Чарльз Диккенс.
        Дом с привидениями

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод М. Виноградовой
     Английская готическая проза. В 2 т. Т. 1., М., ТЕРРА, 1999
     OCR Кудрявцев Г.Г.
----------------------------------------------------------------------------

        "СМЕРТНЫЕ В ДОМЕ"

     Впервые я свел знакомство с домом,  в  котором  разыгрывается  действие
этой Рождественской повести, отнюдь не при тех обстоятельствах и отнюдь не в
том окружении, какие обычно принято связывать с появлением призраков. А уви-
дел я его при ясном свете дня, в ярких лучах утреннего солнца.  Не  было  ни
бешеного ветра, ни дождя, ни грома и молний, ни каких-либо прочих мрачных  и
удручающих обстоятельств, способных отяготить первое впечатление. Более того
- пришел я туда прямиком с железнодорожной станции; и, стоя  перед  домом  и
оглядываясь назад, я видел исправные поезда, мерно бегущие вдоль проложенных
через долину рельсов. Не  скажу,  что  в  доме  не  было  совсем  уж  ничего
примечательного - потому что я вообще сомневаюсь, будто  хоть  что-то  можно
так назвать, разве только на взгляд совсем уж ничем не примечательных людей;
но возьму все ж таки на себя смелость заявить, что  всякому  на  моем  месте
этим дивным осенним утром этот дом показался бы точно таким же, как и мне.
     Попал я к этому дому так:
     Я ехал в Лондон с севера, намереваясь по дороге специально остановиться
и осмотреть его. Состояние моего здоровья  требовало  обзавестись  временной
резиденцией где-нибудь за городом, и один мой друг, который знал об  этом  и
которому довелось проезжать мимо этого дома, написал мне, что он как  нельзя
лучше мне подойдет. Я сел в поезд вечером,  и  тотчас  же  заснул,  а  потом
проснулся и долго сидел, глядя в окно на играющее на небе Северное Сияние, а
потом снова заснул и,  снова  проснувшись,  обнаружил,  что  ночь  миновала,
оставив меня в обычном в таких случаях  досадном  заблуждении,  будто  я  не
смыкал глаз ни на секунду - стыдно сказать, но, пребывая в первом  одурении,
свойственном подобному состоянию, я готов был  отстаивать  свое  заблуждение
хоть личным поединком с моим соседом напротив. Сосед мой  напротив,  кстати,
как то обычно и бывает с соседями напротив, всю ночь удивлял меня совершенно
невероятным количеством ног, причем все как  одна  были  невероятно  длинны.
Вдобавок к этим вздорным замашкам (каких, впрочем от  него  только  и  можно
было ожидать), он не выпускал из рук карандаш и записную книжку и всю дорогу
к чему-то прислушивался и делал какие-то пометки. Мне  показалось,  что  эти
раздражающие записки  как-то  связаны  с  потряхиваниями  и  поскрипываниями
вагона, и с этим я с грехом пополам мог бы еще примириться, исходя из общего
предположения, что имею  дело  с  путейным  инженером,  если  бы  мой  сосед
непрестанно не таращился бы куда-то в пространство прямо у меня над головой.
Глаза у него были навыкате, а выражение лица недоуменное, и под  конец  чаша
моего терпения переполнилась.
     Стояло холодное, унылое утро (солнце еще не  встало),  и,  окончательно
утомившись от созерцания бледных отблесков огней этого промышленного края  и
завесы тяжелого дыма, отделившей меня и от звезд, и от света новой  зари,  я
повернулся к моему спутнику и сказал:
     - Прошу прощения, сэр,  но  скажите,  чем  вас  так  заинтересовал  мой
внешний вид?
     Ибо он и в самом деле, казалось, в подробностях описывал в своей книжке
даже мою прическу и дорожную шляпу с тщательностью, которая, на мой  взгляд,
являлась непозволительной вольностью.
     Пучеглазый джентльмен неторопливо отвел взгляд со стены за моей спиной,
с таким видом, будто она находилась  за  тысячи  миль  отсюда,  и  произнес,
снисходя к моей незначительной персоне:
     - Ваш вид, сэр?.. Бэ.
     - Бэ, сэр? - переспросил я, начиная горячиться.
     - Мне совершенно не о чем с вами говорить, сэр, - возразил  джентльмен.
- Будьте добры, не мешайте мне слушать... О.
     Чуть помолчав, он снова провозгласил эту гласную и тут же записал ее.
