то мужа ее
заподозрили  в колдовстве против царя и убили. Чека, согласно обычаю, послал
разрушить его  крааль. Воины пришли  и убили всех его обитателей. Напоследок
умертвили детей, трех молодых  девушек  и закололи бы  и мать, если бы в эту
минуту, на глазах  у  всех, в нее не вошел дух, и она сошла с ума. Тогда они
отпустили ее из-за  духа, поселившегося в ней, и с тех пор никто  не решался
ее тронуть.
     Несчастная женщина убежала и поселилась в этой долине.  Сумасшествие ее
выражалось  тем,  что где  бы  она  ни  видела  детей, особенно  девочек, ею
овладевало безумное желание  убить их,  как  убили  когда-то ее  собственных
детей.  Такие случаи бывали не  раз. Во время полнолуния,  когда ее  безумие
достигало высшей степени,  женщина уходила  очень далеко в поисках  детей и,
как гиена, выкрадывала их из краалей.
     И вот Умслопогас и  Нада пришли в эту  долину, где жила детоубийца. Они
присели около впадины  с водой, находившейся вблизи входа в ее пещеру, и, не
подозревая об опасности, занялись плетением венков.
     Вскоре Умслопогас отошел от  Нады,  ему  вздумалось поискать тех лилий,
что растут на скалах: Нада любила их. Уходя, он что-то крикнул ей. Его голос
разбудил  женщину,  спавшую  в своей пещере. Обыкновенно она выходила только
ночью, подобно диким шакалам.
     Услышав  голос мальчика, женщина вышла  из  пещеры, полная  кровожадных
инстинктов, в руках она держала копье.
     Увидев  Наду,  спокойно  сидевшую  на траве,  занятую цветами,  женщина
крадучись стала приближаться к ней с намерением убить ее. Когда она уже была
в  нескольких  шагах,  --  я рассказываю  со  слов самой  девочки,  --  Нада
почувствовала около себя как бы ледяное дыхание.
     Невольный страх овладел девочкой,  хотя она  еще не  замечала  женщины,
собиравшейся нанести ей смертельный удар. Нада отложила цветы, нагнулась над
водою и там-то и увидела она отражение кровожадного лица детоубийцы.
     Сумасшедшая подползла к  ней сверху. Всклокоченные  волосы закрывали ее
лицо до  бровей, глаза сверкали, как у тигрицы. Пронзительно вскрикнув, Нада
вскочила  и бросилась по  тропинке, по  которой  ушел  Умслопогас.  Безумная
женщина дикими прыжками пустилась вслед за нею.
     Умслопогас услышал крик  Нады, обернулся и  бросился  назад под  гору и
вдруг, о ужас! Перед ним очутилась безумная.
     Она уже схватила  Наду за волосы и занесла копье,  чтобы  пронзить  ее.
Умслопогас не был вооружен, у  него ничего не было, кроме  короткой палки. С
этой палкой он бросился  на безумную и так сильно ударил ее по руке, что она
выпустила из рук  девочку  и  с  диким воплем  бросилась  на  Умслопогаса  с
поднятым копьем.
     Мальчик отскочил в сторону. Опять она замахнулась на него, но он высоко
подпрыгнул вверх,  и копье  пролетело под его ногами.  В третий  раз женщина
ударила его, и хотя он бросился на землю, стараясь  избежать удара, но копье
все же вонзилось ему в плечо. К счастью, тяжесть его тела при падении выбила
оружие  из ее руки, и раньше, чем она могла снова схватить  его,  Умслопогас
был  уже на ногах  на  некотором  расстоянии от нее, причем  копье  осталось
воткнутым в его плече.
     Женщина обернулась с  безумным яростным криком  и бросилась на  Наду  с
намерением задушить ее  руками. Умслопогас, стиснув зубы,  вырвал  копье  из
раны и ударил им безумную. Женщина подняла большой камень и с силой швырнула
его в мальчика.
     Удар  был  так  силен,  что камень,  ударившись  о  другой,  разлетелся
вдребезги. Он снова ударил  женщину,  и  на этот раз  так ловко,  что  копье
пронзило ее насквозь, и она мертвая упала на землю. Нада перевязала глубокую
рану на плече Умслопогаса,  после чего с  большим  трудом дети добрались  до
крааля, где рассказали мне эту историю.
