Райдер Хаггард.
   Нада

---------------------------------------------------------------
     Перевод с английского М. Бологовской
     Издательство АЛНА Литера, 1991, Вильнюс
     OCR: Сергей Васильченко
---------------------------------------------------------------

     РОМАН
     Перевод с английского М. Бологовской


        ВВЕДЕНИЕ

     Несколько  лет тому  назад,  как  раз за год до зулусской  войны,  один
европеец путешествовал  по Наталю.  Имя  его не имеет  значения, так  как не
играет никакой роли в этой истории.
     Путник вез  с  собой два  фургона  с товаром и направлялся  в Преторию.
Погода  была  холодная,  травы очень мало,  а иногда  и  вовсе не  было, что
представляло немалое затруднение для прокорма волов и усложняло путешествие.
Европейца соблазняла, однако,  высокая ценность  его транспорта  в это время
года, которая должна вознаградить его за  возможную потерю скота.  Он храбро
продвигался вперед. Все шло хорошо до маленького города Тангера, на  берегах
р. Дугузы,  где находился крааль  Чеки, первого царя зулусов, приходившегося
дядей Сетивайо.
     В  первую  же  ночь,  после  отбытия  из  Тангера,  погода  значительно
посвежела, густые серые облака заволокли небо и скрыли звезды.
     "Однако, если  бы я не знал, что нахожусь  в Натале,  я сказал бы,  что
надвигается снежная  буря, -- подумал про себя  европеец. --  Я часто  видел
такое небо в Шотландии -- оно всегда предвещало снег!"
     Затем он  вспомнил,  что  в Натале уже много лет не  бывало  снега, это
мысль отчасти успокоила его. Европеец выкурил трубку и лег спать под навесом
одной из повозок. Среди ночи его разбудило ощущение сильного холода и слабое
мычание  волов, привязанных  к повозкам. Он высунул голову  из-под  навеса и
осмотрелся. Земля  была  покрыта  густым  слоем  снега,  в  воздухе носились
бесчисленные снежинки,  разгоняемые  холодным  резким ветром. Путешественник
вскочил, поспешно  натягивая  на себя теплую  одежду, и стал будить  кафров,
спавших  под  прикрытием  повозок.  Не  без  труда  удалось  вывести  их  из
оцепенения, которое уже начинало овладевать ими.
     Кафры вылезли  из-под повозок, дрожа от  холода, закутанные  в  меховые
одеяла.
     --  Живо, ребята! -- обратился он  к ним на зулусском наречии. -- Живо!
Что ж вы хотите, чтобы скот замерз от снега и ледяного ветра? Отвяжите волов
и загоните их между повозками, они хоть немного защитят их!
     С этими словами он засветил фонарь и соскочил с повозки в снег.
     С большим трудом удалось наконец  кафрам  отвязать волов,  закоченевшие
пальцы плохо повиновались им, когда пришлось развязывать замерзшие веревки.
     Повозки были выдвинуты  в ряд, и в пространство между ними загнали всех
тридцать шесть  волов,  которых  и  привязали посредством  веревок,  накрест
протянутых между колесами.  Покончив с этим делом,  европеец снова взобрался
на  свою холодную  постель,  а  дрожавшие от холода  туземцы,  подкрепившись
ужином,  расположились  во  второй  повозке,  натянув  на  себя парусину  от
походной палатки. На некоторое время водворилась тишина. Изредка раздавалось
лишь беспокойное мычание столпившихся быков.
     "Если  снег не перестанет, я потеряю свой  скот:  он не  вынесет  этого
холода", -- думал про себя европеец.
     Не успел  он  мысленно  выговорить  эти  слова,  как  послышался  треск
порванных веревок и громкий топот копыт. Европеец снова выглянул из повозки.
Волы, сбившись в  кучу, бросились бежать и скоро исчезли в темноте ночи, ища
защиты от холода и снега.
     Через минуту  они  совершенно  исчезли  из  виду. Делать  было  нечего,
оставалось  лишь   терпеливо  ждать  рассвета.  Наступившее   утро  осветило
местность,  густо  засыпанную  снегом.  Предпринятые поиски  не привели ни к
чему.
     Волы быстро убежали, и следы  их занесло свежевыпавшим снегом. Европеец
призвал на совет кафров и спросил, что  теперь делать. Один советовал  одно,
другой -- другое, но все были согласны с тем, что надо дождаться, чтобы снег
растаял, прежде чем что-либо предпринять.