     Сперва было  я  не  на  шутку  встревожился,  потому  что  в  экспрессе
помешанный без всякой охраны - это дело нешуточное. Но  тут  на  помощь  мне
пришла мысль, что, возможно, джентльмен этот из тех, кого в народе  называют
духовидцами: из секты (одной из), к которой я питаю, разумеется, глубочайшее
почтение, но веры которой я  не  разделяю.  Я  уже  собирался  спросить  его
самого, как он, можно сказать, вырвал хлеб у меня изо рта.
     - Вы, конечно, извините меня, - презрительно  промолвил  джентльмен,  -
если я слишком продвинут вперед  по  сравнению  со  всем  прочим  человечьим
родом, чтобы беспокоиться по подобным пустякам. Я провел  эту  ночь  -  как,
собственно говоря, провожу всю жизнь - беседуя с духами.
     - О! - только и сказал я скептически.
     - Ночная конференция началась, - продолжал джентльмен, пролистав  назад
несколько страниц блокнота, - таким сообщением: "Не  рой  другому  яму,  сам
туда попадешь".
     - Звучит неплохо, - согласился я. - Но так ли это ново?
     -  Ново  -  для  духа,  -  отрезал  джентльмен.  Мне   снова   пришлось
ограничиться скептическим "О!" и  осведомиться,  каково  же  было  последнее
сообщение?
     - Синица в руках, - с  превеликой  торжественностью  прочел  джентльмен
свою последнюю запись, - лучше журавля в хлебе.
     - Я, безусловно, того же мнения, - произнес я, - но разве не  следовало
бы сказать - в небе?
     - Мне было сказано - в хлебе, - отрезал джентльмен.
     Затем он уведомил меня, что нынешней ночью  дух  Сократа  удостоил  его
следующим откровением:
     "Друг мой, надеюсь, вы отлично поживаете. В этом купе  едут  двое.  Как
дела? Вокруг собралось семнадцать тысяч четыреста семьдесят девять духов, но
вы их не видите. Здесь Пифагор. Он не смеет навязываться, но  надеется,  вам
нравится путешествовать".
     Наведывался также и Галилей со свойственным ему научным складом ума:
     "Рад видеть вас, amico. Come sta? Когда похолодает, водичка  замерзает.
Addio! {Amico. Come sta? Addio! - Друг. Как дела? Пока! (ит.).}"
     Также в течение ночи происходили и прочие феномены. Епископ  Батлер,  к
примеру, настоял на том,  чтобы  лично  начертать  свое  имя:  "Баблер",  за
каковую погрешность против орфографии и хороших манер был прогнан с позором.
Джон Мильтон (подозреваемый в коварной мистификации)  отрекся  от  авторства
"Потерянного Рая"  и  в  качестве  соавторов  этой  поэмы  представил  двоих
Неизвестных, именуемых соответственно Грунджерс и Скадгинтон. А принц Артур,
племянник английского короля Джона, сообщил, что уютно пристроился в седьмом
круге, где учится рисовать по бархату  под  руководством  миссис  Триммер  и
королевы Марии Шотландской.
     Если этим строкам суждено попасться на  глаза  джентльмену,  почтившему
меня всеми  этими  потрясающими  разоблачениями,  надеюсь,  он  простит  мне
признание, что от  вида  восходящего  солнца  и  созерцания  величественного
порядка, царящего в безбрежной Вселенной, разоблачения эти  мне  прискучили.
Сказать начистоту, они прискучили мне настолько,  что  я  был  безмерно  рад
выйти на следующей  же  остановке  и  сменить  сии  туманы  и  спиритические
испарения на свежий воздух поднебесья.
     К тому времени разгорелось чудесное утро. Я медленно  брел  по  листве,
успевшей уже нападать с золотых, охряных и алых  дерев,  любовался  чудесами
Творения, размышляя о постоянных, неизменных и гармоничных законах, коим все
они подчиняются - и попутчик мой, беседующий с духами, представлялся мне все
более и более жалким экземпляром из числа всевозможных курьезов, какие дарит
нам  дорога.  В  таком  вольнодумном  настроении  я  приблизился  к  дому  и
остановился, чтобы повнимательнее рассмотреть его.
