поводьях... Но  не десять  дней, не  десять ночей
сряду, и дело шло о жизни, а не о чести.

Узнав,  что в  село Токарево  пришла шайка  мародеров, мы 2-го  сентября на
рассвете [11]  напали  на   нее  и  захватили  в  плен  девяносто  человек,
прикрывавших  обоз  с  ограбленными  у  жителей пожитками.  Едва  казаки  и
крестьяне  занялись разделением  между  собою добычи,  как выставленные  за
селением  скрытные пикеты  наши  дали нам  знать о  приближении  к Токареву
другой шайки  мародеров. Это селение лежит  на скате возвышенности у берега
речки Вори,  почему неприятель нисколько  не мог нас приметить  и шел прямо
без  малейшей осторожности.  Мы  сели на  коней, скрылись  позади изб  и за
несколько  саженей от  селения  атаковали его  со  всех сторон  с криком  и
стрельбою, ворвались  в средину  обоза и еще захватили  семьдесят человек в
плен.

Тогда я  созвал  мир и объявил ему  о мнимом прибытии  большого числа наших
войск на помощь уездов  Юхновского и Вяземского; роздал крестьянам взятые у
неприятеля ружья  и патроны, уговорил их  защищать свою собственность и дал
наставление,  как поступать  с  шайками мародеров,  числом их  превышающих.
"Примите их,  - говорил я им, - дружелюбно,  поднесите с поклонами (ибо, не
зная русского  языка, поклоны они понимают лучше слов)  все, что у вас есть
съестного, а особенно питейного,  уложите спать пьяными и, когда приметите,
что они точно заснули, бросьтесь все на оружие их, обыкновенно кучею в углу
избы или на улице поставленное, и совершите то, что бог повелел совершать с
врагами  христовой церкви  и вашей  родины. Истребив  их, закопайте  тела в
хлеву,  в лесу  или в  каком-нибудь непроходимом  месте. Во  всяком случае,
берегитесь,  чтобы место,  где  тела зарыты,  не было  приметно  от свежей,
недавно вскопанной земли; для  того набросайте на него кучу камней, бревен,
золы  или другого  чего. Всю  добычу военную,  как мундиры, каски,  ремни и
прочее, - все жгите  или зарывайте в таких же местах, как и тела французов.
Эта осторожность  оттого нужна,  что другая шайка  басурманов, верно, будет
рыться в  свежей земле, думая найти  в ней или деньги,  или ваше имущество;
но, отрывши вместо того тела своих товарищей и вещи, им принадлежавшие, вас
всех побьет и село сожжет. А ты, брат староста, имей надзор над всем тем, о
чем я приказываю; да  прикажи, чтобы на дворе у тебя всегда были готовы три
или  четыре парня,  которые,  когда завидят  очень многое  число французов,
садились бы на лошадей  и скакали бы врознь искать меня, - я приду к вам на
помощь.  Бог велит  православным  христианам жить  мирно между  собою  и не
выдавать врагам  друг друга, особенно чадам  антихриста, которые не щадят и
храмы  божии!   Все,  что   я  вам  сказал,   перескажите  соседям  вашим".

Я не смел дать  этого наставления письменно, боясь, чтобы оно не попалось в
руки неприятеля  и не уведомило бы его о  способах, данных мною жителям для
истребления мародеров.

После сего,  перевязав пленных, я определил к  ним одного урядника и девять
казаков, к  которым присоединил  еще двадцать мужиков.  Весь этот транспорт
отправлен был  в Юхнов  для сдачи городскому  начальству под расписку [12].
Казакам  сим я  приказал  дождаться партии  в  Юхнове, уверясь,  что по  ее
малолюдству  мне  нельзя  будет  оставаться  долго  в  местах,  неприятелем
наполненных.  Однако  мне  хотелось  испытать  еще судьбу  с  горстью  моих
товарищей  и побороться  с  невозможностью; а  так как  обязанность  моя не
состояла  в поражении  бродяг,  но в  истреблении транспортов  жизненного и
военного  продовольствия  французской   армии,  то  я,  по  распространении
наставления, данного  мною токаревским  крестьянам, по всем  селениям, чрез
которые проходила  партия моя, взял направление  к Цареву-Займищу, лежащему
на столбовой Смоленской дороге.

