, братоубийству?
И вот, так как у нас теперь было о чем потолковать с  Лукасом,  я  попозже
днем отправился прямо к Хэмптону на кухню, и там за столом сидели с  одной
стороны кухарка Хэмптона, а с другой - Лукас, который  уплетал  капусту  с
маисовым хлебом, и не с тарелки, а прямо из двухгаллоновой глиняной банки,
и вот я ему говорю: "Значит, он тебя как-то застал - не Кроуфорд, я сейчас
не про него..." - а он говорит:
   "Нет, Винсон. Я тоже  про  него  говорю.  Только  он  опоздал  малость,
машина-то уже отъехала груженая и покатила  без  огней,  и  он  спрашивает
меня: "Чья это машина?" - а я ничего не говорю".
   "Так, - говорю я. - Ну а дальше что?"
   "Все. Ничего дальше", - говорит Лукас.
   "А револьвер у него с собой был?"
   "Не знаю, - говорит Лукас. - Дубинка у него была", - а я говорю:
   "Хорошо. Рассказывай дальше", - а он говорит:
   "Ничего дальше. Просто он  так  постоял  с  поднятой  дубинкой,  скажи,
говорит, чья это машина, а я ничего  не  говорю,  и  он  опустил  дубинку,
повернулся, и больше я его не видал".
   "И ты, значит, взял свой пистолет, - говорю я, - и пошел...",  -  а  он
говорит:
   "Чего мне было ходить? Он сам пришел - про Кроуфорда я сейчас говорю  -
ко мне домой, вечером, на другой же день, предлагал заплатить мне,  только
чтобы я сказал, чья это была машина, целую кучу денег, пятьдесят долларов,
тут же вынимал и показывал, а я говорю, я  еще  не  решил,  чья  эта  была
машина, а он говорит, он мне их оставит до тех пор, пока я решу,  -  а  я,
говорю, уже решил - подождем до завтра, а это было в  пятницу  вечером,  -
может, какое доказательство будет от мистера Уоркитта и Винсона,  что  они
свою часть денег получили за эти увезенные дрова".
   "Да? - говорю я. - Ну а что потом?"
   "А потом я пойду и скажу мистеру Уоркитту, чтобы он..."
   "Ну-ка, повтори еще раз, - говорю я. - Медленно".
   "Скажу мистеру Уоркитту, чтобы он свои доски получше считал".
   "И ты, негр, собирался пойти к белому, сказать  ему,  что  сыновья  его
племянницы воруют у него лес, да еще к белому с Четвертого участка. Да  ты
понимаешь, что с тобой сделали бы?"
   "Ничего не пришлось никому делать, - сказал он. - Потому как на  другой
день - в субботу - он мне записку прислал..." - и тут  мне  надо  было  бы
сообразить насчет пистолета, потому что Гаури-то, очевидно, это  знал;  не
мог же он ему в самом деле  написать:  "украденное  возместил,  желательно
ваше личное одобрение, будьте другом, захватите с собой  пистолет"  -  или
что-нибудь в этом роде, а я его спрашиваю:
   "А пистолет-то почему?" - и он говорит:
   "Так ведь это суббота была".
   А я говорю:
   "Да, девятое. Но при чем тут пистолет? - И вот тут только я  догадался:
- Ах, вот в чем дело, - говорю я. - Ты  носишь  с  собой  пистолет,  когда
одеваешься по-праздничному, в субботу, как когда-то старик Кэрозерс носил,
до того как тебе его отдал".
   "Продал", - говорит он.
   "Хорошо, - говорю я, - продолжай".
   "Прислал, значит, мне записку, чтобы я его встретил у лавки, только..."