     Этот уединенный дом, стоявший в  прелестном,  но  пребывающем  в  самом
плачевном  небрежении  саду  площадью  около  двух  акров,  судя  по   виду,
принадлежал к эпохе правления Георга Второго и был столь  чопорен,  холоден,
строг и безвкусен, что не разочаровал бы даже самого ревностного  почитателя
всей четверки Георгов вместе взятых. В нем давно никто не жил, но  пару  лет
назад его по дешевке отремонтировали и  вновь  сделали  годным  к  жилью.  Я
сказал  "по  дешевке",  потому  что  все  работы   были   выполнены   весьма
поверхностно  и  краски  и  штукатурка,  не  успев  поблекнуть,  начали  уже
осыпаться. Кривобокая доска, приколоченная к стене сада, возвещала, что  дом
"находится в превосходном состоянии и полностью меблирован". К дому со  всех
сторон подступали деревья, и подступали, пожалуй,  даже  слишком  близко,  а
росли слишком густо. Например, шесть высоких тополей  загораживали  передние
окна, которые и сами по себе навевали тоску  и  расположены  были  куда  как
неудачно.
     Нетрудно было заметить, что это был дом, которого все сторонятся - дом,
которого чуждается деревня (мой взгляд выискал по церковному шпилю  примерно
в полумиле от места, где я стоял) - дом, где никто  не  захочет  поселиться.
Резонно было заключить, что за особняком этим закрепилась дурная слава  дома
с привидениями.
     Ни один час из всех двадцати четырех, что составляют день  и  ночь,  не
кажется мне столь торжественным и серьезным, как раннее утро.
     Летом я частенько поднимаюсь ни свет ни  заря  и  уединяюсь  у  себя  в
комнате, чтобы покончить с дневной работой еще до завтрака. И всякий  раз  я
бываю глубоко поражен царящими вокруг безмолвием  и  одиночеством.  Вдобавок
есть нечто потрясающее в том, что тебя окружают спящие знакомые  лица  и  ты
осознаешь вдруг, что те, кто безмерно дорог тебе и кому безмерно  дорог  ты,
полностью отчуждены от тебя и даже не подозревают о таинственном  состоянии,
в коем пребывают - замершая жизнь, отрывочные нити вчерашнего дня, покинутые
скамейки,  закрытые  книги,  не  оконченные,  но  заброшенные  дела  -   все
напоминает о Смерти. Неподвижность этого часа -  как  неподвижность  Смерти.
Размытые краски и  утренняя  прохлада  навевают  те  же  мысли.  Даже  самые
обыденные домашние предметы, вырисовываясь из ночных теней в первых утренних
лучах,  кажутся  новее,  кажутся  такими,  какими  были  они   давным-давно,
напоминая нам о том, как изнуренное старое лицо после смерти вновь  молодеет
и становится юным. Более того, однажды в этот  час  я  видел  призрак  моего
отца. Он был еще жив и здоров, и явление это не имело  никаких  последствий,
но я видел его при ярком свете. Он сидел спиной ко мне на стуле  возле  моей
кровати, склонив голову на руки, но дремлет ли он или же горюет о чем-то,  я
не мог разобрать. Изумясь видеть его здесь,  я  сел  и  уставился  на  него.
Поскольку он оставался недвижим, я несколько раз окликнул его, но когда он и
тогда не шелохнулся, я встревожился и хотел тронуть его за плечо -  но  рука
моя нащупала лишь пустоту.
     По всем вышеизложенным причинам, равно как и прочим,  изложить  которые
не так просто и быстро, я считаю раннее утро самым подходящим  временем  для
призраков. Для меня любой дом в большей  или  меньшей  степени  заселен  ими
ранним утром и  дом  с  привидениями  не  может  получить  для  себя  лучших
преимуществ, нежели предстать предо мной в этот час.
     Размышляя о заброшенном доме, я  спустился  к  деревне  и  отыскал  там
хозяина маленькой гостиницы - он как раз подметал крыльцо. Я заказал завтрак
и завел речь на интересующую меня тему.
     - Там водятся привидения? - осведомился я. Хозяин покосился на  меня  и
покачал головой.
     - Я не стану об этом говорить.
     - Значит, водятся?
     - Что ж! - вскричал хозяин в припадке откровения, которое подозрительно
смахивало на отчаяние. - Я бы не стал там ночевать!
     - Отчего же?
     - Коли мне  было  бы  по  вкусу,  когда  все  колокола  в  доме  так  и
заливаются, хотя никто не звонит в них, а двери так и хлопают, хотя никто  в
них не входит, и слышится страшный топот, хотя топать-то и некому, ну  тогда
да, тогда я именно там и устроился бы на ночлег.
     - А там что, кого-нибудь видели?
