди почитают за счастье, отныне больше не твой удел. Ты покинул
Китай, вопреки древнему запрету и обычаям страны, и тем вызвал
неудовольствие нашего великого императора, что повлекло за собой самые
ужасные последствия. По его приказу твоя жена, дочь и родственники схвачены
и обращены в дворцовых рабов. Отныне все они, кроме твоего сына, вдвойне
собственность того, кто владеет всем на свете. Сына же, рискуя головой, я
скрыл от стражников, выполнявших волю императора. Юноша упорствует в
намерении разыскать тебя, где бы ты ни находился. Ради этого он готов
преодолеть любые опасности. Хотя ему всего лишь пятнадцать лет, доблесть и
отцовская решимость сверкают