     --  Или пока мы сами  не замерзнем, дураки вы такие! -- возразил угрюмо
европеец.  Он был сильно не в  духе, что, впрочем, было  вполне естественно.
Европеец  терял  по  меньшей  мере  четыреста  фунтов  стерлингов  на  одних
пропавших волах (около 3600 руб.)
     Наконец один из слуг выступил вперед -- до этой минуты он упорно молчал
-- погонщик первой повозки.
     "Отец мой, -- обратился он к европейцу, -- вот что я имею сказать. Волы
пропали, а  след  их заметен снегом. Никто не знает, куда она побежали, живы
ли они или представляют из себя груду костей; но там, внизу, в краале, -- он
указал   рукою  на  несколько   шалашей,  расположенных  склону  холма,   --
приблизительно в двух милях расстояния живет колдун по имени Цвите. Он стар,
очень стар, но обладает знанием, и если кто может сказать вам, отец мой, где
находятся пропавшие волы, то это он!
     -- Что за  глупости! --  ответил ему европеец. --  Но так как в  краале
будет не холоднее, чем  в  этой  повозке, пойдем  туда  и  спросим, пожалуй,
Цвите. Принеси-ка бутылку джина и немного нюхательного табаку для подарков!
     Час   спустя   европеец   уже  находился   в  шалаше   старого   Цвите.
Путешественник  увидел перед собою очень старого  человека, от него остались
почти одни кости. Старик ослеп на оба  глаза, и одна рука,  а именно  левая,
была мертвенно-бледная и сморщенная.
     -- Что  ты хочешь  от старого  Цвите, белый  человек? -- спросил старик
тоненьким  голосом. -- Ведь ты не веришь мне? Не веришь  в мое знание? Зачем
же мне помогать тебе? А все же  я исполню твое желание, хотя оно  и противно
вашим  законам,  а ты  нехорошо поступаешь,  обращаясь  ко мне.  Но  я  хочу
доказать тебе, что  не все ложь в нас, зулусских колдунах, и помогу тебе. Ты
хочешь знать, отец мой,  куда  девались твои волы, прячась от холода? Не так
ли?
     -- Совершенно верно! -- ответил европеец. -- У вас длинные уши!
     -- Да,  отец мой.  У меня  длинные  уши, хотя  и  говорят,  что  я стал
глохнуть. У  меня и глаза зоркие, хотя я и  не вижу вашего  лица. Дайте  мне
послушать! Дайте посмотреть!
     Старик замолчал на несколько минут, мерно раскачиваясь взад и вперед, и
наконец заговорил:
     -- У тебя  ферма там,  внизу, около  Пин-Тауна, не так ли? Ага! Я так и
думал, а на расстоянии  часа  езды от твоей фермы живет  бур. У  него только
четыре пальца на  правой руке. На ферме этого бура есть роща, и в ней растут
деревья мимозы.  В этой самой  роще  ты  найдешь своих  волов  -- да,  да на
расстоянии пяти дней пути отсюда ты найдешь всех своих волов. Я говорю всех,
отец мой, но на  самом деле, всех, кроме трех: большого черного африканского
вола, маленького рыжего зулусского однорогого и пестрого волов. Этих трех ты
не найдешь, они погибли в снегу. Пошли  людей, и  тогда найдешь и остальных.
Нет,  нет! Я не прошу награды! Я не делаю чудес за плату: к чему же мне? Я и
так богат!
     Европеец стал смеяться, но, в конце концов, такова  уже в нас сила веры
в сверхъестественное,  он послал людей  в  указанное место.  И  что  же?  На
одиннадцатый день пребывания европейца в  краале Цвите посланные вернулись и
пригнали всех  волов,  за исключением  трех. После  этого европеец больше не
смеялся.  Эти одиннадцать дней он провел  в одном из шалашей  крааля старого
Цвите. Каждый день он приходил к  нему и беседовал с ним. Часто такие беседы
продолжались далеко за полночь. На третий день он спросил  Цвите, почему его
левая рука такая белая  и сморщенная  и кто был Умслопогас и Нада, о которых
он  мельком упомянул  несколько раз.  Тогда  старик рассказал  ему  историю,
изложенную в этой книге.  День за днем старик рассказывал, пока не довел  ее
до конца. История эта не вся записана в этой книге, некоторые части ее могли
быть  забыты,   другие  пропущены.  Автор   не   мог  также  передать   всей
выразительности  зулусского  наречия, не мог также  создать  точного  образа
рассказчика.  На самом деле,  он  не  только  рассказывал  свою историю,  но
воспроизводил ее действиями.
