вовала в армии Витгенштейна. Во время обеда, данного Чичаговым в
Борисове, авангард его под начальством графа Павла Палена, выставленный в
Неманице, был опрокинут войсками Домбровского, которые преследовали наших
до самого города; все устремились к единственному мосту, где столпились в
страшном беспорядке. К счастью, неприятель, пришедший сам в расстройство,
не мог довершить поражения; однако несколько орудий, много обозов и
серебряный сервиз адмирала достались ему в руки. Когда Чичагов, вернувшись
из Игумена, решился атаковать французов, он, по мнению некоторых, обратясь
к своему начальнику штаба Ивану Васильевичу Сабанееву (отлично-способному
генералу, которого Ермолову удалось впоследствии оправдать в глазах
императора Александра, почитавшего его пьяницей), сказал ему: "Иван
Васильевич, я во время сражения не умею распоряжаться войсками, примите
команду и атакуйте неприятеля". Сабанеев атаковал французов, но был ими
разбит по причине несоразмерности в силах.

Военный писатель, генерал Водонкур, человек весьма умный, но не храбрый,
знавший отлично теорию военного искусства до первого выстрела и
пользовавшийся долго гостеприимством Чичагова, написал ему похвальное
слово. Генерал Гильемино, человек глубоких сведений, ясного ума и
блистательной храбрости, бывший начальником штаба 4-го италианского
корпуса, артиллерией которого командовал Водонкур, говорил мне, что он во
время сражения никогда не мог отыскать Водонкура для передачи ему
приказаний.


[56] Так как переправа совершалась 16-го числа, то покажется
сверхъестественным, чтобы я мог узнать об оной того же дня, быв удален на
сто верст от французской армии. Я сему другой причины не полагаю, как то,
что переправа началась 14-го в восемь часов утра, а как известие о том
дошло до меня посредством жителей, которым достаточно увидеть мост и десять
человек на противном берегу, чтобы заключить об успехе,- то видно, что при
появлении первых неприятельских войск на правом берегу распространился слух
о переходе всей армии, и этот-то слух дошел и до меня.


[57] Полковник Толь, добрым расположением которого я всегда пользовался,
был человек с замечательными способностями и большими сведениями. Он
получил воспитание в одном из кадетских корпусов во время командования ими
Михаила Илларионовича Кутузова, покровительством которого он всегда
пользовался. Во время Отечественной войны он был еще молод и мало опытен, а
потому он нередко делал довольно значительные ошибки. Так, например, во
время отступления наших армий к Дорогобужу он за несколько верст до этого
города нашел для них позицию близ деревни Усвятья. Во время осмотра этой
позиции, которая была весьма неудобна, потому что правый фланг отделялся от
прочих частей армии болотом и озером, князь Багратион, в присутствии многих
генералов, сказал Толю: "Вы, г. полковник, своего дела еще не знаете,
благодарите бога, что я здесь не старший, а то я надел бы на вас лямку и
выслал бы вон из армии". Не дождавшись неприятеля, обе армии, вопреки
уверениям Барклая, отошли к Дорогобужу, где Толем была найдена другая
позиция, которою князь Багратион также не мог остаться довольным. Во время
осмотра новой позиции Ермоловым граф Павел Строганов указал ему на
следующую ошибку Толя: его дивизия была обращена затылком к тылу стоящей
позади ее другой дивизии. Трудно объяснить себе, каким образом столь
искусный и сметливый офицер, каков был Толь, мог делать столь грубые
ошибки; почитая, вероятно, невозможным принять здесь сражение, он не
обратил должного внимания на выбор позиции. Несмотря на записку, поданную
Барклаю Ермоловым, всегда отдававшим полную справедливость способностям и
деятельности Толя, он был выслан из армии. Князь Кутузов, проезжая в армию
и найдя Толя в Москве, взял его с собою. Впоследствии он приобрел большую
опытность и заслужил репутацию искусного генерала. Он, в качестве
начальника главного штаба, принимал участие в войнах 1828, 1829, 1831
годов; эти войны, в особенности первая половина войны 1831 года, богаты
немаловажными ошибками. Зная недружелюбные отношения графа Дибича и Толя
между собою, невозможно положительно сказать, в какой степени каждый из них
здесь виноват; во всяком случае, Толь, по званию своему во время ведения
этих войн, не может не принять на себя ответственности за многое,
совершенное в эту эпоху. Но венец его славы -это взятие Варшавы; здесь
деятельность, мужество и в ocoбeннocти вполне замечательная решительность
Толя достойны величайших похвал.