Был вечер ясный и  холодный. Сильный дождь, шедший накануне, прибил пыль по
тропинке,  коею мы  следовали  связно и  быстро.  В шести  верстах от  села
попался нам  разъезд неприятельский,  который, не видя  нас, шедших лощиною
вдоль опушки леса, беззаботно  продолжал путь свой. Если бы я не имел нужды
в верном  известии о Цареве-Займище,  занимаемо ли оно войском  и какой оно
силы,  я  бы  пропустил  разъезд этот  без  нападения,  опасаясь, в  случае
упущения одного из разъездных,  встревожить отряд или прикрытие транспорта,
в селе  находившегося. Но мне нужен  был язык, и  потому я нарядил урядника
Крючкова  с десятью  доброконными  казаками наперехват  вдоль по  лощине, а
других  десять   -  прямо  на  разъезд.   Разъезд,  видя  себя  окруженным,
остановился и сдался в плен без боя. Он состоял из десяти рядовых при одном
унтер-офицере. Мы узнали, что  в Цареве-Займище днюет транспорт с снарядами
и с прикрытием двухсот пятидесяти человек конницы.

Дабы  пасть  как снег  на  голову, мы  свернули  с дороги  и пошли  полями,
скрываясь опушками лесов и по лощинам; но за три версты от села, при выходе
на чистое место, встретились с неприятельскими фуражирами, числом человек в
сорок.  Увидя нас,  они  быстро обратились  во всю  прыть к  своему отряду.
Тактические построения делать было  некогда, да и некем. Оставя при пленных
тридцать гусаров, которые, в  случае нужды, могли служить мне резервом, я с
остальными двадцатью  гусарами и семьюдесятью казаками  помчался в погоню и
почти вместе  с уходившими от нас въехал  в Царево-Займище, где застал всех
врасплох.  У страха  глаза велики,  а страх  неразлучен с  беспорядком. Все
рассыпалось при  нашем появлении: иных  мы захватили в плен,  не только без
оружия, но  даже без одежды, иных  вытащили из сараев; одна  только толпа в
тридцать человек  вздумала было защищаться, но  была рассеяна и положена на
месте.  Сей наезд  доставил  нам сто  девятнадцать рядовых,  двух офицеров,
десять провиантских  фур и одну фуру  с патронами. Остаток прикрытия спасся
бегством.

Добычу  нашу мы  окружили и повели  поспешно чрез  село Климове и  Кожине в
Скугорево, куда прибыли в полдень 3-го числа.

Партия моя,  быв тридцать часов беспрерывно  в походе и действии, требовала
отдохновения,  почему она  до вечера  4-го числа  оставалась на  месте. Для
облегчения лошадей  я прибегнул  к способу, замеченному  мною на аванпостах
генерала  Юрковского  еще в  1807  году.  Исключив четыре  казака для  двух
пикетов и  двадцать - для резерва (который,  хотя должен был находиться при
партии,  но  всегда  был  в  готовности  действовать  при  первом  выстреле
пикетов), остальных девяносто шесть  человек я разделил надвое и приказал в
обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытия и присыпки
ссадин и также для облегчения. Чрез час сии лошади вновь седлались, а новые
расседлывались; таким  образом в двадцать четыре  часа освежалось девяносто
шесть  лошадей. В  тот  же день,  по просьбе  резерва,  я позволил  и оному
расседлывать по одной лошади на один час.

Пятого  числа мы  пошли на село  Андреевское, но  на пути ничего  не взяли,
кроме мародеров, числом тридцать человек.

Шестого мы обратились к  Федоровскому (что на столбовой Смоленской дороге),
рассеевая везде  наставление, данное  мною токаревским крестьянам.  На пути
встретили мы  бежавшего из  транспорта наших пленных  Московского пехотного
полка рядового,  который нам  объявил, что транспорт их  из двухсот рядовых
солдат остановился ночевать в  Федоровском и что прикрытие оного состоит из
пятидесяти человек. Мы удвоили шаг и едва показались близ села, как уже без
помощи нашей  все в  транспорте сем приняло  иной вид: пленные  поступали в
прикрытие, а прикрытие - в пленных.

Вскоре  после  сего  я  извещен  был  о  пребывании  в  Юхнове  дворянского
предводителя,  судов и земского  начальства, также  и о бродящих  без общей
цели двух слабых казачьих полках в Юхновском уезде. Известие сие немедленно
обратило меня  к Юхнову,  куда чрез Судейки,  Луково и Павловское  я прибыл
8-го числа.