И тут дядя снова чиркнул спичкой и задымил  трубкой,  продолжая  говорить,
говорить через трубку дымом, точно дым  у  вас  на  глазах  превращался  в
слова: - Только он так и не  дошел  до  лавки.  Кроуфорд  встретил  его  в
перелеске, поджидал его, сидя на пне у тропинки, должно быть, еще до того,
как Лукас вышел из дому, и сам же  Кроуфорд  и  завел  с  ним  разговор  о
пистолете, прежде даже, чем Лукас успел  сказать  ему  "здравствуйте"  или
спросить, довольны ли Винсон и мистер  Уоркитт,  что  получили  деньги  за
проданный лес или что-нибудь в этом роде; "если, - говорит, -  он  у  тебя
даже и стреляет, вряд  ли  из  него  можно  во  что-нибудь  попасть";  ну,
остальное вы, вероятно, можете теперь дополнить и сами.  Лукас  рассказал,
как Кроуфорд в конце концов поспорил  с  ним  на  полдоллара,  что  он  не
попадет в пень в пятнадцати шагах,  Лукас  попал,  и  Кроуфорд  отдал  ему
полдоллара, и они пошли вместе к лавке в двух милях оттуда, и,  когда  они
почти дошли, Кроуфорд велел Лукасу подождать, потому  что  мистер  Уоркитт
должен был прислать в лавку расписку о получении денег за часть проданного
леса, и Кроуфорд сказал, что он принесет  ее  показать  Лукасу,  чтобы  он
собственными глазами видел, а я  говорю:  "Неужели  ты  и  тут  ничего  не
заподозрил?" - "Нет, - говорит, - он просто ругался, как всегда". -  Ну  а
дальше вы теперь сами  догадываетесь,  как  было,  нет  надобности  искать
никакой ссоры между Винсоном и Кроуфордом, ни ломать голову над тем, каким
образом Кроуфорд заставил Винсона дожидаться в лавке, а потом  послал  его
вперед себя по тропинке, достаточно ему было сказать хотя бы так: "Ну вот,
он здесь, я привел его. Если он нам и  теперь  не  скажет,  чья  это  была
машина, мы это из него выколотим", - потому что все это уже несущественно;
короче говоря, Лукас увидел Винсона, который шел по дорожке  из  лавки  и,
как говорит Лукас, спешил изо всех сил, - вероятно, это надо понимать, что
он просто был вне себя от раздражения,  недоумения  и  возмущения,  больше
всего от возмущения, и, разумеется, так же, как и Лукас, ждал,  чтобы  тот
заговорил первый,  объяснил  им  только,  как  говорит  Лукас,  Винсон  не
вытерпел и еще на ходу крикнул: "Значит, ты  передумал?"  -  и  тут  же  -
говорит Лукас - споткнулся обо что-то да прямо как рухнет лбом оземь, -  и
тут Лукас вспомнил, что он только что слышал выстрел, и понял, что  Винсон
споткнулся не обо что-либо, а о своего братца Кроуфорда,  но  тут  уж  его
окружили, и, как говорит Лукас, он даже и услышать не успел, как  они  все
сбежались, и я ему сказал:
   "Вот когда  тебе,  должно  быть,  показалось,  что  ты  сейчас  ох  как
споткнешься о Винсона, и старика  Скипуорта,  и  Адама  Фрейзера",  но  по
крайней мере я хоть не спросил его: "Почему же ты им тут же не  объяснил?"
- и Лукасу не понадобилось говорить мне: "Объяснять, кому?" -  так  что  с
ним все было в порядке - не с  Лукасом,  конечно,  я  сейчас  о  Кроуфорде
говорю, он не просто злосчастный неудачник, он - и тут опять, но  на  этот
раз он знал, что это такое: это мисс Хэбершем; что она такое  сделала,  он
не мог сказать, она не пошевельнулась, не проронила ни звука, нельзя  даже
было сказать, что она замерла, но что-то такое произошло  -  произошло  не
извне, а словно передалось от нее, и она  как  будто  не  только  не  была
удивлена этим, но сама так захотела и сделала, но только на самом деле она
даже не пошевельнулась, не вздохнула, и дядя даже ничего и не  заметил,  -
он особо отмеченный, избранный, тот, кого отличили боги,  выделив  его  из
людей, дабы доказать, не самим себе, потому что  они  никогда  в  этом  не
сомневались, а человеку, что у него есть душа, которую он довел  до  того,
что она в конце концов заставляет его убить брата своего.
   - Он бросил его в зыбучий песок, - сказала мисс Хэбершем.