[58] Ковна заключала в себе огромные магазины и казну в два с половиною
миллиона франков. Местечко сие защищаемо было полутора тысячами человек
новобранных немецких воинов и сорока двумя орудиями, из коих двадцать пять
имели полную упряжь.


[59] Когда по совершении сего блистательного подвига Сеславин кормил
лошадей и отдыхал за Березиной, казачий генерал Денисов с партиею от
Платова отряда перешел чрез пустой город и донес атаману, что он занял
оный, а не Сеславин. Платов приказал последнему отдать пленных Денисову и,
взяв на себя как славу занятия Борисова, так и открытия сообщения с
Чичаговым, донес о том главнокомандующему. Пораженный такою наглою
несправедливостью, Сеславин того же дня написал генералу Коновницыну:
"Платов отнимает славу моего отряда, усиленного пехотою Чичагова. Неужто
надо быть генералом, чтобы быть правым? Спросите обо всем у адмирала, я
врать не стану".

Девятнадцатого был сделан запрос от светлейшего Чичагову, правда ли, что
Сеславин, усиленный его пехотою, первый занял Борисов, открыл сообщение
графа Витгенштейна с его армией и чрез то был виновником взятия нескольких
тысяч пленных? Вот ответ Чичагова: "Иметь честь получить предписание вашей
светлости от 19-го сего месяца под № 553, обязанностию поставляю донести,
что гвардии капитан Сеславин, действительно, первый занял город Борисов и
открыл сообщение со мною генерала от кавалерии графа Витгенштейна, доставя
от него в то же время письменное ко мне об его движении и предположениях
уведомление; равным образом и сдача в плен нескольких тысяч неприятеля была
следствием занятия им сего города и соединенного действия с вверенною мне
армиею корпуса графа Витгенштейна. Чичагов. № 1944. Ноября 22-го дня 1812
года. М. Илия".

Я вошел в подробности сего случая для того только, чтобы показать, сколько
дух зависти обладать может и воином, свершившим круг, обильный
блистательными подвигами, гремевшим в Европе (главным именем и коему
желать, кажется, ничего не оставалось. Что же должно было ожидать
партизанам от тех, кои, удрученные пышными названиями, считают число чинов
и крестов своих числом контузий и поклонов, приправленных подарками
сочинителям реляций и представлений.


[60] 1810 года на штурме Рущука, шедший спереди колонны с охотниками, он
получил жестокую рану в правую руку; пуля раздробила кость и прошла
навылет.


[61] Кажется, что светлейшего намерение было подстрекнуть графа Ожаровского
на следование поспешнее к Гродне, дабы тем облегчить покушение на сей город
моей партии, ибо 4-го числа послана была к нему бумага следующего
содержания: "Весьма приятны были светлейшему данные вашим сиятельством
известия; а как неприятель, вероятно, отступает за границу нашу, то и
приказал его светлость по близости вашей к Шварценбергу наблюдать за его
движениями и предоставляет вам случай завладеть Гродною. Генерал-лейтенант
Коновницын". Означенная бумага разъехалась с рапортом графа Ожаровского, в
котором он писал: "В Белице и в окрестностях ее совершенный недостаток в
провианте, а особливо в фураже, по долговременному пребыванию там
австрийских войск; почему, заняв донскими казаками Белицу и Ищолку, прошу
ваше превосходительство позволить мне с остальною частию вверенного мне
отряда остаться в Лиде для удобнейшего продовольствия и поправления
кавалерии. Генерал-адъютант граф Ожаровский". 8-го числа декабря отряд его
приказано было распустить.


[62] Сабля эта, осыпанная драгоценными алмазами, была пожалована ее отцу
императрицей Екатериной во время каруселя. Письмо графини Орловой было
доставлено Милорадовичу чрез адъютанта его Окулова; Милорадович в
присутствии своего штаба несколько раз спрашивал у Окулова: "Что говорила
графиня, передавая тебе письмо?" - и, к крайнему прискорбию своему, получал
несколько раз в ответ: "Ничего". Милорадович возненавидел его и стал его
преследовать. Окулов погиб скоро в аванпостной сшибке.