Пришедши туда, я бросился к двух привлекавшим меня предметам: к образованию
поголовного ополчения  и к  присоединению к партии моей  казацких полков, о
коих я упомянул выше.

До первого достиг беспрепятственно: дворянский предводитель Семен Яковлевич
Храповицкий  подал  мне  руку  помощи  со  всею  ревностию  истинного  сына
Отечества. Сей почтенный старец  не только оказал твердость духа, оставшись
для примера  дворянам с семейством своим  на аванпостах Калужской губернии,
но  ознаменовал особенную  силу  воли и  неусыпную строгость  в  надзоре за
принятыми им мерами к  подъятию оружия жителями Юхновского уезда. Отставной
капитан  Бельский назначен  был ими  начальствовать. К  нему присоединились
двадцать  два помещика; сто  двадцать ружей,  партиею моей отбитые,  и одна
большая фура  с патронами  поступили для употребления  первым ополчившимся,
которым  сборное  место  я   показал  на  реке  Угре,  в  селе  Знаменском.

Второе требовало  со стороны  моей некоторой хитрости:  означенные казацкие
полки   были  в   ведении   начальника  калужского   ополчения,  отставного
генерал-лейтенанта Шепелева [13]. Личное добродушие  и благородство его мне
были  давно известны, но  я знал,  что такое начальник  ополчения, которому
попадается  в руки  военная  команда! Сколь  таковое начальство  льстит его
самолюбию!  На сем чувстве  я основал  предприятие мое. Уверен  будучи, что
требование  сих полков  в состав  моей партии,  если она останется  от него
независимою, будет без успеха,  я сам будто бы добровольно поступил под его
начальство. Еще  из села Павловского я отправил  к нему с рапортом поручика
Бекетова. В рапорте я говорил, что, "избрав для поисков моих часть, смежную
с губерниею,  находящеюся под ведением  его превосходительства относительно
военных действий, я за честь поставляю служить под его командою и за долг -
доносить  о  всем  происходящем".  Из Юхнова  я  послал  другого курьера  с
описанием  слабых   успехов  моих  и  с   испрошением  ходатайства  его  об
отличившихся  (истинные  рапорты  мои  посылаемы  были  прямо  к  дежурному
генералу всех российских армий  Коновницыну). Добрый мой Шепелев растаял от
восхищения. Он уже возмечтал,  что я действую по его плану, что он поражает
неприятеля! 9-го  числа я послал  к нему нового курьера  с красноречивейшим
описанием  пользы  единства  в  действии  и, как  следует, заключил  рапорт
покорнейшею  просьбою  об усилении  меня  казацкими полками,  находящимися,
подобно партии моей, под его командою.

Во время  продолжения дипломатической переписки моей  я занимался рассылкою
чрез    земское    начальство   предписаний    о   поголовном    ополчении.

Между тем из двухсот  отбитых нами пленных я выбрал шестьдесят не рослых, а
доброхотных солдат;  за неимением  русских мундиров одел  их во французские
мундиры  и вооружил  французскими  ружьями, оставя  им для  приметы русские
фуражки вместо киверов.

Еще мы  были в  неведении о судьбе  столицы, как 9-го числа  прибыл в Юхнов
Волынского  уланского   полка  майор   Храповицкий [14] ,   сын  юхновского
дворянского  предводителя,  и  объявил  нам о  занятии  Москвы  французами.

Я  ожидал события  сего  и доказывал  неминуемость оного,  если продолжится
отступление по  Смоленской дороге,  но при всем  том весть сия  не могла не
потрясти душу, и, сказать  правду, я и товарищи мои при первых словах очень
позадумались! Однако,  так как все мы  были неунылого десятка,  то и начали
расспрашивать Храповицкого о подробностях. Он уверил нас, что оставил армию
в Красной Пахре; что  она продолжает движение свое для заслонения Калужской
дороги;  что Москва предана  огню[15] и  что никто  в армии не  помышляет о
мире... Я  затрепетал от радости и тут же  всем находившимся тогда в городе
помещикам и жителям предсказал  спасение отечества, если Наполеон оставит в
покое  армию нашу  между Москвою и  Калугою до  тех пор, пока  она усилится
следуемыми к  ней резервными  войсками и с Дону  казаками. Кто мало-мальски
сведущ был в высшей  военной науке, тому последствие превосходного движения
светлейшего в  глаза бросалось. Я счел  за лишнее учить стратегии юхновских
помещиков,   как  некогда   Колумб  не  заблагорассудил   учить  астрономии
американских дикарей,  предсказывая им  лунное затмение. Вечером  я получил
письмо  калужского гражданского  губернатора, от 8-го  сентября, следующего
содержания:

