и - если бы он только понимал это - и не  совладать:  терпение;
просто убраться с глаз, убраться с дороги; но не здесь - здесь  нет  этого
ощущения   смежного   с   тобой   множества,   чернокожего   человеческого
присутствия,  выжидающего  и  невидимого;  этот  край   был   пустыней   и
свидетелем, эта  безлюдная  дорога  -  подтверждением  того  (пройдет  еще
некоторое время, прежде чем он поймет, как далеко  он  зашел:  мальчик  из
провинциальной глуши Миссисипи, который  еще  сегодня  на  заходе  солнца,
казалось, - да он и сам так  считал,  если  хоть  сколько-нибудь  об  этом
думал, - был несмышленым младенцем, спеленатым в давних  традициях  своего
родного края, или даже просто безмозглым плодом, вырывающимся из  чрева  -
если бы он только знал, что такое родовые потуги, - слепым, бесчувственным
и даже еще не очнувшимся в легкой  безболезненной  судороге  появления  на
свет), что весь он сейчас повернулся умышленно, словно единой спиной всего
темнокожего народа, на котором зиждилась самая экономика этого края, не  в
раздражении, не в гневе и даже не в огорчении, но в  едином,  необратимом,
непреклонном отречении - не к расовому унижению, а к человеческому сраму.
   Вот он уже и здесь; Хайбой подтянулся и даже после девяти миль прибавил
немного шаг, почуяв воду, и теперь он уже мог разглядеть,  различить  мост
или хотя бы более светлый проем в  темноте,  там,  где  дорога  пересекала
непроницаемую мглу ивняка, сбегающего с обеих сторон к рукаву реки, и  тут
Алек Сэндер выступил из-за перил моста; Хайбой фыркнул на него, а тогда  и
он его узнал, не удивившись, не вспомнив даже, как  он  когда-то  подумал,
сообразит ли Алек Сэндер спрятать пикап, не вспомнив даже и того, что он в
этом и не  сомневался;  не  останавливаясь,  осадил  Хайбоя,  чтобы  шагом
переехать мост, затем, ослабив поводья, позволил ему свернуть с дороги  за
мостом и спуститься осторожно, рывками, не сгибая передних ног, к воде, не
видимой еще секунду, но вот уже и он увидел сверкнувшую гладь,  в  которой
отражалось небо; но тут Хайбой остановился и снова зафыркал,  потом  вдруг
стал на дыбы, отпрянул и чуть не выбросил его из седла.
   - Это он зыбучий песок чует, - сказал Алек  Сэндер.  -  Пусть  обождет,
дома напьется. Я бы тоже хотел чего-нибудь другого, а не того, что сейчас.
   Но он направил Хайбоя чуть-чуть подальше  по  берегу,  где  можно  было
спуститься к воде, и опять Хайбой только фыркнул и шарахнулся  в  сторону,
так что он тут же повернул обратно на дорогу и вытащил  ногу  из  стремени
для Алека Сэндера; Хайбой уже шел рысью, когда Алек Сэндер закинул ногу.
   - Здесь, - сказал Алек Сэндер, но он уже повернул  Хайбоя  с  шоссе  на
узкую грунтовую дорогу, круто заворачивавшую к черной гряде холмов и  чуть
ли не сразу начинавшую медленно ползти вверх,  но  прежде  даже,  чем  они
начали подниматься,  на  них  дохнуло  сильным,  стойким  сосновым  духом,
который напирал на них, не подгоняемый ветром, плотный, крепкий, почти как
рука, - двигаясь ему навстречу, вы осязали его всем телом, словно  входили
в воду. Подъем становился круче,  и  лошадь,  несмотря  на  двойную  ношу,
пыталась взять его галопом, как она обычно делала на подъеме,  и  она  уже
было пустилась вскачь, но он круто осадил ее,  но  и  потом  ему  пришлось
удерживать ее, намотав на  руку  поводья;  она  шла  порывистым,  тряским,
неровным шагом, пока первый уступ холма не перешел в  плато,  и  тут  Алек
Сэндер снова сказал: - Здесь, - и мисс  Хэбершем,  с  заступом  и  киркой,
выступила из темноты сбоку.