Граф Милорадович был известен в нашей армии по своему необыкновенному
мужеству и невозмутимому хладнокровию во время боя. Не будучи одарен
большими способностями, он был необразованный и малосведущий генерал,
отличался расточительностью, большою влюбчивостью, страстью изъясняться на
незнакомом ему французском языке и танцевать мазурку. Он получил несколько
богатых наследств, но все было им издержано весьма скоро, и он был не раз
вынуждаем прибегать к щедротам государя. Беспорядок в командуемых им
войсках был всегда очень велик; он никогда не ночевал в заблаговременно
назначаемых ночлегах, что вынуждало адъютантов подчиненных ему генералов,
присылаемых за приказаниями, отыскивать его по целым ночам. Он говаривал
им: "Что я скажу вашим начальникам; они лучше меня знают, что им следует
делать". После Малоярославского сражения Ермолов, которого он всегда
называл sa passion (своей страстью (фр.)), следуя при его отряде, отдавал
приказания именем Кутузова. Впоследствии, будучи С.-Петербургским
генерал-губернатором, Милорадович, выделывая прыжки перед богатым зеркалом
своего дома, приблизился к нему так, что разбил его ударом головы своей;
это вынудило его носить довольно долго повязку на голове. Он был обожаем
солдатами, и, невзирая на то, что не только не избегал опасности, но
отыскивал ее всегда с жадностью, он никогда не был ранен на войне. Умирая,
Милорадович сказал: "Я счастлив тем, что не умираю от солдатской пули". Он
был влюблен в госпожу Дюр; когда она занемогла жабой в горле, он всюду
рассказывал: "Elle a l'equinoxe a la gorge" (У нее равноденствие в горле
(фр.)).


[63] Examen critique de l'histoire de Napoleon et de la grande armee par le
comte de Segur et da la critique qu'en a faite le general Gourgaud.


[64] Examen critique de l'histoire de la campagne de 1812 du comte de
Segur, par le general Gourgaud.


[65] Histoire de l'expedition de Russie, par M* (Chambray). Tome III.


[66] Memoires pour servir a l'histoire de France, par Napoleon, publies par
Montholon. Tome II, page 113.


[67] Vie politique et militaire de Napoleon. Tome IV.


[68] Vie de Napoleon Bonaparte, par Sir Walter Scott. Tome IV.


[69] Мнение совершенно ложное (замечание сочинителя статьи).


[70] Memoires pour servir a l'histoire de France, par Napoleon, publies par
Montholon. Tome II, page 113.


                          Денис Васильевич Давыдов

  ТРИ ПИСЬМА НА 1812 ГОДА КОМПАНИЮ, НАПИСАННЫЕ РУССКИМ ОФИЦЕРОМ, УБИТЫМ В
                    СРАЖЕНИИ ПРИ МОНМАРТРЕ. 1814-ГО ГОДА



                               ПИСЬМО ПЕРВОЕ



Ты любопытен знать, почтеннейший друг мой, общий ход событий достопамятного
1812  года. Удаленным  от круга  действий, он представляется  как волшебная
опера,  в   которой  гром,  молния,  морские   волны,  мгновенная  перемена
декораций, все  восхищает зрителей! Но находящийся  на сцене часто видит: и
жестяные лучи, и полотняные  волны, и хрубкие колеса, и ржавые блоки, коими
движется   сия    (в   некотором   расстоянии)   очаровательная   механика.

Не оставляя от первого выстрела до занятия Москвы, а потом до берегов Рейна
сцену сей кровопролитной драмы, наблюдая бдением критика от начала до конца
все  ее действие, я  более, может  быть, другого в  состоянии удовлетворить
твое любопытство.  Не ожидай красноречия, я  солдат и пишу по-солдатски, но
как солдат люблю истину,  и потому многие из деяний, описанных в журналах и
реляциях, представятся в другом виде в рассказе моем, посвященном дружеству
и чуждом раболепству.