     Однако,  дело тем  не  кончилось. Некоторые  из  наших единоплеменников
стали  роптать  и  требовать смерти мальчика  за то, что  он  убил  женщину,
одержимую  духом.  Но я  сказал, что никто не тронет его. Он убил  безумную,
защищая свою жизнь и жизнь сестры,  а  всякий имеет право защищаться. Нельзя
убить  только  того,  кто исполняет приказание царя.  "Во  всяком случае, --
говорил  я, если женщина и  была одержима духом, то дух этот был  злой  дух,
потому  что добрый дух не станет требовать жизни детей, а лишь животных, тем
более, что у нас не в обычае приносить Аматонге человеческие жертвы, даже во
время войны -- это делают только собаки племени Базуто."
     Однако,  ропот  все  увеличивался. Колдуны в особенности  настаивали на
смерти мальчика, они предсказывали  всевозможные  несчастия и  наказание  за
смерть  безумной,  одержимой духом,  если  убийца  ее останется  в живых, и,
наконец, дело дошло до самого царя.
     Чека  призвал  меня и Умслопогаса,  а  также  колдунов. Сначала колдуны
изложили  свою   жалобу,  испрашивая  смерти  мальчика.  Чека  спросил,  что
случится, если  мальчик не будет убит. Они ответили, что дух  убитой женщины
внушит ему чинить зло царскому дому.
     Чека спросил, внушит ли дух причинить зло лично ему -- царю. Колдуны, в
свою очередь, спросили  духов и ответили, что опасность грозит не ему лично,
а одному из членов царской семьи после него. На это Чека сказал, что ему нет
дела до тех,  кто  будет после него,  и до  их  счастья или несчастья. После
этого он обратился к Умслопогасу, отважно смотревшему ему прямо в глаза, как
равный смотрит на равного.
     -- Мальчик, что ты имеешь сказать на то, чтобы не быть убитым, как того
требуют эти люди?
     -- А то, великий  царь, -- ответил он, -- что  я убил безумную, защищая
свою собственную жизнь!
     -- Это еще не важно, --  сказал Чека, -- если бы я, царь, пожелал убить
тебя, осмелился бы ты убить меня или  моего посланного? Итонго, поселившийся
в этой женщине,  был,  несомненно, царственный дух, который  приказал  убить
тебя, и ты должен был подчиниться его воле. Что ты можешь еще сказать в свою
защиту?
     -- А  вот  что. Слон,  --  ответил  Умслопогас, -- если  бы  я  не убил
женщину, то она убила бы мою сестру, которую я люблю больше своей жизни!
     -- Это еще  ничего не  значит,  --  сказал Чека, -- если бы я  приказал
убить тебя за что-нибудь, то разве не приказал бы убить и всех твоих? Не мог
ли поступить  так  же  и  царственный дух? Если ты  не имеешь  ничего  более
сказать, то ты должен умереть!
     Признаюсь,  мне  становилось  страшно.  Я  боялся, что  Чека,  в  угоду
колдунам, убьет того, кого называли моим сыном.
     Но мальчик Умслопогас  поднял  голову и храбро ответил, не как человек,
просящий о сохранении своей жизни, а как человек, защищающий свое право.
     -- А  вот что, победитель врагов,  если и  этого  не  достаточно, то не
будем больше  говорить -- вели  меня  умертвить. Ты, царь, не раз приказывал
убить эту женщину. Те, кому ты поручал исполнить твое приказание, щадили ее,
считая женщину одержимой  духом. Я же в точности исполнил приказание царя, я
убил  ее -- будь она одержима или нет, так как царь повелел умертвить ее,  а
потому я заслужил не смерти, а награды!
     -- Хорошо  сказано, Умслопогас! -- ответил Чека.  -- Пусть дадут десять
голов  скота этому  мальчику с сердцем взрослого  человека, его  отец  будет
стеречь их за него. Ты теперь доволен, Умслопогас?
     -- Я беру  должное и благодарю царя, потому что он платить не обязан, а
дает по своей доброй воле! -- ответил мальчик.
     Чека  на  мгновение замолчал,  он начинал сердиться,  но  вдруг  громко
расхохотался.
     -- Да, да, этот теленок похож  на того, что был  занесен много лет тому
назад в  крааль  Сенцангаконы! Каким  я был, таков и этот малый.  Продолжай,
мальчик, идти  по этой  дороге и, может  быть,  в конце  ее найдешь тех, кто
будет тебя встречать  царским приветствием  "Баете!" Но смотри! Не попадайся
на моем пути -- нам вместе тесно будет! А теперь ступай!
     Мы  ушли,  но я заметил, как колдуны  продолжали ворчать  про себя. Они
были недовольны и предвещали всякого рода несчастья.
