а я перестал  опасаться нападения искавшего меня отряда и взял
намерение самому  атаковать его. Но  прежде сего мне хотелось  и наметать и
натравить сии  новые войска,  составлявшие большую половину  моей партии. К
тому  же, если  малочисленным  отрядом можно  было управлять,  так сказать,
разбойнически,  без   предварительного  устройства,  а   братски  и  крутою
строгостью,  то сего  не можно  уже было  продолжать с  семьюстами человек.
Итак, до  3-го октября я принужден  был заняться образованием постановлений
внутреннего  управления  партии,   показанием  лучшего,  по  моему  мнению,
построения оной  в боевой  порядок. Сделав несколько  практических примеров
для  нападения,  отступления  и  преследования,  я  в первый  раз  испытал
рассыпное отступление, столь  необходимое для партии, составленной из одних
казаков, в случае нападения  на нее превосходного неприятеля. Оно состояло,
во-первых,  чтобы  по  первому  сигналу  вся партия  рассыпалась  по  полю,
во-вторых,  чтобы  по  второму  сигналу каждый  казак  скакал  сам из  вида
неприятеля  и,  в-третьих, чтобы  каждый  из них,  проехав по  своевольному
направлению  несколько верст,  пробирался  к предварительно  назначенному в
десяти,  а иногда  и в  двадцати верстах  от поля сражения  сборному месту.
Третьего мы  выступили и пришли в  село Покровское. Четвертого я предпринял
общий  поиск и  разделил партию  на три  части так,  чтобы в каждой  из них
находилась часть Попова полка.

Две  сотни оного  и старую  команду сборных  казаков моих,  под начальством
Попова, я определил идти на речку Вязьму в лес, что между столбовой дорогою
и   селением,   кажется,   Лузинцовым.   При   сей   части   я   находился.

Первый  Бугский полк  и сотня  Попова полка  с ротмистром Чеченским  - чрез
столбовую  дорогу,  на  речку   Вязьму,  к  селениям  Степанкову  и  Вопке.

Две  сотни  Попова  полка   с  ахтырскими  гусарами,  под  командою  маиора
Храповицкого, - к Семлеву; пехота оставалась в Покровском. За два часа пред
рассветом все отделения были в движении. Первый отряд остановился в лесу за
несколько саженей от мостика,  лежащего на речке Вязьме. Два казака взлезли
на дерева для наблюдения.

Не прошло  часу, как казаки слабым свистом  подали знак. Они открыли одного
офицера, идущего пешком по дороге с ружьем и с собакою. Десять человек сели
на коней,  бросились на  дорогу, окружили его  и привели к  отряду. Это был
4-го Иллирийского  полка полковник Гетальс[29],  большой охотник стрелять и
пороть  дичь,  и  опередивший   расстроенный  баталион  свой,  который  шел
формироваться  в Смоленск.  С ним была  лягавая собака  и в сумке  - убитый
тетерев.  Отчаяние сего  полковника более  обращало нас  к смеху,  нежели к
сожалению.  После расспроса  его  обо всем,  что  нужно было,  он отошел  в
сторону  и  ходил,  задумчивый,  большими  шагами;  но  каждый  раз,  когда
попадалась ему на глаза  лягавая собака его, улегшаяся на казачьей бурке, -
каждый раз  он брал позицию  Тальмы в "Эдипе" и  восклицал громким голосом:
"Malheureuse passion!"[30];  каждый раз, когда бросал взгляд на ружье свое,
- увы!  - уже  в руках казаков,  или на тетерева, повешенного  на пику, как
будто вывеской его приключения,  - он повторял то же и снова зачинал ходить
размеренными шагами.

Между  тем  стал  показываться и  баталион.  Наши  приготовились, и,  когда
подошел он  в надлежащее расстояние, весь  отряд бросился на него: передние
казаки вроссыпь, а резерв - в колонне, построенной в шесть коней. Отпор был
непродолжителен.  Большая  часть   рядовых  побросала  оружие,  но  многие,
пользуясь    лесом,   рассыпались    по   оному   и    спаслись   бегством.

Добыча   состояла   в   двух   офицерах   и  в   двухстах   нижних   чинах.

В одно  время ротмистр  Чеченский встретил фуры с  провиантом, ночевавшие в
лесу на  дороге от  Вопки к Вязьме. Неприятель,  приметя казаков, торопился
становить обоз полукружием, дабы из-за него защищаться. Но Чеченский не дал
им  времени  исполнить  сего  построения,  ударил  и  овладел  транспортом.