   Алек Сэндер соскользнул вниз, и Хайбой остановился. Он тоже соскочил.
   - Ты не слезай, - сказала мисс Хэбершем. - Кирка с  лопатой  у  меня  и
фонарь тоже.
   - Еще полмили осталось, и все в гору, - сказал он.  -  Это  не  дамское
седло, но, может быть, вы сможете сесть боком. Где  пикап?  -  спросил  он
Алека Сэндера.
   - Вон там, за кустами, - сказал Алек Сэндер. - Мы ведь не  выставляться
приехали. Уж, во всяком случае, не я.
   - Нет-нет, - сказала мисс Хэбершем. - Я могу дойти.
   - Мы сэкономим время, - сказал он. - Сейчас, верно, больше  десяти.  Он
смирный. Это тогда просто потому, что Алек швырнул заступ с киркой.
   - Ну конечно, - сказала мисс  Хэбершем,  Она  протянула  Алеку  Сэндеру
кирку и заступ и подошла к лошади.
   - Мне жаль, что это не... - сказал он.
   - Ха, - усмехнулась она и, взяв у него из рук поводья, прежде даже, чем
он успел подставить ей руку для ноги, она сунула ее в  стремя  и  ловко  и
легко - не хуже, чем он сам или Алек Сэндер, - уселась верхом, так что  он
только успел отвернуться, чувствуя на себе  ее  взгляд  в  темноте,  когда
поворачивал голову. - Ха, - снова усмехнулась она. - Мне семьдесят лет.  А
юбка моя - что о ней сейчас беспокоиться, у нас с вами дела поважнее, -  и
сама повернула Хайбоя на дорогу, и он только успел схватить его под уздцы,
как Алек Сэндер сказал:
   - Шшш! -  Они  остановились,  застыв  в  медленно  струившемся  на  них
невидимом потоке стойкого соснового духа. - На муле кто-то сверху едет,  -
сказал Алек Сэндер.
   Он сразу начал поворачивать лошадь. - Я ничего не слышу, - сказала мисс
Хэбершем. - Ты уверен?
   - Да, мэм, - ответил он, повернув Хайбоя прочь с дороги. - Алек  Сэндер
не ошибется. - И, стоя у самой головы Хайбоя  среди  деревьев  и  поросли,
приложив другую руку к ноздрям лошади на случай,  если  бы  ей  вздумалось
заржать, когда другая будет проходить мимо, он тоже услышал на дороге мула
или коня, явно приближающегося сверху. Животное, по всей вероятности, было
не подковано; по правде сказать, единственный звук, который  он  на  самом
деле слышал, было поскрипывание стременных ремней, и он удивился, как Алек
Сэндер услышал это (ни секунды не сомневаясь, что он слышал) еще за две  с
лишним минуты до того, как животное приблизилось к ним.  Затем  он  увидел
его или, вернее, то место, где оно прошло  мимо  них,  -  какой-то  комок,
движение более темного тела, чем тень на бледной грязи дороги, скользящего
вниз по склону, мягкий мерный шорох и скрип ремня, затихающие  вдали  и  -
стихшие. Но они подождали еще минуту.
   - Что это он такое вез поперек седла, прямо перед собой? - спросил Алек
Сэндер.
   - Я даже не мог разглядеть, сидел там человек или нет, - сказал он.
   - Я ничего не видела, - сказала мисс Хэбершем. Он вывел лошадь  обратно
на дорогу. - А что, если... - сказала она.
   - Алек Сэндер услышит, - сказал он.
