восьми  прекраснейших
дочерей земли.
     Однако ж улыбки расточать удавалось  лишь  тогда,  когда  мисс  Гриффин
отворачивалась, да и то украдкой, ибо среди последователей Пророка  бытовала
легенда, будто она видит не только глазами, но еще и через маленький кружок,
вплетенный сзади в узор на ее шали. Но каждый день после обеда, на один час,
нам  удавалось  воссоединиться  и  тогда  Любимая  Жена  и  остальные   жены
Королевского Гарема соперничали за право украшать  своим  очарованием  досуг
сиятельного Гаруна, освобождаясь тем  самым  от  придворных  обязанностей  -
каковые, по большей части, носили арифметический  характер,  ибо  Повелитель
Правоверных был слаб по части сложения и вычитания.
     При  сем  неизменно  присутствовал  и  преданный  Месрур,  предводитель
Чернокожих Стражей Гарема  (мисс  Гриффин  всегда  призывала  к  себе  этого
офицера яростным звонком в один и тот же  час),  но  он  ни  разу  не  сумел
оправдать свою историческую репутацию. Во-первых,  он  вечно  притаскивал  с
собой на заседания Дивана метлу, даже когда Калиф носил  на  плечах  красную
мантию  гнева  (накидку  мисс  Пипсон)  и  как  ему  не   втолковывали   его
обязанности, никогда не мог справиться с ними  удовлетворительно.  Вовторых,
его излюбленное восклицание "Ах вы,  крошки  мои  ненаглядные"  не  было  ни
восточным, ни  подобающим  сану  калифа.  Втретьих,  сколько  ни  учили  его
говорить "Бисмилла!", он вечно твердил "Аллилуйя!" Также  этот  офицер,  что
отнюдь не подобало его званию, был не в меру смешлив, широко распахивал рот,
проявлял свои чувства самым неуместным образом и как-то раз - дело было  при
покупке Прекрасной Черкешенки за пятьсот тысяч кошельков с золотом (это  еще
дешево!) - обнял разом Калифа, Любимую Жену и  саму  рабыню.  (Позвольте  же
мне, между делом, сказать: "Благослови, Господи,  Месрура  и  пусть  к  этой
благородной груди прильнут когда-нибудь родные дочери и  сыновья,  скрашивая
ее тяжкие дни".)
     Мисс Гриффин  была  просто  образцом  благопристойности  и  я  поистине
затрудняюсь представить себе, какие чувства обуяли бы ее, узнай она  только,
выводя нас попарно на прогулку по Хампстед-роуд, что величественно  шествует
во главе Многоженства и Магометанства. Я искренне  верю,  что  та  тайная  и
необузданная радость, что охватывала нас при зрелище ничего не подозревающей
мисс  Гриффин,  и  то  угрюмое  торжество  от  сознания,  что   мы   владеем
убийственной тайной, неведомой мисс Гриффин (ведающей решительно все, что мы
учили по книжкам), и были главными родниками, питающими наш  секрет.  Секрет
этот хранился под покровом непроницаемой тайны, но в  один  прекрасный  день
оказался на грани саморазоблачения. Угроза эта и чудесное избавление от  нее
случились в воскресенье. Мы все десятеро во главе с  мисс  Гриффин  вошли  в
церковь,  куда   ходили   каждое   воскресенье   -   обеспечивая   заведению
дополнительную рекламу подобным немирским способом - когда священник как раз
зачитывал  описание  Соломона  во  всей  славе  его  домашнего  уклада.  При
упоминании этого монарха нечистая совесть мгновенно зашептала  мне:  "И  ты,
Гарун, и ты!". Вдобавок добрый пастырь чуточку косил, что также  действовало
на руку совести,  ибо  создавало  впечатление,  будто  читает  он,  обратись
непосредственно ко мне. Густой румянец, сопровождаемый холодным потом, залил
мое лицо. Великий Визирь стал более мертв, чем жив, а весь сераль  покраснел
так, словно закатное солнце Багдада озарило своим сиянием прекрасные  личики
этих дочерей Востока. В сей зловещий миг мисс  Гриффин  поднялась  и  обвела
детей Ислама свирепым взором. Мне уже чудилось, будто Церковь и  Государство
вступили в заговор с мисс Гриффин с целью  разоблачить  нас  и  что  мы  все
вот-вот будем облачены в белые простыни и выставлены на позор в  центральном
проходе. Но моральные устои мисс Гриффин  оказались  столь  западными  (если
можно так назвать их в противовес восточным мотивам),  что  она  заподозрила
всего-навсего греховное наличие яблок у нас в карманах и мы были спасены.