     Если приходилось  говорить о смерти  воина, он ударяя палкой, показывая
при этом, куда попал удар и как упал сраженный.
     Если история затрагивала  грустные  факты,  он  стонал  и  даже  иногда
плакал.  Старик  говорил разными голосами, причем  каждое из действующих лиц
имело особый голос.
     Этот старый, сморщенный человек, казалось, вновь переживал прошлое.
     Прошлое само говорило со слушателем, повествуя о делах давно забытых, о
делах никому более не известных.
     Европеец  записал  сущность  рассказа  старика  Цвите,  как  сумел,  по
возможности в духе изложения старика. Сама же история Нады  и тех, чья жизнь
была тесно связана  с нею, произвела на него настолько сильное  впечатление,
что он пошел  дальше и напечатал свои записки, для того чтобы и другие могли
судить о ней. Теперь роль его кончена.
     Пусть тот, кого называют Цвите,  но который на самом деле носит  другое
имя, начинает свой рассказ.


        ПРОРОЧЕСТВА МАЛЬЧИКА ЧЕКИ

     Вы просите  меня, отец мой, рассказать про юношу Умслопогаса, владельца
Железной   Повелительницы,    секиры,   "Виновницы   Стонов",    прозванного
впоследствии Булалио-Убийца,  и  про его любовь  к Наде -- самой  прелестной
женщине племени зулусов?
     История эта длинная, но  вы пробудете здесь не одну ночь, и если я буду
жив, то расскажу ее вам до конца.
     Приготовьтесь, отец мой, услышать много грустного, даже теперь, когда я
вспоминаю  о Наде, слезы подступают  к омертвелой роговой оболочке,  которая
скрывает солнечный свет от моих старых глаз!
     Знаете ли вы,  кто я, отец  мой?  Нет, наверное, не знаете. Вы думаете,
что я старый колдун Цвите. Так и  люди думают уже много лет, но и это не мое
настоящее имя.  Мало  кто  знал его. Я хранил его затаенным в сердце; потому
что,  хотя  я  и живу  теперь  под  защитой  законов белого царя, а  великая
королева считается верховным вождем моего племени, но если бы кто  узнал мое
настоящее имя, то и теперь ассегай мог бы найти дорогу к этому сердцу!
     Взгляните на эту руку, отец мой, нет, не на ту, которая иссушена огнем,
посмотрите на мою правую руку. Вы видите ее, а я  не вижу, потому  что слеп,
но я помню ее такою, какою она была когда-то. Ага!
     Я  вижу ее красной и  сильной, красной,  потому что она обагрена кровью
двух царей.
     Слушайте, отец  мой, наклоните ухо ко мне  ближе и слушайте. Меня зовут
Мопо! Ага! Я чувствую, что вы вздрогнули, вздрогнули так, как дрогнул  отряд
Пчел, когда Мопо  выступил перед ними, и с ассегая  в его руках  кровь  царя
Чеки медленно капала на землю.
     Да!  Я тот самый Мопо, что убил царя Чеку. Я убил его вместе с принцами
Динганом  и Умланганом, но рана,  лишившая его  жизни,  была  нанесена  моей
рукой. Не будь меня, никогда бы его не убили. Я убил его сообща  с принцами,
но только Динган, я и еще один человек убивали его!
     -- Что вы говорите? Динган погиб при Тангале!
     Да,  да, он погиб, но не  там,  он погиб на горе  Привидений и лежит на
груди каменной  колдуньи,  которая сидит там, на вершине, в  ожидании  конца
мира. И я был на горе Привидений.  В то время ноги мои  двигались  быстро, а
жажда мести не давала мне покоя.
     Я шел весь день  и к ночи нашел его. Я, да еще  другой, и мы убили его.
Ха! Ха! Ха! Зачем я вам, в сущности, все это говорю? Что  это имеет общего с
любовью Умслопогаса  и Нады, по прозванию Лилия? А вот  сейчас  скажу вам. Я
заколол Чеку из мести за мою сестру Балеку -- мать Умслопогаса, и за то, что
он умертвил моих жен и  детей. Я и  Умслопогас убили Дингана за Наду --  мою
дочь!
     В этой истории встречаются великие имена, отец мой, эти  имена известны
многим. Когда  импи дико выкрикивали  их, идя  на приступ, я чувствовал, как
горы содрогались, я видел, как вода трепетала в своем русле. Где они теперь?