   И вот опять Хайбой сильным и быстрым шагом стремится одолеть  крутизну,
он с киркой в руке, ухватившись за стременной ремень под тощей  и  жесткой
икрой мисс Хэбершем с одной стороны, а Алек Сэндер с заступом - с  другой,
подымаются очень быстро, чуть ли не бегом сквозь крепкий, живой, пьянящий,
сильный сосновый дух,  который  вытворяет  что-то  такое  с  легкими  и  с
дыханием (так он представлял себе - он никогда не пробовал.  А  мог  бы  -
глоток из чаши святых даров не в  счет,  потому  что  это  был  не  просто
глоток, а кислый, освященный, едкий - бессмертная кровь  господня,  ее  не
пробуют, она идет не вниз, к желудку, а вверх и вовне, во Всеведение между
добром и злом, выбором, отречением и приятием на веки вечные, - за  обедом
в День благодарения и на рождество, - но никогда не  хотел),  как  вино  с
желудком. Они  теперь  были  очень  высоко,  холмистый  край,  открываясь,
проваливался куда-то, невидимый в темноте, но вас уже переполняло ощущение
высоты и простора; днем он мог видеть, как увал за увалом, густо  поросшие
сосной, уходят на восток и на север, точно настоящие горы в Каролине, а до
нее еще в Шотландии, откуда вышли его предки (он-то ее еще  не  видел);  у
него  немножко  перехватывало  дыхание,  и  он  не  только  слышал,  но  и
чувствовал частые жесткие хрипы, вырывавшиеся из легких Хайбоя,  когда  он
порывался взбежать и на эту кручу с всадницей  на  спине,  да  еще  волоча
двоих; мисс Хэбершем сдерживала и осаживала его, пока они не поднялись  на
самый гребень, и Алек Сэндер еще раз  сказал:  "Здесь",  а  мисс  Хэбершем
повернула лошадь с дороги, потому что, пока они  не  свернули,  ничего  не
было видно, и только теперь он различил вырубку, не потому, что  это  была
вырубка, а потому, что в скудно сочившемся звездном свете торчала,  слегка
покосившись набок, там, где осела земля, узкая плита мраморного надгробья.
А часовню (облезлую, некрашеную, деревянную, ну,  чуть  побольше  каморки)
почти и совсем не было видно, когда он повел Хайбоя кругом,  чтобы  укрыть
его за ней, и, привязав его к молодому деревцу, отстегнул  путы  с  кольца
узды и вернулся обратно, туда, где его дожидались  мисс  Хэбершем  и  Алек
Сэндер.
   - Это единственная свежая могила, - сказал он. - Лукас говорил,  что  с
прошлой зимы здесь никого не хоронили.
   - Да, - сказала мисс Хэбершем. - И еще  цветы.  Вон,  Алек  Сэндер  уже
нашел. Но чтобы убедиться (он тихо молил, сам не зная кого: "Я наделаю еще
массу ошибок, но дай только, чтобы  не  эту"),  он  прикрыл  электрический
фонарик скомканным носовым платком, так что только один тоненький  быстрый
лучик осветил на миг свежий холм со скудно разбросанными на  нем  венками,
букетами и  даже  отдельными  цветками,  и  в  следующий  миг  -  соседнее
надгробье, на котором он только успел  прочесть  выгравированную  надпись:
"Арманда Уоркитт, супруга И.Б.Форреста Гаури, 1878-1926", и тут же погасил
фонарь, и снова разлилась темнота и крепкий сосновый дух, и они еще минуту
стояли у свежего могильного холма, все еще ни за что не принимаясь.
   - Страшно приступиться, - сказала мисс Хэбершем.
   - Не вам одной, - сказал Алек Сэндер. - А до пикапа всего  полмили.  Да
под гору.
   Она двинулась первая.
   - Сними цветы, - сказала она. - Осторожно. Тебе видно?
   - Да, мэм, - сказал Алек Сэндер. - Их тут  немного.  Похоже,  набросали
кое-как.