Прежде,  нежели  войдем в  подробности,  обымем  целое. Мы  увидим с  одной
стороны  государство,  хотя обширное,  но  малолюдное в  сравнении с  своею
обширностию,  с истощенною  казною  после нескольких  браней, противных  ее
выгодам,  и пятилетнего  препядствия  в торговле;  занятое войнами  с двумя
сильными восточными державами, угрожаемое на севере завистливым соседом, не
готовое к  бою на  западных границах своих,  где армии им  собираемые, едва
достаточны  противоборствовать авангарду  армий,  на него  посягающих. А  с
другой  -  все вооруженные  силы  Европы, предводительствуемые  опытнейшими
начальниками и величайшим полководцем в летописях вселенной; силы, движимые
непоколебимым  уверением  в победе,  неизменно  украшавшей шестнадцать  лет
сряду знамена их предводителя.

Вот  какое взаимное  было  положение государств,  одних восставших  с духом
алчности и насилия, другого  предпочитавшего гибель постыдному покою! (...)



                                    ***

13-го июля Мюрат, подкрепленный  4-м корпусом, атаковал Остсрмана и Палена;
корпус  Докторова  и  дивизия Коновницина  подошла  на  подпору. Битва  сия
продолжалась  два   дни!  Наши  отступали  к   Витебску,  где  все  ожидали
генерального сражения; по  оправдательному письму ген[ерала] Барклая видно,
что  и он  склонен был на  сие пагубное  предприятие, ибо он  говорит: "мое
намерение  было сражаться  при  Витебске, потому  что я  чрез  сражение сие
достигнул  бы  важной  цели,  обращая  на сию  точку  внимание  неприятеля,
останавливая его, и доставляя тем к[нязю] Багратиону способы приближиться к
1-й армии".  Но он, кажется, не принял  в уважение, что неприятель, занимая
его при  Витебске, одним или двумя корпусами, мог  обратить все силы свои к
Смоленску,  и что  по овладению  им сим  городом, все способы  к соединению
обеих армий пресекутся.(...)

К счастию,  на 15-е  число ге[нерал] Барклаи проник  опасности и вследствие
сего армия предприняла того  дня отступление. Оставя без подпоры вступивший
уже тогда в дело  арьергард гр[афа] Палена, она следовала тремя колоннами к
Смоленску:   1-я   чрез  Рудню,   а   2-я   и  3-я   чрез  Поречье.   (...)

26-го  числа с  вечера, обе  армии поднялись  с места  и направились  1-я в
Ведро, а 2-я в  Катань, оставя отряд на дороге к Поречью для наблюдения над
вице-королем италийским.  Намерение наше  было воспользоваться развлеченным
положением неприятельской армии, и чрез поражение Нея и Мюрата разорвать ее
линию.   Мысль  похвальная!   Но,   к  нещастию,   нерешительность  и   тут
председательствовала  в  совете! Страх  наш  простирался до  того, что  при
стремлении нашем  к Рудни, мы опасались  действия вице-короля от Поречья на
наш правый  фланг, тогда  как всякое неприятельское  движение, сколько было
опасно от юга, столько благоприятствовало от севера, ибо обращало нас (хотя
и против воли нашей) к выгоднейшему положению - к заслонению изобильнейшаго
края отечества. Грусно и  смешно сказать, что в совете положено было ни под
каким  предлогом не  отходить более  трех переходов  от Смоленска,  хотя бы
случилось совершенно истребить корпуса  Мюрата и Нея и тем разрезать надвое
неприятельскую  армию! Зачем  же  было двигаться  с места?  Зато исполнение
соответствовало соображению! 27-го атаман Платов и ген[ерал]-лейтенант граф
Пален соединенно  разбили при  дер. Инкове несколько  полков неприятельской
кавалерии,  под  командою  генерала  Сабостияни  и  Монбрюна  находившияся.

Тем началось и кончилось  великое предприятие! Остальное время армии вместо
наступления  ходили с  места на  место, выбирая  позиции к сражению  и даже
(неизвестно по каким причинам)  два раза возвращались к Смоленску и обратно
приходили к Рудни.

Между тем  французская армия  29-го июля предприняла движение  к Росасне, и
5-й корпус подвинулся из Могилева в Романове. Мюрат и Ней заняли позиции на
правом  берегу Днепра  против дер.  Холиной. ...Тот  же день  вся кавалерия
Мюрата, подкрепленная  3-м корпусом  (Нея), подошла к  Красному и атаковала
ген. Неверовского, который геройскою неустрашимостию изгладил проступок без
пользы защищать пустой город  и без надежды на подкрепление отступать 45-ть
верст,  окруженным всею  кавалериею. Отряд  сей ночевал  в 5-ти  верстах от
Смоленска.