Тогда прикрытие; состоявшее из  пехоты, бросилось в средину леса, продолжая
огонь беспрерывный... Ярый Чеченский  спешил своих, бросился в лес и ударил
на неприятеля  в дротики. Сей удалой  поступок довершил поражение, но стоил
пятнадцати лучших бугских казаков, которые пали тяжело раненными и убитыми.

С  своей  стороны,  маиор  Храповицкий,  выбравшись  на  столбовую  дорогу,
обратился  к Семлеву.  Пользуясь родом  войска, составлявшим отряд  его, он
приказал  шедшим  впереди  отряда  ахтырским  гусарам  надеть  флюгера  на
пики [31],  а  казакам скрываться  за ними,  взяв дротики  наперевес. Таким
образом,  отряд   сей  казался   издали  польскою  кавалериею,   идущею  от
неприятельской армии к Смоленску.

Долго  Храповицкий   никого  не  встречал,  но   около  Семлева  он  увидел
многочисленный транспорт  огромных бочек, подвигавшийся к  нему навстречу с
прикрытием и без малейшей осторожности, полагая отряд Храповицкого польским
отрядом.  Наши  допустили  неприятеля   на  пистолетный  выстрел  и  разом,
приклонив   пики,   закричали    "ура!"   и  ударили   со  всей   возможной
стремительностью на  него. Большая часть прикрытия  рассыпалась, но поручик
Тилинг  с горстию  своих защищался  до тех  пор, пока  не был ранен;  тут и
оставлен последними его окружавшими товарищами.

Сей  транспорт состоял  в  новой одежде  и обуви  на весь  1-й Вестфальский
гусарский полк и (по накладной, найденной у Тилинга) стоил семнадцать тысяч
франков в Варшаве.

Возвращаясь с добычею к  селу Покровскому, Храповицкий был атакован сильною
шайкою мародеров,  засевшею в  лесу, чрез который  надлежало ему проходить.
Видя, что нельзя пробиться сквозь неприятеля, столь выгодно расположенного,
он объехал  его чащею леса и благополучно  прибыл в Покровское вечером, где
соединился    с   отрядами    Попова   13-го   и    ротмистра   Чеченского.

В сем  сложном поиске Попова полк  не уступил ни в  чем войскам, партию мою
составлявшим.  В  оном оказались  казаки  отличной  меткости и  отважности.
Лучший офицер  сего полка или, лучше  сказать, один из отличнейших офицеров
всего донского  войска был сотник Бирюков;  после его заметны были хорунжие
Александров и Персианов.

Пленные  (коих число  простиралось до  четырехсот девяноста  шести рядовых,
одного штаб- и четырех  обер- офицеров) были немедленно отправлены в Юхнов,
так  как  и  сорок  одна фура,  отбитые  Чеченским.  Лошади, взятые  из-под
конвойных, частию были разделены между опешившими и худоконными казаками, а
частию  розданы жителям.  В тот  же день  поехал от  меня курьер  в главную
квартиру.  Я  описал  дежурному  генералу  сей  последний  поиск  и  просил
награждения  как  отличившимся в  действии,  так  и юхновскому  дворянскому
предводителю Храповицкому,  коего попечением партия моя  ни одного дня ни в
чем  нужды  не имела,  раненые  получали пользование,  покой и  облегчение.

Оконча историческое,  подошло и романическое: пред  отъездом своим вошел ко
мне поручик Тилинг. Он  говорил мне, что казаки взяли у него часы и деньги,
но что он, зная  право войны, на это не в претензии, а просит только, чтобы
ему возвратили кольцо им любимой женщины. Увы! и ах! - я всегда склонен был
к чувствам, обуревавшим душу г. Тилинга! Сердце мое может включить в каждую
кампанию  свой  собственный журнал,  независимый  от военных  происшествий.
Смешно  сказать, но  любовь и  война  так разделили наравне  прошедшее мною
поприще,  что  и поныне  я  ничем  не поверяю  хронологию  моей жизни,  как
соображением эпох службы с эпохами любовных чувствований, стоящими, подобно
геодезическим  вехам,  на пустынной  моей  молодости.  В то  время я  пылал
страстью  к   неверной,  которую  полагал   верною.  Чувства  узника  моего
отозвались  в душе  моей!  Легко можно  вообразить взрыв  моей  радости при
встрече с  человеком, у одного алтаря служившим  одному божеству со мной. Я
обещал  ему стараться  удовлетворить его  желание, и  по отправлении  его в
Юхнов,  когда возвратился  разъезд, в  котором были  казаки, взявшие  его в
плен, я  был столько счастлив, что отыскал не  только кольцо, но и портрет,
волосы и письма, ему принадлежавшие, и немедленно отослал их к нему при сей
записке:  "Recevez,   monsieur,  les  effets,  qui   vous  sont  si  shers;
puis-sent-ils,  en  vous rappellant  l'objet  aime, vous  prouver, que,  le
couraqe  et le malheur  sont respectes  en Russie, comme  partout ailleurs.
Denis Davidoff, Partisan"[32].