     Дело  в том, что они завидовали мне и хотели  поразить в  самое  сердце
через того, кто назывался моим сыном.


        ВЕЛИКОЕ ИНГОМБОКО

     Некоторое время все было тихо, и  так  продолжалось до конца  Праздника
плодов.
     Немало людей  погибло  за  эти  празднества,  но  тогда  же происходило
Великое Ингомбоко,  или  травля  колдунов.  Многих  заподозрили в колдовстве
против царя.  В то  время  в стране зулусов положение было  таково, что  все
племя трепетало перед чародеями. Никто не мог спать спокойно; так как не был
уверен, что на  другое утро  его не  тронут жезлом  Изангузи, как назывались
сыщики колдунов, и не приговорят к смерти.
     Чека  молчал и  был доволен,  пока  Изангузи выслеживали только тех, от
кого он сам желал отделаться, но когда они  стали соблюдать свои собственные
интересы и подвергали смерти  его любимцев, царь стал гневен. Обычай  страны
требовал  немедленной смерти тех, на кого  указывали колдуны.  Той же участи
подвергалась  и вся семья  этого человека.  Ввиду этого, сам  царь редко мог
спасти даже тех, кого любил.
     Однажды ночью я был  призван  к царю  по случаю его  нездоровья. В этот
день  происходило  Ингомбоко,  и  пятеро   храбрейших   военачальников  были
заподозрены вместе  со многими  другими. Все  они  были  умерщвлены, послали
также убить их  жен  и  детей. Чека,  очень  рассерженный  этими убийствами,
призвал меня к себе.
     -- Мопо, сын Македамы, у нас теперь в стране зулусов правят  колдуны, а
не  я! -- обратился он ко мне. --  Чем  же  это кончится? Чего доброго, они,
наконец,  меня самого заподозрят  и убьют.  Эти Изангузи одолевают меня, они
покрывают страну, как ночные тени. Научи меня, как отделаться от них?
     -- Тот, кто  идет  по мосту копий, о царь,  падает в бездну небытия! --
ответил я мрачно. -- Сами колдуны не могут удержаться на этом мосту. Разве у
колдунов  не такое же  сердце, как  у других людей?  Разве  кровь их  нельзя
пролить?
     Чека как-то странно взглянул на меня.
     -- Ты, однако, очень храбрый человек, Мопо,  что осмеливаешься говорить
такие слова мне, -- сказал он, --  разве ты не  знаешь, что тронуть Изангузи
кощунство?
     -- Я говорю то, что сам царь думает, -- ответил я.
     --  Слушай, царь! Правда, что  тронуть настоящего Изангузи кощунство, а
что, если  Изангузи этот -- лжец? А что, если он обрекает на смерть напрасно
и лишает жизни неповинных людей? Разве кощунство подвергнуть его той участи,
которой он подверг многих других? Скажи-ка, царь!
     -- Это ты хорошо  сказал, Мопо, -- ответил Чека, -- А теперь скажи мне,
сын Македамы, как можно было бы доказать это?
     Тогда  я нагнулся и шепотом сказал  царю  несколько  слов на ухо.  Чека
уныло  склонил голову.  Я сказал так, отец  мой, потому что  сам видел  зло,
причиняемое  Изангузи.  Я  ведь  знал  все  их  тайны,  а  потому  боялся за
собственную жизнь и жизнь  дорогих и близких моему сердцу людей. Все колдуны
и  Изангузи ненавидели  меня как человека,  знакомого  с их колдовством, как
человека с проницательным взором и тонким слухом.
     Однажды утром,  спустя некоторое время после вышеприведенного разговора
моего с царем, в краале случилось нечто небывалое.
     Сам царь выскочил утром из своего шалаша,  громко  созывая народ, чтобы
посмотреть на зло, сделанное ему неизвестным колдуном.
     Все немедленно  сбежались,  и вот,  что представилось глазам  нашим. На
пороге ворот, ведущих  в Интункуму, жилище царя, видны были большие кровавые
пятна.
     Храбрейшие из воинов  почувствовали, что колени их подкосились, женщины
громко плакали, как плачут над  покойниками.  Они плакали, потому что  знали
весь ужас такого предзнаменования.
     -- Кто это сделал? -- кричал Чека громовым голосом.
     -- Кто осмелился околдовать царя и пролить кровь на пороге его дома?
     Все молчали. Чека снова заговорил:
     --  Такое  преступление  не  может  быть омыто кровью двух или  трех  и
забыто!  Человек, совершивший его, отправится не один, а со многими другими,
в царство духов.