   - А мы не будем бросать, - сказала мисс Хэбершем. - Снимай осторожно. -
Наверно, теперь уже было около одиннадцати; они не успеют; Алек Сэндер был
прав: надо было вернуться к машине,  убраться  отсюда,  уехать  обратно  в
город и прямо через город дальше, ехать, не останавливаясь, чтобы  некогда
было даже думать, все ехать,  ехать,  править,  следить,  чтобы  пикап  не
застревал, ехать не останавливаясь и уж не возвращаться; но ведь у них все
равно не было времени, и они  знали  это  еще  до  того,  как  выехали  из
Джефферсона, и на секунду у него мелькнуло, как бы это было, если бы  Алек
Сэндер по правде так и сделал, когда сказал, что не поедет, и  как  бы  он
тогда поехал один, и тут же (быстро) - нет, он не будет  об  этом  думать;
сначала Алек Сэндер взялся копать заступом, а он пустил в ход кирку,  хотя
земля была все еще такая рыхлая, что, в сущности, в кирке не было  даже  и
надобности (а если бы она не была такая рыхлая, они  бы  ничего  не  могли
сделать даже и днем); с двумя заступами они управились бы куда скорее,  но
что же, теперь уже поздно жалеть, и вдруг Алек Сэндер сунул ему заступ,  а
сам вылез из ямы и исчез (даже без  фонарика)  и,  ориентируясь  только  с
помощью того чутья, превосходящего и зрение, и  слух,  которое  подсказало
ему, что Хайбой тогда, у ручья, почуял зыбучий песок,  и  обнаружило  мула
или коня, спускавшегося по склону на минуту с лишним раньше,  чем  он  или
мисс Хэбершем начали что-то слышать, вернулся с  легкой  короткой  доской,
так что теперь у них обоих были лопаты, и ему было слышно сначала хлюп,  а
потом свистящий шорох, когда Алек Сэндер втыкал доску в  землю,  а  потом,
подхватив пласт, поднимал и швырял его наверх и всякий раз, шумно выдыхая,
издавал хриплое "ха", и этот яростный, злобный, сдавленный звук  вырывался
у него все чаще и чаще и наконец стал почти таким же частым, как пульс или
стук сердца, когда бежишь - "ха!.. ха!.. ха!..", так  что  он  сказал  ему
через плечо:
   - Ты полегче. Мы успеем. - И, выпрямившись  на  секунду,  чтоб  утереть
потное лицо, увидел над собой, как и раньше, мисс Хэбершем  -  неподвижный
силуэт ка фоне неба, в прямом ситцевом платье и  круглой  шляпе  на  самой
макушке, - такую за последние пятьдесят лет немногие видели и уж, наверно,
никто никогда не видел и не увидит из наполовину разрытой  могилы,  больше
чем наполовину, потому что, начав снова  копать,  он  вдруг  услышал  стук
дерева о дерево, и Алек Сэндер сказал резко:
   - А ну, уходи отсюда,  не  мешайся  тут.  -  И,  швырнув  доску  вверх,
выдернул у него из рук заступ, и он вылез из ямы и только успел  нагнуться
и пошарить рукой около себя, как мисс  Хэбершем  протянула  ему  свернутую
кольцом веревку.
   - И фонарик, - сказал он. И она подала ему и это  тоже,  и  он  постоял
немного, пока плотный, крепкий, неподвижный, сосновый дух не  очистил  его
тело от пота, и по спине у него пробежал холодок  от  взмокшей  рубахи,  а
внизу, в яме, невидимая ему лопата скребла  и  скрежетала  по  дереву,  и,
нагнувшись и опять заслонив  фонарь,  он  мигнул  им,  осветив  некрашеную
крышку соснового гроба.
   - Хорошо, - сказал он. - Хватит. Вылезай.