Сей Тилинг  жил до  1814 года в  Орле, где всегда с  благодарностью, но еще
больше  с  удивлением рассказывал  о  сем приключении,  как рассказывают  о
великодушии  некоторых  атаманов разбойников.  Впоследствии  я узнал,  что,
устав,  подобно  мне, менять  предметы  любви  с каждой  кампанией, он  при
заключении  общего  мира  заключил законный  союз  с  последней им  любимою
женщиною и  променял кочующую жизнь гусарскую  на философическое уединение,
променял фантасмагорию на существенность.

Пятого числа партия пошла в Андреяны. Там я узнал, что неприятельский отряд
разделился надвое. Одна часть  находилась в одной деревушке в направлении к
селению  Крутому, а  другая -  в Лосмине,  что возле Вязьмы.  Мы немедленно
выступили к Крутому.

Отряд в сто человек,  с хорунжиим Бирюковым, отправлен был к селу Белыщину.
Ему  велено было  остановиться  у этого  села скрытно  и  посылать разъезды
вправо и влево, чтобы заслонить нападение мое на неприятеля, расположенного
близ  Крутого. Вся  же  партия пошла  поспешно к  последнему  селу, забирая
влево, чтобы  сохранить сообщение с Бирюковым  и, в случае удачи, отбросить
неприятеля  в противную  сторону  той, где  находилась другая  часть оного.
Неопределительность в расстоянии от  Андреян до деревушки, находящейся близ
Крутого,  была причиною,  что вместо  того, чтобы  нам прибыть часа  за два
перед вечером,  мы прибыли тогда,  как уже было темно.  Надо было решиться:
или  отложить  нападение  до утра,  или  предпринять  ночную атаку,  всегда
неверную, а часто и гибельную для атакующего. Всякое войско сильно взаимным
содействием частей,  составляющих целое, а  как содействовать тому, чего не
видишь К  тому же мало .таких людей, которые исполняют  долг свой, не глядя
на то, что на них не глядят. Большая часть воинов лучше воюет при зрителях.
Сам Аякс требовал денного света для битвы. Я знал сию истину, но знал также
и неудобства отлагать атаку  до утра, когда ржание одной лошади, лай собаки
и крик  гуся, спасителя Капитолия, - не  менее ночной атаки могут повредить
успеху  в  предприятии.  Итак,  с надеждой  на  бога,  мы  полетели в  бой.

Мелкий осенний дождь моросил с самого утра и умножал мрак ночи. Мы ударили.
При  резервном полку  оставалась  пехота. Передовая  неприятельская стража,
запрятанная  под  шалашами, спокойно  спала...  и не  проснется! Между  тем
Храповицкий и Чеченский, вскакав в деревушку, спешили несколько казаков и с
криком  "ура!" открыли огонь по окнам. Подкрепя  их сотней человек пехоты и
взяв две сотни казаков  из резерва, я бросился с ними чрез речку Уду, чтобы
воспретить неприятелю  пробраться к Вязьме окружною  дорогою. Мрак ночи был
причиною, что проводник мой сбился с пути и не на то место привел меня, где
обыкновенно  переезжают речку.  Это принудило  нас спуститься как  попало с
довольно значительной крутизны и кое-как перебраться на ту сторону. Не зная
и не  видя местоположения, я решился,  мало-помалу подвигаясь, стрелять как
можно  чаще  из  пистолетов  и во  всю  мочь  кричать   "ура!". К  счастию,
неприятель  не  пошел  в  сию сторону,  а,  обратясь  к  Кикину, побежал  в
расстройстве по дороге, которая лежит от Юхнова к Гжати.

Мы гнали  его со  всею партиею версты  четыре. Тут я  отрядил сотню казаков
вслед за  бегущими и велел преследовать их  как можно далее, забирая влево,
дабы  быть  ближе  к  партии, и  потом  держаться  дороги  между Вязьмою  и
Царевым-Займищем,  куда  я намеревался  прибыть  после  поиска на  Лосмино.