   - Да, - сказал дядя. -  Ужасно,  правда?  И  ведь  просто  из-за  такой
нелепой случайности,  привычки  какого-то  старого  негра  разгуливать  по
ночам, вместо того чтобы спать, - но с этим-то он разделывается,  и  очень
ловко, придумывает такой простой, такой верный по своей психологии способ,
обоснованный и биологически, и географически, что вот Чик,  верно,  назвал
бы его даже естественным, и вдруг все у него срывается -  и  только  из-за
того, что четыре года  тому  назад  какой-то  мальчишка,  о  существовании
которого он даже и не подозревал, свалился в  ручей  в  присутствии  этого
проклятого лунатика-негра; но тут для нас еще не все ясно, мы, собственно,
не знаем, что там произошло,  и,  поскольку  от  Джека  Монтгомери  в  его
теперешнем положении уже ничего не приходится ждать, вряд ли  когда-нибудь
и узнаем, но это, по правде сказать, не так  уж  важно,  потому  что  факт
остается фактом, и почему бы еще он мог очутиться в могиле Винсона, как не
потому, что он покупал лес у Кроуфорда (это нам удалось  выяснить  сегодня
по телефону, на скупочном дровяном складе в Мемфисе); Джек Монтгомери тоже
знал, откуда этот лес - ну, это  просто  по  свойствам  своей  натуры,  по
складу характера, уж не говоря о том, что его, как комиссионера, не  могло
это не интересовать, так что, когда компаньон Кроуфорда, Винсон, свалился,
настигнутый пулей, в двух шагах от лавки Фрейзера в  перелеске,  Джеку  не
понадобилось гадать, чтобы сделать кое-какие умозаключения, ну а раз  так,
то и воспользоваться этим с наибольшей для себя выгодой - или  дать  знать
мистеру Хэмптону и мне с тем, чтобы мы ему это зачли; Джек знал также и  о
старом трофейном оружии Бадди Маккалема и ну, чтоб уж не все  было  против
Кроуфорда, - и тут опять - ни малейшего движения или знака, но на этот раз
дядя тоже заметил, угадал,  почувствовал  (или  как  уж  оно  там  ему  ни
передалось) и остановился, и даже на  секунду  казалось,  что  он  вот-вот
что-то скажет, но,  по-видимому,  тут  же  забыл  и  продолжал  дальше:  -
...хочется думать, что Джек даже назвал цену своему молчанию и даже, может
быть, что-то получил, может быть, какую-то  часть,  а  сам  между  тем  не
оставлял мысли отдать Кроуфорда под суд за убийство, а пока что, держа все
нити в руках, сорвать с него еще кое-какие деньжонки, а может,  он  просто
недолюбливал Кроуфорда, хотел отомстить ему или,  может,  эдакий  в  своем
роде пурист, не мог примириться с  убийством  и  просто  вырыл  Винсона  и
взвалил его на мула, чтобы отвезти к шерифу; но, как бы  там  ни  было,  в
ночь после похорон кто-то, у кого были некие основательные причины  вырыть
Винсона, вырыл его - и это был не кто иной, как Джек; а кто-то, кому вовсе
нежелательно  было,  чтобы  Винсона  вырыли,  но  у  кого  были  основания
подстерегать кого-то, имевшего достаточные причины его вырыть,  обнаружил,
что его уже вырыли, - ты говорил, это около десяти было, когда вы с Алеком
поставили пикап в кусты? - а ведь сейчас уже и в  семь  достаточно  темно,
чтобы пойти разрыть могилу, - так что у  него  было  три  часа;  и  вот  я
представляю себе, как Кроуфорд... - сказал дядя, и на этот раз он заметил,
что дядя даже остановился и подождал, и снова что-то передалось, опять без
движения, без звука, шляпа  как  была  -  неподвижно,  на  самой  макушке,
перчатки с аккуратной точностью зажаты в  руке,  и  сумка  на  коленях,  и
ботинки стоят на полу один рядом с другим,  словно  она  поставила  их  на
обведенный мелом квадрат, - сторожит, спрятавшись за оградой в сорняках, и
видит, что его не просто шантажируют, но и предают, и  опять  ему  терпеть
все эти мученья и опять ждать,  уж  не  говоря  -  надрываться  физически,
потому что, если хотя бы один  человек  знает,  что  этот  труп  не  может
выдержать полицейской экспертизы, то неизвестно, сколько других могут  это
знать или подозревать, так что тело нужно убрать из могилы  немедля,  и  в
этом смысле ему сейчас даже помогают, догадывается об  этом  сам  помощник
или нет; и, по всей вероятности, он дождался, пока Джек вырыл тело  и  уже
приготовился взвалить его на мула (и еще мы  выяснили,  что  это  был  тот
самый пахотный мул Гаури, на котором нынче утром приехали  близнецы,  Джек
сам же и  попросил  его  в  воскресенье  под  вечер,  и,  может  быть,  вы
догадываетесь, у кого именно, - да, так оно  и  есть:  у  Кроуфорда),  ну,
конечно, на этот  раз  он,  как  ему  ни  хотелось,  все-таки  не  рискнул
стрелять, но он не пожалел бы уплатить Джеку еще раз за его шантаж, только
чтобы иметь возможность уложить его тут же на месте чем ни попадя, что  он
и сделал: проломил ему череп, свалил в гроб и засыпал могилу - и опять эта
страшная безотлагательность муки, одиночество парии, от которого  в  ужасе
отречется, отшатнется всякий, и сколько  еще  усилий,  чтобы  одолеть  эту
немыслимую инертность земли и грозный равнодушный бег времени, но и это он
наконец все преодолевает, могила снова в порядке, даже цветы на  месте,  и
улика его первого преступления скрыта, и теперь уже надежно, и тут опять -
но на этот раз дядя даже не остановился,  -  наконец-то  он  может  теперь
выпрямиться и вздохнуть, первый раз с той минуты,  когда  Джек  подошел  к
нему, сжав пятерню и потирая большим пальцем кончики пальцев;  и  вдруг  в
этот самый момент он слышит что-то, что заставляет его ринуться обратно  к
часовне, ползти ползком, приникнуть, задыхаясь, к ограде, на этот  раз  не
просто в ужасе и бешенстве, а почти в ошеломлении, почти не веря, как  это
на одного человека обрушивается столько  напастей,  и  смотреть,  как  вы,
трое, не только разрушаете его труд - и это уже во второй раз, - но еще  и
удваиваете ему работу, потому что вы ведь засыпали  могилу  и  даже  цветы
положили обратно: уж если он не мог допустить, чтобы его брат  Винсон  был
найден в могиле, как же он  может  допустить,  чтобы  в  ней  нашли  Джека
Монтгомери, когда (ему это уже было известно)  Хоуп  Хэмптон  явится  туда
утром, - тут дядя остановился, подождал, и она сказала:
   - Он бросил родного брата в зыбучий песок.