   И Алек Сэндер, подхватив последние остатки земли, вышвырнул  их  наверх
вместе с заступом, так что он вылетел, как копье, и сам выскочил вслед  за
ним одним прыжком, а он с веревкой и фонариком спрыгнул в яму и только тут
вспомнил, что ему понадобится  молоток,  лом  -  что-нибудь,  чем  открыть
крышку, а если что-то такое и можно найти, так только у  мисс  Хэбершем  в
пикапе за полмили отсюда, и потом  еще  обратно  в  гору,  и,  нагнувшись,
пощупать винт, или гвоздь, или что там придется вытаскивать,  увидел,  что
крышка вовсе даже и не закреплена; тогда,  перекинув  ногу  через  гроб  и
удерживаясь на одной ноге, он ухитрился приподнять крышку  и  сдвинуть  ее
назад и, приперев ее локтем, тряхнул веревку, схватил ее за конец, щелкнул
фонариком, посветил вниз и сказал: "Постой". Он сказал:  "Постой".  И  все
еще повторял: "Постой", и,  только  когда  услышал  свистящий  шепот  мисс
Хэбершем:
   - Чарльз... Чарльз...
   - Это не Винсон Гаури, - сказал он. - Этого человека зовут  Монтгомери.
Это такой скупщик леса, нездешний, из округа Кроссмен.



5

   Конечно, им пришлось снова засыпать могилу, и, кроме того, он  же  ехал
на лошади. Но все равно было еще далеко до света, когда он оставил  Хайбоя
Алеку Сэндеру у ворот на выгон и,  стараясь  помнить,  что  надо  идти  на
цыпочках, пробрался в дом, но едва только он открыл входную дверь, как  на
него тут же в ночной рубашке, с распущенными волосами накинулась с  воплем
мама: "Где ты был?" - и бросилась за ним к двери дядиной комнаты  и,  пока
дядя надевал на себя что-то: "Ты? Разрывал могилу?" -  а  он,  с  каким-то
усталым, но неослабевающим терпением и  уже  сам  почти  совсем  выдохшись
после всей этой езды и рытья и потом снова в обратном порядке -  зарывания
и снова езды, все еще как-то старался оттянуть, отдалить то, от  чего  он,
по правде сказать, вовсе и не надеялся уйти:
   - Алек Сэндер и миссис Хэбершем помогали. - Но  это  как  будто  только
ухудшило дело, хотя она все еще не повышала голоса, просто была ошеломлена
и не давала подступиться к себе, пока дядя не вышел из спальни  совершенно
одетый, даже в галстуке, только небритый и сказал:
   - Ты что, Мэгги, хочешь разбудить Чарли? - И тогда она пошла за ними  к
выходу и уже у дверей сказала, - и он опять подумал, как  с  ними  никогда
нельзя сладить из-за какой-то их  увертливости,  и  это  не  просто  такое
свойство подвижности, но готовность покинуть с невесомой  скоростью  ветра
или самого воздуха не только свою позицию, но и принцип: вам даже не  надо
и мобилизовать свои силы - они у вас  все  здесь,  наготове  -  и  огневое
превосходство, и право, и справедливость, и  уроки  прошлого,  и  опыт,  и
обычай - все за вас, и вы бросаетесь в атаку, обрушиваетесь, сметаете  все
на своем пути или - так вам кажется до тех пор, пока вы не  обнаруживаете,
что враг даже и не отступал вовсе, а уже давно покинул поле, и  не  просто
покинул, а захватив, присвоив себе ваш  же  боевой  клич;  вы  думали,  вы
завладели крепостью, а вместо этого оказывается,  вы  просто  вступили  на
никем не занятую позицию и потом узнаете, что никем не отраженный  и  даже
совсем непредвиденный бой уже завязался в вашем незащищенном и  ничего  не
подозревающем тылу:
   - Но ему же надо спать! Он даже не ложился совсем!