     Хозяин снова покосился на меня, а потом с прежним  выражением  отчаяния
возопил, повернувшись к конюшне:
     - Айки!
     На зов явился  краснолицый  и  круглощекий  юный  увалень  с  короткими
белобрысыми вихрами, большущим ухмыляющимся ртом и задорно вздернутым носом.
Одет он был  в  пурпурно-полосатую  рабочую  куртку  с  кучей  перламутровых
пуговиц, которые, казалось, сами  росли  на  нем  и  грозили,  ежели  их  не
прополоть, скоро покрыть его с головы до ног.
     - Джентльмен хочет знать, - сказал хозяин, - видели  ли  кого-нибудь  в
Тополях.
     - Женщину в плаще с сово-о-ою.
     - С воем?
     - С совой, сэр. Птицей, сэр.
     - Женщина в плаще с совой. Боже праведный! Ты сам ее видел?
     - А то как же. Сову видел.
     - А женщину?
     - Не так ясно, как сову, но они завсегда держатся вместе.
     - А кто-нибудь еще видел женщину так же хорошо, как сову?
     - Господи помилуй, сэр! Да кто угодно.
     - Ну кто, например?
     - Господи помилуй, сэр! Да кто угодно.
     - Ну скажем, вон тот лавочник через улицу, тот, что  как  раз  отпирает
лавку, он видел?
     - Перкинс? Господь с вами, Перкинс туда и близко не подойдет. Нет! -  с
чувством выпалил юный увалень. - Он не семи пядей во лбу, Перкинс-то, но  уж
и не настолько глуп.
     (Тут трактирщик пробормотал, что Перкинс - он-то  нет,  Перкинс  знает,
что почем.)
     - А кто такая... то есть, кем была раньше эта самая женщина с совой? Вы
знаете?
     - Ну! - Айки стащил шапку и, комкая  ее  в  одной  руке,  другой  рукой
поскреб в затылке, - говорят, вообще-то, будто ее  убили,  а  сова  как  раз
тогда и ухала.
     Таково весьма краткое изложение фактов, которые я смог из них  выудить,
если не считать еще того, что с неким парнем,  "таким  уж  красавцем,  таким
душа-парнем, как-то раз аж падучая приключилась после встречи  с  _ней_".  А
еще один персонаж, смутно  описанный  мне,  как  "ловкач  такой,  даром  что
одноглазый, откликается на Джоби, если вы  его  не  покличите  Гринвудом,  а
тогда он говорит: "Почему бы и нет, а даже коли и так, не суйтесь не в  свое
дело", встречал эту самую женщину в плаще раз этак  пять,  а  не  то  и  все
шесть. Впрочем, подобные свидетели меня  не  больно-то  устроили,  поскольку
первый из них находился сейчас где-то в Калифорнии, а второй, по словам Айки
(горячо подтвержденным трактирщиком) мог быть Где Угодно.
     Признаться, хотя я и отношусь с почтительным и благоговейным ужасом  ко
всем тайнам, между которыми и нашим  бренным  существованием  пролег  барьер
величайшего испытания и изменения, коему подвержены все  живые  создания;  и
хотя я отнюдь не дерзаю утверждать, что знаю об этих тайнах все; но  в  моем
сознании обычное хлопание дверей, звон колокольчиков, поскрипывание  половиц
и тому подобные мелочи увязываются с величественной красотой и пронизывающей
беспристрастностью тех Божественных Законов,  кои  мне  дозволено  понимать,
ничуть не лучше, нежели беседы с духами моего недавнего попутчика вяжутся  с
колесницей восходящего солнца. Более того, мне самому дважды доводилось жить
в домах с привидениями  -  в  чужих  странах.  В  одном  из  них,  старинном
итальянском палаццо с необычайно дурной репутацией, из-за которой он  дважды
менял владельцев,  я  провел  восемь  приятнейших  и  спокойнейших  месяцев,
невзирая на то, что в доме имелось множество загадочных спален, где никто не
жил, и  большая  гостиная,  где  я,  бывало,  часами  сидел  за  чтением,  а
располагалась она рядом с комнатой, в которой я спал, -  пользовалась  самой
дурной славой. Я осторожно намекнул трактирщику на эти  обстоятельства.  Что
же до конкретно этого дома с привидениями, попробовал я вразумить его, то  -
Боже праведный! - как много различных  вещей  незаслуженно  получили  дурную
славу и как легко вообще ее получить, и не думает ли он, что ежели мы с  ним
постоянно будем нашептывать всем  и  каждому  в  деревне,  что  какой-нибудь
соседский пьяница-лудильщик со зловещей физиономией продал душу Дьяволу,  то
весьма скоро его и впрямь будут подозревать в  подобной  невыгодной  сделке!