     -- Все его племя умрет  с  ним,  не исключая младенцев в  его  шалаше и
скота  его крааля! Идите,  гонцы, на  восток,  на  запад,  на север, на  юг,
созовите именитых колдунов. Пусть они позовут начальников каждого  отряда  и
вождей  каждого  племени!  На  десятый день соберется круг Ингомбоко,  тогда
будет  такое выслеживание колдунов и  ведьм, какого  еще доселе не бывало  в
стране зулусов!
     Гонцы тотчас же отправились исполнять приказание царя, запомнив со слов
колдунов имена тех, кто должен был явиться.
     И вот ежедневно стали стекаться люди к вратам царского крааля и ползком
приближались  к  царю,  восхваляя  его громким  голосом. Но  царь никого  не
удостоил внимания.  Только одного из военачальников  он приказал  немедленно
умертвить, заметив в  его  руке трость из королевского алого дерева, которую
Чека когда-то сам подарил ему.
     В ночь  перед собранием Ингомбоко колдуны и колдуньи вступили в крааль.
Их было сто человек одних и  пятьдесят других. Человеческие кости,  рыбьи  и
воловьи пузыри, змеиные кожи, надетые  на них, придавали им отвратительный и
странный вид. Они шли молча, пока не достигли царского жилища Интункуму. Тут
они  остановились  и хором запели  песню, которую всегда поют  перед началом
Ингомбоко. Окончив ее, они молча  отошли на место, указанное им, где провели
ночь в непрерывном бормотании и чародействе.
     Призванные издалека дрожали от страха, прислушиваясь  к их словам.  Они
знали, что многих из них отметит  обезьяний хвост раньше, чем  солнце успеет
сесть еще раз.
     И я  тоже  дрожал, сердце мое было полно страха.  Ах,  отец мой, тяжело
было жить на свете  во времена царя Чеки. Все принадлежали царю, а тех, кого
щадила воина, те были всегда во власти колдунов.
     На рассвете глашатаи начали  созывать весь  народ на царское Ингомбоко.
Люди приходили сотнями.  В руках они держали только короткие палки иметь при
себе какое бы то  ни  было  оружие было запрещено под страхом смерти, -- они
усаживались в  большой круг  перед воротами  царского жилища. О! Вид их  был
грустный, и мало кто  думал  о  пище, они  сами  представляли  из  себя пищу
смерти.
     Кругом  толпились   воины,  все  отборные  люди,   рослые  и  свирепые,
вооруженные одними керри -- то были палачи.
     Когда все было готово, царь вышел из своего  шалаша,  одетый в  плащ из
звериных шкур. За ним следовали индуны и я.
     Чека был на  голову  выше всех присутствующих.  При его  появлении  вся
бесчисленная  толпа  бросилась на  землю,  и  уста  каждого  пронзительно  и
отрывисто прокричали царское приветствие "Баете!".
     Чека, казалось, не обратил на них ни малейшего  внимания, чело его было
отуманено, как горная вершина, задернутая облаками.
     На  некоторое время воцарилось гробовое молчание.  Затем  из отдаленных
ворот вышла толпа девушек, одетых в блестящие  одежды, с  зелеными ветвями в
руках.  Подойдя  ближе, девушки  стали хлопать  в ладоши  и  затянули нежным
голосом какой-то напев, а затем столпились в кучу позади нас.
     Чека поднял руку, и тотчас  раздался топот бегущих  ног. Из-за царского
шалаша  показалась  целая  группа  Абонгомеколдунов:  мужчины --  по  правую
сторону, женщины -- по левую. Каждый из них держал в левой руке хвост дикого
зверя, в правой -- пучок стрел и маленький шит.
     Они имели отвратительный  вид, а  кости, украшавшие  их одежды, гремели
при  каждом  движении, пузыри и змеиные кожи развевались  за ними  по ветру,
лица, натертые жиром, блестели, глаза были вытаращены,  точно  у рыб, а губы
судорожно подергивались, пока они яростным оком осматривали сидящих в кругу.
Ха! Ха!  Ха! Они не подозревали, эти дети зла, кто из них  еще раньше заката
солнечного будет палачом и кто жертвой.
     Но  вот  они  стали приближаться  в глубоком молчании,  нарушаемом лишь
топотом их ног да сухим  бренчанием костяных ожерелий, пока не выстроились в
один ряд перед царем.