     Я назвал сераль единым. Всего лишь по одному вопросу - а именно,  имеет
ли Повелитель Правоверных право на поцелуи в этом  святая  святых  дворца  -
разошлись  мнения  его   несравненных   обитательниц.   Зобеида   отстаивала
контр-право Любимой Жены царапаться, а Прекрасная Черкешенка прятала лицо  в
зеленую бязевую сумочку, изначально предназначенную для учебников. С  другой
стороны, юная газель неземной  красоты  из  плодоносных  равнин  Камдентауна
(откуда ее завезли торговцы того каравана, что раз в полгода  после  каникул
пересекает безбрежную пустыню) придерживалась более вольных взглядов, но, по
недомыслию, распространяла их и  на  эту  собаку  и  сына  собаки,  Великого
Визиря, который не имел никаких прав вообще и о  котором  и  говорить-то  не
стоило. Наконец эта трудность была разрешена путем  компромисса  и  избрания
самой юной рабыни на роль Общей Представительницы. Она вставала  на  стул  и
пресветлый Гарун запечатлевал на ее щечках приветствие, предназначенное всем
его владычицам, а после Представительница получала личное вознаграждение  из
казны Гарема.
     Так было. И вот, в самом расцвете моей  славы  и  величия,  сердце  мое
начал глодать червь тревоги. Я начал задумываться о матушке  и  о  том,  что
скажет она, когда на каникулы я привезу с собой домой  восемь  прекраснейших
дочерей земли - но всех восьмерых без приглашения. Подумал я и о том, хватит
ли у нас кроватей, и о доходах своего отца, и о пирожнике  -  и  уныние  мое
удвоилось. Сераль и коварный Визирь, словно почуя причины  заботы,  гнетущей
их Повелителя, еще более усугубили ее. Они наперебой  выражали  безграничную
свою верность и заверяли, что будут жить или умрут вместе с ним. Низведенный
этими выражениями привязанности до полнейшего  ничтожества,  я  долгие  часы
пролеживал без  сна,  обдумывая  свою  злую  долю.  В  глубоком  отчаянии  я
прикидывал даже, не пасть ли на колени перед  мисс  Гриффин,  признавшись  в
родстве с Соломоном и отдавшись на волю неумолимых законов моей родной стра-
ны - но на выручку мне пришел неожиданный случай.
     Однажды мы, как обычно, вышли пара за парой на ежедневную прогулку - по
какому случаю Визирь получил ежедневный  приказ  следить  за  мальчишкой  из
лавки напротив и,  ежели  тот  осмелится  дерзновенным  взглядом  оскорблять
красоту Гарема (что он проделывал регулярно), то удушить его этой же ночью -
и сердца наши пребывали в печали, ибо несусветный поступок  неземной  газели
поверг весь Двор в глубочайшую немилость. Накануне эта  очаровательница  под
предлогом того, будто настал день ее рождения и будто  ей  были  присланы  в
корзине несметные сокровища, дабы отпраздновать это событие (и то, и  другое
- бессовестнейшая ложь!), тайно, но весьма настойчиво  пригласила  соседских
принцев и принцесс, числом тридцать пять,  на  бал  и  ужин  со  специальным
уведомлением, что  "до  двенадцати  никто  не  разойдется".  Подобный  взлет
газельей фантазии привел  к  нежданному  появлению  у  дверей  мисс  Гриффин
огромного сборища  в  праздничных  одеяниях,  в  различных  экипажах  и  под
различным  эскортом.  Гости  всходили  на  крыльцо  в  ореоле  самых  пылких
предвкушений, но покидали его с позором и в слезах. При  первом  же  двойном
стуке в дверь газель ускакала на чердак и заперлась там,  а  миссис  Гриффин
при появлении каждого нового гостя приходила во  все  большее  расстройство,
пока  наконец  не  разразилась  слезами.  Последовавшая  затем   капитуляция
стороны, нанесшей оскорбление, повлекла за собой одиночество на хлебе и воде
в чулане для нее и лекцию небывалой длины для всех нас, в ходе которой  мисс
Гриффин употребила следующие выражения: во-первых, "Я уверена, вы все  знали
об этом", во-вторых,  "Все  вы  один  другого  хуже",  и  в-третьих,  "шайка
маленьких негодяев".