   - Да, - сказал дядя, - такой момент может наступить для всякого,  когда
просто ничего больше уж не остается, как только уничтожить  своего  брата,
или там мужа, или дядю, двоюродную сестру или тещу. Но вы не бросите их  в
зыбучий песок. Вы это хотите сказать?
   - Он бросил его в зыбучий песок, - сказала  она  спокойно,  с  какой-то
несокрушимой непререкаемостью, не двинувшись, не шелохнувшись, только едва
шевеля губами; потом подняла руку и, открыв часики, приколотые  на  груди,
посмотрела на циферблат.
   - Они еще не доехали до Уайтлифской низины, -  сказал  дядя.  -  Но  не
беспокойтесь, он будет там. Может быть, до него как-никак дошло и то,  что
я передал, но, уж во всяком случае, ни один человек у нас в  округе,  даже
если бы он и хотел, не может не услышать того, что  под  строгим  секретом
доверили Уилли Инграму; да ведь ничего другого ему и не  остается,  потому
что убийцы - они как игроки, и, как игрок-любитель, так и убийца-любитель,
они верят прежде всего не в свое везение, а  в  отчаянный  риск,  то  есть
просто в то, что риск обеспечивает выигрыш, ну а если он даже и  понимает,
что он пропал и ему уже ничто больше повредить не может,  что  бы  там  ни
показал Лукас о  Джеке  Монтгомери  или  о  ком  бы  то  ни  было,  и  что
единственный его ничтожный  шанс  -  это  убраться  из  этого  края,  или,
допустим даже, он понимает, что и это уже ни к чему, знает наверняка,  что
у него уже подходят к концу последние крохи того,  что  он  может  назвать
свободой, знает даже, что завтра для него уже не взойдет солнце, ну -  что
бы вам тут в первую очередь больше всего хотелось сделать? Каким последним
деянием, до того как навеки проститься с родным  краем  или,  может  быть,
даже распрощаться  с  жизнью,  -  утвердить,  проявить  заложенные  в  вас
бессмертные чаяния, когда вы носите имя Гаури и ваша кровь, ваши  мысли  и
поступки всю жизнь были этим Гаури, и вы знаете, думаете или хотя бы  даже
только надеетесь, что в такой-то момент около полуночи в глухом  уединении
заброшенного русла реки вы можете подстеречь идущую  чуть  ли  не  ползком
машину и в ней - причину и источник всех ваших  мук,  крушения,  унижения,
отчаяния и срама, причем это даже и не  человек  вашей  расы,  а  какой-то
негр, и  при  вас  все  еще  ваш  немецкий  пистолет,  хотя  бы  только  с
одной-единственной,  уцелевшей  из  десяти,  немецкой   пулей?..   Но   не
беспокойтесь, - быстро перебил он самого себя. -  Не  беспокойтесь  насчет
Хэмптона: он, наверно, даже и  не  вынет  свой  револьвер,  и,  по  правде
сказать, я даже не уверен, взял ли он его с собой; потому что он  умеет  в
любом положении и обстоятельствах  -  и  у  него  это  как-то  само  собой
получается - не  то  что  примирить  или  успокоить  разыгравшиеся  дурные
чувства, но, во всяком случае,  хотя  бы  на  время  приостановить  всякое
буйство и насилие, ну просто тем, что он так  медленно  двигается,  тяжело
дышит; помню, это было, кажется, в двадцатых годах - с тех пор у него было
два или три перерыва в службе, - некая леди из Френчменс-Бенд -  не  будем
называть имен - поссорилась с другой леди из-за чего-то, что началось (как
выяснилось) с торта, который  там  кому-то  вручали  на  благотворительном
церковном базаре, а муж - это второй леди -  был  обладателем  перегонного
куба, с помощью которого он в течение многих лет снабжал виски  весь  этот
поселок Френчменс-Бенд, и никому от этого не было никаких неприятностей до