     Так  они  стояли  некоторое время; вдруг каждый  из  них протянул руку,
державшую маленький щит, и все в один голос закричали:
     -- Здравствуй, отец наш!
     -- Здравствуйте, дети мои! -- ответил Чека.
     -- Что ты ищешь, отец? -- вопросили они. -- Крови?
     -- Крови виновного! -- ответил Чека.
     Они   повернулись   и   заговорили   шепотом   между   собою:   женщины
переговаривались с мужчинами.
     -- Лев зулусов жаждет крови!
     -- Он насытится! -- закричали женщины.
     -- Лев зулусов чувствует кровь!
     -- Он увидит ее! -- закричали опять женщины.
     -- Взор его выслеживает колдунов!
     -- Он сосчитает их трупы!
     -- Замолчите!  --  крикнул  Чека.  --  Не теряйте времени  в  напрасной
болтовне, приступайте к делу. Слушайте!
     -- Чародеи околдовали меня!
     -- Чародеи осмелились пролить кровь на  пороге царского дома. Ройтесь в
недрах земли и найдите виновных,  вы, крысы! Облетите воздушные пространства
и найдите  их, вы,  коршуны!  Обнюхивайте ворота  жилищ и  назовите их,  вы,
шакалы,  ночные охотники! Тащите их из пещер,  где они запрятаны, верните их
из далеких стран, если они убежали, вызовите их из могил, если они умерли. К
делу! К делу! Укажите мне их,  и  я щедро награжу  вас,  и хотя бы они  были
целым народом,  уничтожьте их. Теперь начинайте! Начинайте партиями в десять
человек. Вас много -- все должно быть кончено до заката солнца!
     -- Все будет исполнено, отец! -- отвечали хором колдуны.
     Тогда  десять  женщин выступили вперед.  Во  главе их находилась  самая
известная колдунья того времени,  престарелая женщина, по имени Нобела.  Для
этой женщины темнота ночи не существовала, она обладала чутьем собаки, ночью
слышала голоса мертвых и правдиво передавала все слышанное.
     Остальные Изангузи  обоего  пола  сели полукругом  перед  царем. Нобела
выступила вперед, а за нею вошли девять ее подруг. Они  поворачивались то  к
востоку,  то к  западу, к  северу и  югу,  зорко вглядываясь  в небеса.  Они
поворачивались  к востоку  и западу,  к  северу и югу, стараясь проникнуть в
сердце людей. Потом,  как кошки, поползли по  всему  кругу, обнюхивая землю.
Все  это  происходило  в  глубоком  молчании.  Каждый  из  сидящих  в  кругу
прислушивался к биению своего сердца. Одни коршуны  пронзительно выкрикивали
на деревьях.
     Наконец, Нобела заговорила:
     -- Вы чувствуете его, сестры?
     -- Чувствуем! -- ответили они.
     -- Он находится на востоке, сестры?
     -- Да, на востоке! -- отвечали они.
     -- Не он ли сын чужеземца, сестры?
     -- Да, он сын чужеземца!
     Колдуньи подползали  все  ближе,  ползли  на руках  и  коленях, пока не
добрались  на  расстоянии  десяти шагов  от того места,  где  я сидел  среди
индунов около  царя. Индуны переглянулись и  позеленели от страха, а у меня,
отец мой, затряслись колени, мозг костей превратился в воду. Я знал отлично,
кого они называли  сыном чужеземца.  Это  был никто  иной, как я, отец  мой.
Меня-то они и собирались  выследить.  Если же меня заподозрят в чародействе,
то убьют со всем моим семейством, потому что даже клятва царя едва ли спасет
меня от приговора колдуний.
     Я  взглянул  на  свирепые лица  Изангузи передо мной,  смотрел, как они
ползут, точно змеи,  оглянулся и увидел  палачей,  уже  схватившихся за свое
оружие, готовясь приступить  к исполнению своих  обязанностей, и, как  я уже
сказал, я переживал чувства человека, для которого чаша горечи переполнена.
     Но  в эту  минуту я вспомнил, о чем  мы  шептались  с царем, из-за чего
созван настоящий Ингомбоко, и надежда вернулась ко мне, подобно первому лучу
рассвета после бурной ночи. Все же я не смел особенно надеяться, легко могло
случиться, что царь лишь подставил мне ловушку, чтобы вернее поймать меня.
     Теперь уже колдуньи доползли и остановились прямо передо мной.
     -- Оправдывается ли наш сон? -- спросила престарелая Нобела.
     -- Виденное во сне сбывается наяву! -- отвечали к