     После всех этих происшествий мы уныло влачились вперед, и каждый, а я в
особенности,   учитывая   гнетущую   меня   мусульманскую   ответственность,
совершенно пал духом. И тут к мисс  Гриффин  обратился  какой-то  незнакомый
человек. Он некоторое время шел бок о бок с ней, о чем-то беседуя,  а  затем
поглядел на меня. Предположив, что это представитель закона и  что  час  мой
пробил, я мгновенно обратился в бегство с расплывчатым намерением  добраться
до Египта.
     Увидев, как я уношусь прочь со всей быстротой, с какой несли меня  ноги
(у меня было смутное ощущение, что кратчайший  путь  к  пирамидам  лежит  за
первым поворотом влево, а там вокруг  таверны),  сераль  поднял  крик,  мисс
Гриффин завопила как оглашенная, верный Визирь пустился за мной вдогонку,  а
мальчишка из лавки напротив бросился мне наперерез и отрезал путь к бегству.
Когда же меня привели назад, никто не смеялся  надо  мной,  а  мисс  Гриффин
только и сказала с небывалой для нее кротостью -  вот  странно!  И  зачем  я
только пустился бежать, когда джентльмен поглядел на меня?
     Если бы я уже отдышался и мог бы отвечать, я бы сказал, что у меня  нет
ответа; поскольку же я еще не отдышался, то и вовсе ничего не ответил.  Мисс
Гриффин и незнакомец поставили меня между собой и отвели назад во  дворец  в
каком-то новом качестве, хотя и (как я с изумлением  осознал)  совсем  не  в
качестве преступника.
     Мы вошли в  комнату,  и  мисс  Гриффин  тут  же  вызвала  к  себе  свою
неизменную  помощницу,  Месрура,  Предводителя  Чернокожих  Стражей  Гарема.
Пошептавшись с нею о чем-то, Месрур принялся утирать слезы.
     - Благослови вас Бог, миленький мой! - сказал сей офицер, поворотясь ко
мне, - С вашим папочкой очень плохо!
     - Он болен? - спросил я с замирающим сердцем.
     - Да смилуется над вами Господь,  мой  ягненочек!  -  произнес  славный
Месрур, опускаясь на колени, чтобы  я  мог  припасть  головой  к  дружескому
плечу. - Ваш папа умер!
     При этих словах Гарун аль-Рашид обратился в бегство, сераль исчез, и  с
того мгновения я никогда более не видел ни  одной  из  восьми  прекраснейших
дочерей земли.
     Меня забрали домой, где царила не только Смерть,  но  и  Долги,  и  все
пошло на распродажу. Некая неведомая мне сила, смутно  называемая  "Скупка",
облила мою кроватку таким презрением,  что  пришлось  положить  туда  еще  и
медную лопаточку для угля, вертел и птичью  клетку,  чтобы  все  вместе  это
создало "Лот", а потом он пошел с молотка за ломаный грош и старую песню.  Я
слышал, как об этом говорили, и все гадал, что же это за песня  такая  и  до
чего же, должно быть, грустно ее петь!
     А потом меня  послали  в  громадную,  холодную,  неласковую  школу  для
взрослых мальчиков, где и еда, и одежды были тяжелые и скудные, и  ни  того,
ни другого не хватало вдоволь; где все ученики, и большие, и маленькие, были
грубы и жестоки; где мальчишки знали про распродажу абсолютно все задолго до
того, как я туда поступил, и постоянно распрашивали меня,  во  сколько  меня
оценили и кто меня купил, и вопили мне: "Раз... два...  три...  продано!"  Я
никогда и никому даже шепотом не сообщал в этом гнусном месте,  что  некогда
был Гаруном и владел сералем: ведь я знал, что если хотя бы упомяну об этом,
то мне придется так худо, что уж лучше будет сразу броситься в грязный  пруд
возле площадки для игр, вода в котором напоминала на вид тухлое пиво.
     Увы мне, увы! С тех пор, как я поселился в детской, друзья мои,  ее  не
посещал никакой призрак,  кроме  призрака  моего  же  собственного  детства,
призрака моей невинности, моей  наивности.  Много  раз  преследовал  я  этот
призрак: но никогда мои широкие взрослые шаги  не  могли  догнать  его,  мои
большие взрослые руки не могли его коснуться, мое взрослое сердце  не  могло
вновь ощутить всю былую его чистоту. И вот теперь  вы  сами  видите,  как  я
стараюсь идти  по  жизни  бодро  и  радостно,  насколько  это  удается  мне,
обреченному брить в зеркале постоянно меняющихся клиентов, а также  ложиться
и вставать со скелетом, назначенным  мне  в  пожизненные  спутники  на  этой
земле.