тех самых пор, пока первая леди не  подала  мистеру  Хэмптону  официальную
жалобу, требуя, чтобы  он  отправился  туда,  уничтожил  куб  и  арестовал
владельца, а еще недели через полторы явилась самолично в город и заявила,
что если он этого не сделает, то она подаст  на  него  жалобу  губернатору
штата, а то и самому президенту в Вашингтон, так что  Хоупу  на  этот  раз
пришлось-таки туда отправиться; и она даже  подробно  объяснила  ему,  как
пройти, но он потом рассказывал, что тропа туда была с  такими  глубокими,
по колено, ухабами, оттого что по ней много лет возили громадные бидоны  с
самогоном, что ее легко можно было найти даже и  без  фонаря,  хоть  он  и
захватил его с собой. И действительно,  оказалось,  что  куб  очень  ловко
пристроен в самом укромном месте, укрытом со всех сторон, но пройти к нему
все-таки можно, и там под котлом горел костер, за которым следил  негр,  и
он, разумеется, знать не знал, кто хозяин куба, и вообще ничего  не  знал,
даже и после того, как узнал Хэмптона по его громадному росту и по значку,
и, как рассказывает Хоуп, он тут же предложил ему выпить, потом принес ему
бутылку родниковой воды, усадил его поудобнее  около  какого-то  дерева  и
даже развел костер посильнее, чтобы он  мог  просушить  ноги  и  подождать
спокойно, пока явится хозяин; и Хоуп говорил, что они так уютно посиживали
у костра в темноте, беседовали о том о сем, а негр время  от  времени  его
спрашивал, не хочется  ли  ему  еще  родниковой  воды;  а  потом,  говорит
Хэмптон, он услышал такой гвалт пересмешников, что открыл наконец глаза и,
щурясь от солнца, - смотрит: действительно, в трех футах прямо над ним  на
ветке пересмешник; ну и, значит, пока они там грузили и вывозили этот куб,
кто-то даже успел сходить в дом неподалеку, принести лоскутное одеяло, его
покрыли, подсунули под голову подушку, и Хоуп даже говорил, что на подушке
была чистая наволочка - он заметил это, когда понес  подушку  и  одеяло  в
лавку Вернера, чтобы там возвратили по принадлежности и  поблагодарили  от
него, ну и потом вернулся в город. А в другой раз...
   - Да я не беспокоюсь, - сказала мисс Хэбершем.
   - Ну, конечно, нет, -  сказал  дядя.  -  Потому  что  я-то  знаю  Хоупа
Хэмптона.
   - Да, - сказала мисс Хэбершем. - Я-то знаю Лукаса Бичема.
   - А-а! - сказал дядя. Потом: - Да! - сказал он. - Конечно. - И потом: -
А не попросить ли нам Чика включить чайник, и мы  могли  бы  выпить  кофе,
пока мы здесь дожидаемся. А, что вы насчет этого думаете?
   - Неплохо было бы, - сказала мисс Хэбершем.



11

   Наконец он встал и подошел к одному из  окон,  выходивших  на  Площадь,
потому  что  если  понедельник  -  это  был  день  оптовых  торгов,   день
купли-продажи, то суббота - это, конечно, был день радио и  автомобиля;  в
понедельник здесь были преимущественно  мужчины,  они  приезжали,  ставили
свои грузовики и машины по  краю  Площади  и  направлялись  прямехонько  в
скотные торговые ряды, где оставались до обеда, когда они  снова  высыпали
на Площадь и  шли  поесть,  а  затем  снова  шли  в  торговые  ряды  и  не
показывались до тех пор, пока не пора было усаживаться в машины  и  ехать,
чтобы попасть домой дотемна. Но только не в субботу - в субботу здесь были
и мужчины, и женщины, и дети, и старики, и грудные ребята, и молодые  люди
- жених с невестой, приехавшие внести плату и получить разрешение на брак,
чтобы обвенчаться завтра в деревенской церкви, -  и  те,