В  сем деле  мы  взяли в  плен одного  ротмистра,  одного офицера  и триста
семьдесят шесть рядовых. А так как по случаю ночной атаки я велел как можно
менее заниматься забиранием в  плен, то число убитых было не менее пленных.

Перевязав последних и отослав  их, по обыкновению, в Юхнов, я дал вздохнуть
лошадям  и, отправя пехоту  в Ермаки,  выступил к Лосмину.  Направление мое
было на Белыщино, дабы,  во-первых, соединясь с Бирюковым, заменить отрядом
его  сотню  казаков,  посланных  в  преследование  неприятеля;   во-вторых,
получить  от  него  сведения  о  неприятеле,  находившемся в  Лосмине,  и,
в-третьих, обратясь к Деревещину и Красному Холму, прийти от стороны Вязьмы
в тыл к неприятелю и пасть на него как снег на голову.

Предположение мое  совершилось бы  во всей точности.  если б неприятельские
фуражиры,  находившиеся в селе  Сергенкове, не  приметили моей партии  и не
бросились бы  в Лосмино  для уведомления своего начальника  о шествии моем.
Доброконные наездники  мои погнались за  этою сволочью, но так  как мы были
двадцать четыре  часа в походе, из коих два часа -  в драке, то лошади наши
весьма  ослабели, что  дозволило  нескольким фуражирам  уйти и  встревожить
отряд, обреченный  на гибель. Между тем мы  подвигались рысью к дороге, что
идет  из  Вязьмы  в  Лосмино. Рассветало;  дождь  не  переставал, и  дорога
сделалась  весьма скользкою.  Противник  мой имел  неосторожность забыть  о
ковке лошадей  своего отряда, которого половина  была не подкована. Однако,
по приходе моем к Лосмину, он меня встретил твердою ногою. Дело завязалось.
В  передовых  войсках произошло  несколько  схваток,  несколько приливов  и
отливов, но ничего решительного.  Вся партия построилась в боевой порядок и
пустилась  на неприятеля,  построенного  в три  линии, одна  позади другой.
Первая  линия при  первом ударе была  опрокинута на  вторую, а вторая  - на
третью.  Все  обратилось  в   бегство.  Надо  было  быть  свидетелем  этого
происшествия,  чтобы  поверить замешательству,  которое  произошло в  рядах
французов. Сверх  того половина  отряда стала вверх ногами:  лошади, не быв
подкованы,  валились, как  будто подбитые  картечами; люди бежали  пешком в
разные стороны  без обороны.  Эскадрона два построились  и подвинулись было
вперед,  чтобы  удержать  наше   стремление,  но  при  виде  гусаров  моих,
составлявших  голову  резерва, немедленно  обратились  назад без  возврата.
Погоня продолжалась  до полудня;  кололи, рубили, стреляли и  тащили в плен
офицеров,  солдат  и  лошадей; словом,  победа  была  совершенная. Я  кипел
радостью!  Мы  остановились.  Пленных было:  четыреста  три  рядовых и  два
офицера,  все раненые.  Полковник всего  отряда, как  уверяли, пал  на поле
битвы,  и с  ним легло  до полутораста  рядовых; прочие все  рассыпались по
полям и лесам или  достались в добычу обывателям. В обоих сих делах с нашей
стороны  убито четыре  казака,  ранено пятнадцать  [казаков] и  два гусара;
лошадей и убито и ранено до пятидесяти.

Нужно  ли   говорить,  с  каким  нетерпением   я  спешил  похвалиться  пред
фельдмаршалом сим лучшим моим  подвигом? Немедленно полетел курьер с теплым
еще от огня битвы донесением, и я остался в полной уверенности, что двойная
сия победа получит одобрение  от самых строгих знатоков военного искусства.
Между тем новые замыслы, новые тревоги, новые битвы затерли прошедшее. Я не
осведомлялся  в главной  квартире о  деле моем,  полагая, что  оному нельзя
остаться под  спудом и что там молчат от  недосуга. Мне не отвечали потому,
что я  не спрашивал, и таковое  взаимное молчание продолжалось до перемирия
1813 года.  Тогда только все прояснилось: я  узнал, что курьер мой захвачен
был мародерами  на пути к Юхнову и погиб  вместе с донесением. Чрез неудачу
сию   подвиг,  без   хвастовства   сказать,  несущий   на  себе   отпечаток
превосходства  и в  соображении, и  в исполнении, остался  известным только
моей партии,  неприятельскому губернатору Вязьмы и  оставшимся от поражения
войскам, со мною сражавшимся.  Я уверен, что это скрыли и самому Наполеону,
от  опасения  гнева  его за  своевольное  употребление  войск, для  другого
предмета предназначенных.