        "ПРИЗРАК САДОВОЙ КОМНАТЫ"

     Мой друг и поверенный задумчиво потер свое лысое чело -  надо  сказать,
удивительно похожее на чело Шекспира - точь-в-точь, как потирает его  в  тех
случаях, когда я обращаюсь  к  нему  за  профессиональным  советом,  и  взял
солидную щепотку табака.
     - Мою спальню, - сообщил он, - посещал призрак Судьи.
     - Судьи? - воскликнули мы все хором.
     - Именно. В парике и мантии он  сидит  на  Судейской  Скамье  во  время
сессии. Когда мы расходимся по комнатам на ночь и я присаживаюсь перед  сном
в удобное белое кресло у камелька, то порой вижу и слышу его. Я  никогда  не
забуду рассказ, что поведал он мне, и я ни на миг не забывал его с тех  пор,
как впервые услышал.
     - Значит вы уже видели и слышали этого судью раньше, мистер  Андери?  -
спросила моя сестра.
     - Частенько.
     - То есть, он никак не связан с этим домом?
     - Нет-нет. Он то и дело возвращается ко мне в часы праздности и досуга,
и история его преследует меня неотступно.
     Мы все как один тут же потребовали рассказать нам эту историю, чтобы  в
дальнейшем она могла преследовать также и нас.
     - Он почерпнул ее из своего судебного опыта, - предупредил мой  друг  и
поверенный, - и она выдержана в судейском духе.
     Слова эти относились, разумеется, не к новой понюшке табака, которая их
сопровождала, а к истории, которая за ними воспоследовала.

     В самом начале  нашего  века  на  маленькой  ферме  в  северном  округе
Йоркшира  поселилась  некая  достойная  чета  по  фамилии   Хантройды.   Они
поженились уже на склоне лет, хотя и "начали водить дружбу" на заре  юности.
Натан Хантроид был батраком  на  ферме  у  отца  Хестер  Роуз  и  сделал  ей
предложение, однако родители ее в ту пору  придерживались  мнения,  что  она
может сделать партию и получше. Поэтому, даже не спросившись дочери,  они  с
высокомерием отвергли Натана. С горя молодой человек  покинул  родные  края,
порвав со всеми своими былыми связями, и вот когда  ему  уже  перевалило  за
сорок, его дядя оставил ему небольшое наследство, которого хватило бы на то,
чтобы обзавестись маленькой фермой, да еще и  положить  остаток  в  банк  на
черный день. Одним из последствий этого завещания стало то, что Натан  начал
подыскивать себе жену и хозяйку - но занимался этим спустя рукава, покуда  в
один прекрасный день не услышал, что его старая любовь,  Хестер,  отнюдь  не
процветает в богатом замужестве, как он всегда полагал, а  напротив,  служит
прислугой в городке Рипон. Отец ее обанкротился и попал на  старости  лет  в
работный дом, мать умерла, единственный брат в  поте  лица  трудился,  чтобы
прокормить большую семью, а сама Хестер стала простой служанкой,  простой  и
не слишком привлекательной (ей исполнилось уже  тридцать  семь).  Услышав  о
подобном повороте колеса Фортуны, Натан испытал что-то вроде угрюмой радости
(которая,  к  его  чести,  длилась  на  больше  однойдвух  минут).  Впрочем,
знакомому, который сообщил ему об этом, он не сказал ничего вразумительного,
как не обмолвился об этом и никому другому. Но через несколько дней,  одетый
в свой лучший воскресный костюм, он постучался в дверь черного  хода  миссис
Томпсон в Рипоне.
     В ответ на добрый стук, какой только могла издать  его  добрая  дубовая
палка, на пороге появилась Хестер. На  мгновение  воцарилась  тишина.  Натан
изучал лицо и фигуру своей первой любви, которую  не  видел  более  двадцати
лет. Былая миловидность юности совершенно покинула Хестер, и она стала,  как
я уже упомянул, не  слишком  привлекательной  и  простоватой  на  вид,  зато
по-прежнему обладала чистой кожей и ясными милыми  глазами.  Фигурка  ее  не
была  уже  такой  пухленькой  как  раньше,  но   ее   аккуратно   обтягивала
бело-голубая сорочка,  стянутая  вокруг  талии  завязками  премилого  белого
фартука, а короткая красная шерстяная юбка демонстрировала аккуратные ножки.
Бывший ее возлюбленный не стал  впадать  в  восторженный  экстаз,  а  просто
сказал себе: "Она подойдет" - и приступил прямиком к делу.
