и дело, как поет этот заводной  ящик,  учить  вас,  как
поступать, - и он вытащил из  кошелька  затрепанную  долларовую  кредитку,
скомканную в  комочек  величиной  с  ссохшуюся  оливку,  отвернул  кончик,
посмотрел, затем развернул ее и положил на стол, а из кошелька  вынул  еще
монету в полдоллара и тоже  положил  на  стол,  затем  отсчитал  прямо  из
кошелька на стол четыре десятицентовика и еще две монетки по пять центов и
пересчитал все снова, двигая монету указательным  пальцем,  шевеля  губами
под щетиной усов и все еще держа в другой  руке  открытый  кошелек;  потом
подцепил со стола два десятицентовика и монету в пять центов и положил  их
в руку, которой держал кошелек, а из кошелька вынул двадцать пять центов и
положил на стол, потом быстро  окинул  взглядом  всю  кучку  монет,  снова
положил на стол два десятицентовика и  пять  центов,  а  пятьдесят  центов
сунул обратно в кошелек.
   - Тут всего семьдесят пять центов, - сказал дядя.
   -   Не   беспокойтесь,   -   сказал   Лукас   и,    взяв    со    стола
двадцатипятицентовик, положил его  обратно  в  кошелек;  а  он,  следя  за
Лукасом, увидел, что в кошельке этом по  меньшей  мере  два  отделения,  а
может быть, и еще больше и второе отделение такое глубокое, что рука  чуть
не до локтя уйдет, сейчас под пальцами Лукаса открылось, и Лукас некоторое
время стоял и заглядывал в него, ну совсем  так  же,  как  заглядываешь  в
колодец и смотришь на свое отражение в воде; потом  он  вытащил  из  этого
отделения завязанный узелком грязный матерчатый мешочек для  табака,  туго
набитый, по-видимому, чем-то очень твердым, потому что,  когда  он  бросил
его на стол, мешочек звякнул с каким-то глухим стуком.
   - Вот теперь как раз, - сказал он. - Здесь ровно  пятьдесят  центов  по
пенни. Я было собирался их в банк отнести, но  вы  можете  меня  от  этого
избавить. Угодно пересчитать?
   - Конечно! - сказал дядя. - Но ведь ты платишь, значит, ты и считай.
   - Ровно пятьдесят, - сказал Лукас.
   - Придется потрудиться,  -  сказал  дядя.  И  Лукас  развязал  мешочек,
высыпал монеты на стол и стал  считать  вслух,  подвигая  их  указательным
пальцем одну за другой к  маленькой  кучке  десяти-  и  пятицентовиков,  и
потом, защелкнув кошелек, засунул его  во  внутренний  карман  сюртука,  а
другой рукой подвинул всю кучку монет и скомканную кредитку через  стол  к
дяде, пока они не уткнулись в бювар; затем он достал из  бокового  кармана
пестрый  носовой  платок,  вытер  руки,  сунул  платок  обратно  и   стал,
выпрямившись, неподатливый, невозмутимый, не глядя теперь уже ни  на  кого
из них, в то время как непрестанный рев радио, захлебывающиеся гудки  едва
ползущих машин и весь разноголосый шум  субботней  толпы,  собравшейся  со
всех концов округа, разносились в ясном солнечном дне.
   - Ну, - сказал дядя. - Чего же ты еще дожидаешься?
   - Расписки, - сказал Лукас.