"Все свершилось! Москва не наша: она горит!.. Я от 6-го числа из Подольска.
От  светлейшего имею  уверение, что  он, прикрывая Калужскую  дорогу, будет
действовать  на Смоленскую.  Ты  не шути,  любезный Денис  Васильевич! Твоя
обязанность велика! Прикрывай Юхнов,  и тем спасешь средину нашей губернии;
но не залетай далеко,  а держись Медыни и Масальска; мне бы хотелось, чтобы
ты  действовал  таким  образом,  чтобы  не  навлечь  на  себя  неприятеля".

Я принял  уверенность на  меня с самолюбием  смертного, но робкий  совет не
навлекать   на  себя  (то  есть  на  Калугу и  на  калужского  губернатора)
неприятеля - оставил без внимания.

Десятого, вечером, я получил от начальника калужского ополчения предписание
принять в  мою команду требуемые мною казачьи  полки и приставшего к партии
моей маиора Храповицкого.

Одиннадцатого мы  отслужили молебен в присутствии  гражданских чиновников и
народа и  выступили в поход  с благословениями всех жителей.  С нами пошли:
отставной  мичман   Николай  Храповицкий,  титулярный  советник  Татаринов,
шестидесятилетний  старец, и  землемер Макаревич; прочие  помещики остались
дома, довольствуясь ношением охотничьих  кафтанов, препоясанные саблями и с
пистолетами за  поясом. К  вечеру мы прибыли  в Знаменское и  соединились с
полками 1-м Бугским и  Тептярским. Первый состоял из шестидесяти человек, а
второй - из ста десяти.

Прежде  нежели   описывать  действия  войск,   чрез  неожиданное  умножение
поступивших из,  так сказать, разбойнической  шайки в наездничью партию, не
лишнее   будет   познакомить  читателя   с   частными  начальниками   оной.

Волынского  уланского  полка маиор  Степан  Храповицкий[16]  - росту  менее
среднего, тела  тучного, лица смуглого, волоса  черного, борода клином; ума
делового  и веселого,  характера вспыльчивого, человек  возвышенных чувств,
строжайших правил честности и  исполненный дарований как для поля сражения,
так и для кабинета; образованности европейской.

Состоявший  по кавалерии  ротмистр  Чеченский[17]  - черкес,  вывезенный из
Чечни  младенцем   и  возмужавший   в  России.  Росту   малого,  сухощавый,
горбоносый, цвету лица бронзового,  волосу черного, как крыло ворона, взора
орлиного. Характер  ярый, запальчивый  и неукротимый; явный  друг или враг;
предприимчивости   беспредельной,  сметливости   и   решимости  мгновенных.

Ахтырского  гусарского полка  штабс-ротмистр Николай  Бедряга[18]  - малого
росту,  красивой  наружности, блистательной  храбрости,  верный товарищ  на
биваках; в битвах - впереди всех, горит, как свечка.

Того же  полка поручик Дмитрий  Бекетов[19] - росту  более нежели среднего,
тела  тучного, круглолицый, златокудрый.  Сердцем -  малый, как  говорится,
рубаха, весельчак, с умом  объемистым, тонким и образованным; офицер весьма
храбрый и надежный даже и для отдельных поручений.

Того же  полка поручик  Макаров[20] -  росту высокого, широкоплечий  и силы
необыкновенной, без образования, но с умом точным. Агнец между своими, тигр
на поле битвы.

1-го Бугского  полка сотник Ситников, шестидесятилетний  старец, и Мотылев,
молодой офицер. Оба. отличной  храбрости и неутомимой деятельности офицеры.

Хорунжий    Талаев   и    Григорий   Астахов   -    офицеры   обыкновенные.

Иловайского  10-го  полка  урядник  Крючков [21] -  молодой  парень,  ездок
отличный   и   неутомимый,   храбрости   чистой,  сметливости   черкесской.

Шкляров [22]  -  старший  вахмистр  отряда  гусаров  моей  партии,  храбрый
исполнитель приказаний без размышления.