Такова бывает  участь отдельных  начальников, тогда как у  линейного каждое
лыко в  строку становится!  Впоследствии несколько подобных  дел заглохло в
неизвестности,  но по  другим причинам. В  тот день  и в следующие  два дня
разъезды мои  маячили около  столбовой дороги между  Вязьмою и Федоровским,
где  удалось им  перехватить  три курьера.  На 8-е  число партия  подошла к
последнему  селению   и  соединилась  с  сотнею,   посланною  в  погоню  из
окрестностей Крутого.

В самое  то время французская армия  пробудилась от продолжительного своего
усыпления в Москве и двинулась на Фоминское. Намерение Наполеона состояло в
том,  чтобы, обойдя  левый  фланг нашей  армии, находившейся  при Тарутине,
предупредить ее в занятии  Боровска и Малоярославца[33] и, достигнув прежде
ее  до  Калуги,  открыть  сообщение  с  Смоленском чрез  Мещовск  и  Ельню.
Вследствие чего,  прибыв в Фоминское 11-го  числа, он повелел корпусу Жюно,
занимавшему Можайск, отступить в  Вязьму, отряду генерала Эверса, в четырех
тысячах  состоявшему, -  выступить  из Вязьмы  чрез Знаменское  и  Юхнов, а
маршалу  Виктору  с  дивизиями   Жирарда  и  легкою  кавалерийскою  -  идти
усиленными маршами  из Смоленска  туда же. Стоит взглянуть  на карту, чтобы
увидеть,   в   каком   положении    я   вскоре   должен   был   находиться.

Между  тем генерал  Дорохов,  занимая отрядом  своим Котово [34],  что близ
дороги,  идущей от  Москвы  к Боровску,  намеревался атаковать  вице-короля
Италианского,  прибывшего  9-го  числа   в  Фоминское,  и  требовал  на  то
подкрепления, не зная, что за сим корпусом следовала вся французская армия.

Князь  Кутузов,  получив  известие  чрез  Дорохова  о  приближении  сильной
неприятельской колонны, отправил из  Тарутина к Фоминскому корпус Дохтурова
с начальником главного штаба  1-й армии Ермоловым. Перед выступлением своим
Ермолов приказал Фигнеру и  Сеславину следовать по направлению к Фоминскому
с  тем, чтобы  собрать сведения  о неприятеле.  Фигнеру не  удалось перейти
Лужу, тщательно охраняемую неприятельскими пикетами. Сеславин успел перейти
речку и приблизиться к  Боровской дороге; здесь оставив назади свою партию,
он пешком  пробрался до  Боровской дороги сквозь  лес, на котором  еще было
немного  листьев.  Достигнув  дороги,  он  увидал  глубокие  неприятельские
колонны,  следовавшие  одна  за  другою  к Боровскому;  он  заметил  самого
Наполеона,   окруженного  своими   маршалами   и  гвардией.   Неутомимый  и
бесстрашный  Сеславин, выхватив  из  колонны старой  гвардии унтер-офицера,
связал его,  перекинул чрез седло и  быстро направился к корпусу Дохтурова.

Между  тем Дохтуров  с  Ермоловым, не  подозревая выступления  Наполеона из
Москвы, следовали  на Аристово  и Фоминское. Продолжительный  осенний дождь
совершенно  испортил  дорогу;  большое  количество  батарейной  артиллерии,
следовавшей с корпусом, замедляло его движение. Ермолов предложил Дохтурову
оставить  здесь эту  артиллерию,  не доходя  верст пятнадцати  до Аристова;
отсюда,  находясь в  близком  расстоянии от  Тарутина и  Малоярославца, она
могла  быстро  поспеть  к  пункту,  где  в ее  действии  могла  встретиться
надобность, а между тем  утомленные лошади успели бы отдохнуть. Дохтуров не
замедлил  изъявить свое  на то  согласие, и  корпус его  к вечеру  прибыл в
Аристово;  сам  Дохтуров расположился  на  ночлег  в деревне,  а Ермолов  с
прочими  генералами  остался  на биваках.  Уже  наступила  полночь, и  чрез
несколько  часов  весь отряд,  исполняя  предписание  Кутузова, должен  был
выступить к  Фоминскому. Вдруг  послышался конский топот  и раздались слова
Сеславина:  "Где  Алексей  Петрович?"  Яв