     - Хестер, ты, кажись, меня не узнала. Я Натан. Твой отец вытурил  меня,
когда я посватался к тебе - на Михайлов  день  как  раз  двадцать  лет  тому
минет. С тех пор я как-то и не задумывался о  браке.  Но  дядя  Бен  умер  и
оставил мне кое-какие сбережения в банке, вот и я  купил  ферму  Наб-энд,  и
чуточку скота, а теперь мне нужна хозяйка, чтоб за всем  этим  приглядывать.
Хочешь? Я не хочу тебя обманывать. Земли все больше пастбищные,  можно  было
бы и пахать, но пока мне не хватает деньжат на  лошадей.  Вот  и  все.  Если
согласна выйти за меня, я приеду за тобой, едва уберу сено.
     - Проходи, садись, - только и молвила Хестер в ответ.
     Он вошел и сел. Некоторое время Хестер хлопотала  вокруг,  готовя  обед
для хозяев и обращая на Натана не больше внимания, чем на его палку.  Он  же
наблюдал  за  ее  быстрыми  ловкими  движениями,  повторяя  про  себя:  "Она
подойдет". Минут через двадцать он поднялся со словами:
     - Что ж, Хестер, я пойду. Когда зайти снова?
     - Поступай как тебе нравится, да и я в обиде не останусь, -  произнесла
Хестер, стараясь говорить легко и непринужденно, но Натан видел, как  краска
залила ее лицо и тут же схлынула вновь, а сама она задрожала и  отвернулась.
В следующий же миг он звучно чмокнул ее. Хестер  хотела  уже  возмутиться  и
отчитать  невежу-фермера,  но  он   казался   столь   серьезным,   что   она
заколебалась, а Натан сказал:
     - Я поступил, как мне нравилось, да и  ты,  сдается  мне,  в  обиде  не
осталась. Тебе платят помесячно и ты должна предупреждать об уходе за месяц,
да?  Сегодня  восьмое.  Восьмого  июля  мы  поженимся.  Мне  некогда   долго
ухаживать, да и свадьба много времени не займет. В нашем возрасте  выбросить
на ветер два дня - и то уже роскошь.
     Все происшедшее показалось Хестер дивным сном, но она решила не  думать
об этом, покуда не покончит со всей работой на день. А  вечером,  когда  все
было вымыто и начищено, она пошла к своей хозяйке и предупредила об уходе, в
нескольких словах рассказав всю историю своей жизни. А ровно  месяц  спустя,
день в день, Хестер Роуз была выдана замуж из дома миссис Томпсон.
     Плодом этого союза стал единственный сын,  Бенджамин.  Через  несколько
лет после его рождения брат Хестер умер в Лидсе, оставив сиротами десять или
двенадцать ребятишек. Хестер горько оплакивала  эту  потерю,  и  Натан  тихо
сочувствовал  ей  в  ее  горе,  хотя  и  не  мог  не  вспомнить,   сколькими
оскорблениями осыпал  его  Джек  Роуз  в  былые  года.  Натан  проявил  себя
безупречным мужем. Он отвез жену к поезду на Лидс; он успокоил ее тревоги по
поводу домашних дел, мысли о которых  начали  осаждать  ее,  едва  все  было
готово к отъезду; он щедро набил ее кошелек, чтобы она могла обеспечить  все
самые насущные нужды осиротевшей семьи. А когда поезд уже тронулся, он бежал
за вагоном.
     - Стой! Стой! - кричал он. - Хетти, если захочешь... если это не  будет
тебе в тягость... привози с собой какую-нибудь из джековых  девочек.  У  нас
ведь на всех хватит и еще останется, а всякий  скажет,  с  девочкой  в  доме
как-то веселее.
     Поезд  катил  все  дальше,  а  сердце  Хестер  переполняла   молчаливая
признательность своему мужу и безграничная благодарность Господу.
     Вот так и вышло, что малютка Бесси Роуз поселилась на ферме Наб-энд.
     Известно, что добродетель находит награду в  себе  самой,  а  в  данном
случае награда эта была поразительно видимой и реальной -  однако  не  стоит
обманываться, полагая, будто  награда  добродетели  всегда  только  такой  и
бывает. Бесси выросла милой, ласковой и живой девочкой, ежедневным утешением
дяде и тете. Они так сильно полюбили ее,  что  даже  сочли  достойной  парой
своему сыну, Бенджамину,  который  был  в  их  глазах  самим  совершенством.
Нечасто случается,  чтобы  у  простых,  заур