Иванов  - вахмистр  Ахтырского гусарского  полка. Головорез, за  буянство и
разврат несколько раз разжалованный мною в рядовые и за храбрость несколько
раз  пожалованный  в вахмистры.  Скрыпка  и Колядка  - надежные  вахмистры.
Гусары все были отличного  военного поведения. Наименую тех из них, коих не
забыл имена:  Федоров, Зворич, Мацыпура, Жирко,  Форост, Гробовой, Мацырюк,
Пучков,  Егоров, Зола,  Шкредов,  Крут, Бондарев,  Куценко, Приман,  Осмак,
Лишар.

Урядники  Донского  войска, кои  остались  у  меня в  памяти, были:  Тузов,
Логинов, Лестов;  казаки: Афонин, Антифеев, Волков,  Володька. Сожалею, что
забыл  остальных,  ибо  большая  часть  из них  достойны  быть  известными.

На 12-е [сентября] я предпринял поиск в самой Вязьме. Сердце радовалось при
обзоре вытягивавшихся полков моих. С ста тридцатью всадниками я взял триста
семьдесят человек  и двух офицеров,  отбил своих двести и  получил в добычу
одну  фуру с  патронами и  десять провиантских  фур... Тут же  я командовал
тремястами  всадников; какая  разница!  какая надежда!  К тому  же ревность
обывателей,   деятельность   дворянского  предводителя   в  разглашении   о
поголовном  ополчении,  в  продовольствии   моей  партии,  в  устроении  на
собственное иждивение  лазарета в Юхнове и,  наконец, спасительное движение
армии на Калужскую дорогу  - все улыбалось моему воображению, всегда быстро
летящему    навстречу    всему   соблазнительному    для   моего    сердца!

На рассвете  мы атаковали в виду  города неприятельский отряд, прикрывавший
транспорт  провианта  и артиллерийских  снарядов.  Отпор не  соответствовал
стремительности натиска,  и успех превзошел мое  ожидание: двести семьдесят
рядовых и  шесть офицеров положили  оружие, до ста человек  легло на месте;
двадцать  подвод  с  провиантом   и  двенадцать  артиллерийских  палубов  с
снарядами достались нам в  добычу. Немедленно две фуры с патронами и триста
сорок ружей  поступили в распоряжение  командовавшего поголовным ополчением
отставного капитана Бельского; и  таким образом, с первых дней я имел уже в
Знаменском почти на пятьсот человек готового оружия.

Четырнадцатого мы  подошли к  селению Теплухе, что  на столбовой Смоленской
дороге, и остановились на  ночлег со всею военною осторожностью. Там явился
ко мне крестьянин Федор из Царева-Займища с желанием служить в моей партии.
Этот удалец, оставя жену  и детей, скрывшихся в лесах, находился при мне до
изгнания неприятеля из Смоленской губернии и только после освобождения оной
возвратился на свое пепелище. По возвращении моем из Парижа, в 1814 году, я
нарочно  останавливался  в  Цареве-Займище,  с  тем  чтобы  посетить  моего
храброго товарища,  но мне  сказали, что его  уже нет на свете.  Он умер от
заразы со многими поселянами, скрывавшимися в лесах во время его ратования.
Какое поучение! И те, кои избегают смерти, и те, кои на нее отваживаются, -
всем равная участь; каждому определен срок неминуемый!.. Стоит ли прятаться
и срамиться!

Четырнадцатого,  к вечеру,  начали подходить  мародеры, а  так как  мы были
скрыты  и во  всей осторожности,  то брали  их без  малейшего с  их стороны
сопротивления и  почти поодиночке. К десяти  часам ночи число пленных дошло
до семидесяти  человек и двух офицеров; у одного  из них все карманы набиты
были грабленными  печатками, ножичками и прочим.  Надобно, однако, сказать,
что офицер сей был не француз, а вестфалец.

Пятнадцатого,  около восьми  часов  утра, пикетные  открыли шедшее  от села
Тарбеева большое  количество фур, покрытых белым  холстом. Некоторые из нас
сели

на  коней  и, проскакав  несколько  шагов,  увидели их,  подобно флоту,  на
парусах  подвигавшемуся.  Немедленно штабс-ротмистр  Бедряга 3-й,  поручики
Бекетов и  Макаров с  гусарами и казачьи  полки помчались к  ним наперерез.
Передние  ударили  на  прикрытие,  которое,  после  нескольких  пистолетных
выстрелов, обратилось  в бегство; но, быв  охвачено Бугским полком, бросило
оружие. Двести шестьдесят рядовых разных полков