   И он уже остановился и стоял, пока дядя не  заговорил,  не  зашипел  на
него:
   - Иди же. Ну, что ты стал? Ты что, не знаешь, что она понапористей, чем
ты и я оба вместе, так же как вот старуха Хэбершем  оказалась  напористее,
чем вы с Алеком Сэндером; ты-то, может быть, еще и решился бы поехать  без
того, чтобы она тебя потащила за руку, но Алек Сэндер - никогда, да  и  за
тебя я, по правде сказать, не ручаюсь, не уверен, как бы ты, когда до дела
дошло... - И тут он зашагал рядом с дядей, и они  подошли  к  пикапу  мисс
Хэбершем, который стоял позади дядиной машины (она была в гараже  вчера  в
девять вечера; потом, когда будет время, не забыть спросить дядю, куда его
посылала мама разыскивать его). - Беру свои слова обратно, - сказал  дядя.
- Забудь, что я говорил. Устами  младенцев,  и  сосунков,  и  старух...  -
перефразировал он. - Что правда, то правда, и так вот оно нередко правду и
узнаешь, только не очень приятно, когда тебе ее в три часа  ночи  прямо  в
лицо швыряют. И потом, не забудь еще свою мамочку, на что ты,  конечно,  и
не способен - об этом она уже давно позаботилась. Запомни только, что  они
могут вынести все, признать любой факт (это только  мужчины  увиливают  от
фактов) при условии, что им не придется столкнуться с ним  лицом  к  лицу;
они могут принять его, отвернув голову и вытянув назад  одну  руку  -  как
политикан, когда берет взятку. Ты  посмотри  на  нее;  она  может  прожить
благополучно и счастливо долгую жизнь, но в своем нежеланье простить тебе,
что ты уже дорос до того, что сам можешь застегивать себе  штаны,  в  этом
она никогда ни на йоту тебе не уступит.
   И все еще было далеко до света, когда дядя  остановил  машину  у  ворот
дома шерифа и они пошли по дорожке к крыльцу и поднялись на веранду  дома,
который он снимал. (Поскольку он не мог сам  себе  передавать  полномочия,
то, хотя он прошел на выборах теперь уже третий раз,  время  перерывов  от
одного   переизбрания   до   другого   было   почти   вдвое   больше   его
двенадцатилетней  службы.  Он  был  из  крестьянской  семьи,  фермер,  сын
фермера, когда его выбрали первый раз, а теперь и ферма,  и  дом,  где  он
родился, стали его собственными; в городе он снимал дом и жил  в  нем  все
время, пока состоял на своем посту, но каждый раз, когда срок  его  службы
истекал, он возвращался к себе на ферму и жил там до тех пор,  пока  снова
мог выставить свою кандидатуру, и его снова выбирали - в шерифы.)
   - Надеюсь, что он спит не так, что его не добудишься,  -  сказала  мисс
Хэбершем.
   - Он не спит, - сказал дядя. - Он готовит себе завтрак.
   - Готовит завтрак? - сказала мисс  Хэбершем,  и  тут  он  увидел,  что,
несмотря  на  свою  прямую  спину  и  эту  шляпу,  которая,  ни  разу   не
шелохнувшись, не сдвинувшись, сидела прямо  на  самой  макушке,  будто  не
приколотая булавкой, а просто от такой неподвижно устойчивой посадки  шеи,
как у негритянок, которые носят на голове всю  многосемейную  стирку,  она
совсем обессилела от перенапряжения и от этой ночи без сна.
   - Он деревенский человек, - сказал дядя. - Для него всякая еда с  утра,
как только рассветет, - настоящий обед. Миссис Хэмптон сейчас в Мемфисе  у
дочери, которая вот-вот родит,  а  единственная  женщина,  которая  станет
готовить человеку завтрак в половине четвертого утра, - это жена. Ни  одна
городская кухарка не согласится на это. Она придет  в  свое  время,  около
восьми, и вымоет посуду. - Дядя не постучался.  Он  начал  было  открывать
дверь, потом остановился и, оглянувшись, посмотрел мимо них  двоих,  туда,
где у нижних ступенек крыльца стоял  Ал