Что  же  предпринимал  Барклай при  быстром  стремлении  неприятеля к  сему
городу,    угроженному   занятием    прежде   возвращения    обеих   армий?

Проходя, так  сказать, ощупью  девять дней вдоль правого  берега Днепра, он
4-го  числа  в разстройстве  бежал  с  армиями к  Смоленску, приказав  ген.
Раевскому,   находившемуся   ближе  других   к   городу,  подкрепить   ген.
Неверовскаго    и   защищать    Смоленск    до   прибытия    армии.   (...)

В сей день был  жестокой приступ; Бонапарте, пользуясь несоразмерностию сил
с своей стороны, употреблял всю мощь свою дабы занять город прежде прибытия
наших  армий, но  неколебимость духа  и искусная защита  Раевского заменила
малочисленность войск его, и поправила сколько-нибудь нелепую нашу прогулку
к Рудни. Обе армии  прибыли ночью на высоты против города, где остановились
на несколько часов. (...)

Вечером  старшие генералы  ездили к  главнокомандующему умолять  его, чтобы
хотя  день  замедлить  здачею  города,  взяв в  уважение  несметную  потерю
неприятеля,  котораго  даже резервы  состояли  в  огне два  дни сряду.  Все
прозьбы  и предложения  были тщетны;  Барклай приказал оставить  Смоленск и
решился отступить к Дорогобужу.

Я не против сего отступления. Но должно было еще 4-го числа взвесить выгоду
и  невыгоду  удержания  Смоленска.   Естьли  оно  представляло  первое,  то
надлежало  не  уступать  города  и  погрестись под  стенами  онаго.  Естьли
представляло второе,  то следовало отступить к Соловьеву  еще в ночь на 5-е
число и  не терять  даром несколько тысяч  храбрых, которыя сразились  бы в
другом месте с большею пользою! (...)



                               ПИСЬМО ВТОРОЕ

(...) 17-го августа прибыл в Царево-Займище новой главнокомандующий к[нязь]
Кутузов  и  приездом  своим  возвысил  дух  в  армии, видимо  у  падший  от
беспрерывных  и   безполезных  пожертвований   жизни  и  покоя   в  течение
двухмесячного  действия. Все  чины явно  оскорблялись хотя  неизбежному, но
столь  продолжительному  отступлению  без  генерального сражения,  все  его
требовали... и может быть  светлейший неосторожно пожертвовал пользою общею
для  угождения  великодушному  желанию гордых  воинов!  Он  бросил взор  на
Бородинские   равнины    и   определил   их    театром   наижесточайшей   и
кровопролитнейшей битвы в летописях вселенной. (...)



                               ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

(...) Итак  покамест Наполеон находился в  Москве, армия наша в укрепленном
лагере  при Тарутине,  усиливаясь  многочисленною милицию,  прибывающими из
резервов и  депо свежими войсками и с  Дону доброконными полками, в избытке
всех жизненных и военных потребностей, коих транспорты покрывали Тульскую и
Калужскую дорогу до глубины  Малороссии, готовилась к великим предприятиям.
(...)

6-го числа октября Мюрат  был атакован при реке Чернишне. Атака ведена была
на левой  фланг и тыл неприятеля десятью  казацкими полками и 20-м егерским
полком  под командою  ген[ерала]  г[рафа] Орлова-Денисова,  с подкреплением
трех  легких  кавалерийских гвардейских  полков  и  одного драгунского  под
начальством генерала барона Меллера-Закомельского.  2-й, 3-й и 4-й пехотные
корпуса боковым  движением вправо  усиливали натиск Орлова  и Меллера. План
атаки  был  превосходен!  Естьли бы  в  последующих  повелениях было  более
точности, тогда  Мюрат и авангард его погибли  бы несомненно! При всем том,
он отступил не без  урона, оставя 1000 человек пленными, 38 орудий, большой
парк, весь обоз авангарда и свой собственной.

Успех сей пробудил Наполеона, представя ему меру силы и духа русской армии.
(...)

Генерал  Дорохов,  занима