Их нет, но белые люди записывают имена их в книги. Я -- Мопо -- открыл врата
вечности  носителям этих имен. Они  вошли в них и  больше  не  вернулись.  Я
обрезал  нити,  привязывавшие  их  к земле,  и,  они сорвались. Ха!  Ха! Они
сорвались!  Может быть,  и  теперь падают,  а может быть, ползают  по  своим
опустевшим  жилищам  в образе  змей. Я хотел  бы  узнать  этих  змей,  чтобы
раздавить их под своим каблуком.
     Вон там, внизу, на кладбище царей есть яма. В этой яме лежат кости царя
Чеки -- того  царя, что убит мною за Балеку. А там далеко, в стране зулусов,
есть  расщелина в  горе  Привидений. У  подножия  этой трещины  лежат  кости
Дингана, царя, убитого за Наду. Падать было высоко, а  он был тяжелый, кости
его рассыпались на мелкие куски.
     Я ходил смотреть на них после того, как шакалы и коршуны покончили свое
кровавое дело. О, как я хохотал!  Потом и пришел сюда  умирать. Все это было
давно, а я еще не умер, несмотря на то, что желаю умереть и пройти скорее по
тому пути, где прошла моя Нада. Может  быть,  я для  того и жив  еще,  чтобы
рассказать  вам эту историю,  отец мой, а вы передадите ее белым людям, если
пожелаете.
     Вы спрашиваете, сколько мне лет? Да я  и сам  не  знаю.  Я очень, очень
стар.  Если бы царь  Чека был жив, он  был бы одних лет со  мной.  Никого не
осталось в живых из тех, кого я знал мальчиками. Я так стар, что мне следует
торопиться. Трава вянет, настает  зима.  Да, пока я  говорю,  зима окутывает
холодом мое сердце. Что же! Я готов уснуть в этом холоде,  и кто знает, быть
может, снова проснусь среди благоухающей весны.
     Раньше еще,  чем зулусы составили отдельное племя, я родился  в племени
Лангени.  Племя наше  было небольшое, впоследствии все те, кто  способен был
сражаться,  составили  лишь один  отряд  в войске  царя Чеки -- их набралось
всего-то, может быть, от двух до  трех  тысяч -- но зато  все наперечет были
храбрецы. Теперь все они умерли, и жены их, и дети, да и все племя больше не
существует. Оно исчезло, подобно тому, как исчезает луна каждого месяца.
     Племя наше жило  в  красивой  открытой  местности.  Говорят, там  живут
теперь буры, которых мы звали Анабооны. Отец мой, Македама, был вождем этого
племени, и его  крааль расположен был  на  склоне холма.  Я не  был, однако,
сыном его старшей жены.
     Однажды вечером, когда  я  был  еще  совсем  маленький  и  ростом  едва
достигал локтя взрослого человека, я сошел с матерью в долину, где находился
загон для скота: нам  хотелось посмотреть наше стадо. Мать моя  очень любила
своих коров; между ними была одна, с белой мордой, она,  как собака,  ходила
следом за нею. Мать моя несла на спине маленькую  сестру  мою Балеку. Балека
была в то время еще маленькой. Мы шли по долине, пока не встретили пастухов,
загонявших скот.  Мать подозвала корову с  белой мордой  и кормила ее из рук
листьями  мучного дерева,  которые захватила с  собой. Пастухи  погнали скот
дальше, а корова  с белой мордой  осталась  около моей матери. Мать  сказала
пастухам,  что приведет  ее сама, когда вернется домой. Она села  на  траву,
держа на руках Балеку, я играл около нее, корова паслась около нас. Вдруг мы
увидели женщину, идущую по долине по направлению к нам.
     По ее  походке было  заметно, как  она сильно утомлена. К  спине ее был
привязан  узел,   завернутый   в   циновку.  Она   вела   за  руку  мальчика
приблизительно моих лет, но  выше  ростом  и  на  вид сильнее меня. Мы ждали
довольно  долго, пока женщина  дошла  до нас и в изнеможении  опустилась  на
землю.
     По  ее прическе  мы  сразу  узнали,  что  она не  принадлежала к нашему
племени.
     -- Здравствуйте! -- сказала женщина.
     -- Здравствуйте! -- ответила моя мать. -- Что вам надо?
     --  Мне надо поесть  и  шалаш,  где бы  я  могла отдохнуть, -- ответила
женщина. -- Я иду издалека!
     -- Как ваше имя и какого вы племени? -- спросила мать.
     --  Зовут меня  Унанда, я  жена Сенцангаконы,  из  племени зулусов!  --
ответила незнакомка.