Но, вынужден признать, все эти разумные речи  не  произвели  на  трактирщика
ровным счетом никакого впечатления и были одним  из  величайших  провалов  в
моей жизни.
     Короче говоря, этот дом столь возбудил мое любопытство, что я почти уже
решился поселиться в нем. Засим после завтрака, взяв ключи у  Перкинсовского
зятя (который изготовлял конскую сбрую и кнуты, держал  по  совместительству
почту и находился под каблуком жены, безжалостнейшей матроны), я  отправился
к дому в сопровождении трактирщика и Айки.
     Внутри, как я и ожидал, царило унылое запустение.  Медленно  скользящие
тени растущих за окном высоких деревьев, навевали глубочайшую тоску. Дом был
плохо задуман, плохо построен, плохо отделан и стоял на неудачном месте. Там
было сыро и пахло гнилью  и  крысами  -  дом  стал  сумрачной  жертвой  того
трудноописуемого упадка, что охватывает  любое  творение  человеческих  рук,
ежели оно не приспособлено к  удобству  своих  создателей.  Кухня  и  прочие
подсобные помещения были чрезмерно велики и чрезмерно удалены друг от друга.
Ведущие вверх и вниз лестницы, бесцельные пустые  переходы  разделяли  жилые
участки,  представленные  комнатами;  а  старинный  заплесневелый   колодец,
подернутый зеленью, таился, точно злодейский люк, где-то  внизу,  за  черной
лестницей, под двумя рядами колоколов  и  колокольчиков.  Один  из  них  был
подписан выцветшими белыми буквами по черному  фону:  "Мастер  Б.".  Этот-то
колокол, сообщили мне мои провожатые, и звонил чаще прочих.
     - А кем был этот мастер  Б.?  -  спросил  я.  -  Известно  ли,  чем  он
занимался, когда кричала сова?
     - Звонил в колокол, - сказал Айки.
     С этими словами юный увалень с поразительной ловкостью  зашвырнул  свою
меховую шапку прямо в колокол, отчего  тот,  разумеется,  звякнул.  Это  был
громкий, неблагозвучный колокол, и звонил он соответственно. Прочие колокола
были подписаны согласно названиям комнат, к которым вели их шнурки: "Комната
с Картинами", "Двойная Комната", "Комната с Часами" и так далее.  Следуя  за
шнурком мастера Б., я выяснил, что сей юный джентльмен ютился в  неприметной
третьеразрядной треугольной комнатенке под самой крышей, с камином  в  углу,
судя по которому, мастер  Б.,  похоже,  был  крайне  мал  ростом,  если  мог
согреться у этого камелька. В углу же располагалась каминная полка,  похожая
на винтовую лесенку для Мальчика-с-пальчик. Обои на одной стене  были  почти
полностью ободраны и свисали, чуть  не  заклинивая  дверь.  Кое-где  на  них
налипли куски штукатурки. Создавалось впечатление, будто мастер Б., в  своем
духовном, так сказать, состоянии, был особенно пунктуален по части  сдирания
обоев. Ни трактирщик, ни Айки понятия не имели, с чего  это  ему  вздумалось
выставлять себя на посмешище таким дурацким образом.
     Никаких ужасных открытий кроме того, разве, что  чердак  был,  пожалуй,
излишне великоват, сделать мне не удалось.  Дом  был  и  вправду  "полностью
меблирован" - только меблирован скудно. Часть обстановки - скажем,  треть  -
была стара, как сам дом; остальная принадлежала различным периодам последней
половины века.
     Справиться о доме, как мне сказали, можно было  у  торговца  зерном  на
базарной площади в ближайшем городке. Я отправился туда в тот же день и снял
дом на шесть месяцев.
     Стояла середина октября, когда  я  въехал  в  него  с  моей  незамужней
сестрой (рискну сказать, что ей тридцать восемь лет и она чрезвычайно хороша
собой,  разумна  и  деловита).  С  собой  мы  взяли  глухого  конюха,  моего
бладхаунда Турка, двух служанок и малолетнюю особу по  прозвищу  Чудачка.  У
меня есть веские причины сказать по поводу этой последней, которая попала  к
нам из Женского Сиротского  Прию