     Надо сказать  вам, отец мой, что между нашим племенем и зулусами только
что была война. Сенцангакона убил  нескольких  наших воинов и захватил много
скота,  а потому, когда моя  мать услышала слова Унанды, она гневно вскочила
на ноги.
     -- И ты смела прийти сюда и просить пищи и крова -- ты, жена зулусского
пса!  --  воскликнула она.  --  Убирайся прочь,  не  то я позову  работниц и
прикажу выгнать тебя отсюда кнутами!
     Женщина -- она была очень красива -- молча ждала, пока  моя мать кончит
свою гневную речь, тотчас подняла голову и тихо сказала:
     -- Около вас стоит корова, у которой  молоко сочится из вымени, неужели
же  вы откажете дать мне  и моему  мальчику кружку молока? --  она вынула из
своего узла кружку и протянула ее нам.
     -- Конечно, не дам! -- сказала моя мать.
     -- Нам так хочется пить после долгого  пути, --  продолжала женщина, --
может быть, вы дадите нам кружку воды? Мы уже давно не встречали источника!
     -- Не дам, песья жена, иди и сама ищи себе воды!
     Глаза  женщины  наполнились слезами, мальчик  скрестил руки  на груди и
нахмурился.  Это был очень красивый мальчик,  с большими черными глазами, но
когда он хмурил брови, глаза его темнели, как темнеет небо перед грозою.
     --  Матушка, -- оказал он, -- видно, мы так же непрошенные гости здесь,
как и там,  внизу! -- И он кивнул головой по  направлению той  стороны,  где
жило племя зулусов. -- Пойдем в Дингисвайо, там племя Умтетва защитит вас!
     --  Пойдем, сын мой, -- ответила Унанда, -- но путь наш дальний, а мы с
тобой так устали, что, пожалуй, и не дойдем!
     Я  молча слушал и почувствовал, как сердце мое содрогнулось от жалости.
Мне было жалко и  женщину,  и мальчика. Оба казались такими утомленными.  Ни
говоря ни слова  моей матери, я схватил ковш  и побежал  к источнику.  Через
несколько минут я вернулся  с водой.  Мать моя очень  рассердилась  и хотела
поймать меня,  но я  быстро промчался мимо нее и подал ковш  мальчику. Тогда
мать решила больше не  мешать  мне,  но  все время словами старалась уязвить
женщину. Она говорила, что  муж ее причинил зло нашему  племени и что сердце
подсказывает ей, что он причинит еще большее зло. Так говорит ей ее Элозий*.
Ах, отец мой, Элозий ее был прав! Если бы женщина Унанда и ее сын умерли тут
же, на лугу, в этот день, поля и сады моего племени не обратились бы в голые
степи и кости моих единомышленников  не валялись бы в  большом овраге,  там,
около крааля Сетивайо.

     * Элозий -- добрый гений.

     Пока моя  мать говорила, я  стоял  молча рядом  с беломордой  коровой и
наблюдал за происходившим. Сестренка Балека громко плакала.
     Мальчик, сын Унанды, взяв из моих  рук ковш,  не подал воды  матери. Он
сам выпил две трети, и я думаю, он выпил бы и все, если бы жажда его не была
утолена.  Затем он  подал остаток воды  матери, и она выпила ее. Тогда, взяв
ковш  из ее рук, мальчик  выступил на  несколько шагов вперед, держа ковш  в
одной руке, а в другой короткую палку.
     -- Как тебя зовут, мальчик? -- спросил он меня тоном взрослого.
     -- Меня зовут Мопо! -- ответил я.
     -- А как зовут ваше племя?
     Я назвал ему наше племя -- племя Лангени.
     -- Хорошо, Мопо, теперь я  скажу тебе мое  имя. Меня зовут Чека, я  сын
Сенцангаконы, и мое племя зовут Амузулусы. Я тебе скажу еще что-то. Теперь я
маленький мальчик, и мое племя -- маленькое племя, но придет  время, когда я
вырасту такой  большой,  что голова моя  будет теряться в облаках, ты будешь
смотреть  вверх  и  не увидишь ее.  Лицо мое ослепит тебя,  оно будет  сиять
подобно солнцу, а  племя мое  возрастет  одновременно  со  мной и,  наконец,
поглотит  весь  мир. Слушай меня!  Когда я стану  велик и  мое племя со мной
возвеличится, тогда  я  припомню,  как однажды  Лангени отказали дать мне  с
матерью ковш  молока,  чтобы  утолить  жажду. Ты видишь этот ковш. За каждую
каплю,  которую  он  может содержать, будет пролита  кровь человека -- кровь
одного