всех сторон. Он терялся среди густых
лесов. Леса начинались у самой линии пролива. Берега были плоские. А вдали
амфитеатром поднимались холмы. Две болотистые речонки  впадали  в  пролив,
казавшийся  тихим  прудом.  Растительность  возле  этих  речонок  поражала
какой-то ядовитой яркостью. С корабля  не  было  видно  ни  постройки,  ни
частокола - деревья заслоняли их совсем, и если бы не карта, мы  могли  бы
подумать, что мы - первые люди, посетившие этот остров, с тех пор  как  он
поднялся из глубин океана.
     Воздух был неподвижен. Лишь один звук нарушал тишину - отдаленный шум
прибоя, разбивавшегося о скалы в другом конце острова.  Странный,  затхлый
запах поднимался вокруг корабля - запах прелых листьев и гниющих  стволов.
Я заметил, что доктор все нюхает и морщится, словно  ему  попалось  тухлое
яйцо.
     - Не знаю, есть ли здесь сокровище, - сказал он, - но  клянусь  своим
париком, что лихорадка здесь есть.
     Поведение команды, тревожившее  меня  на  шлюпке,  стало  угрожающим,
когда мы воротились на корабль. Матросы разгуливали по палубе и  о  чем-то
переговаривались. Приказания, даже самые пустячные, они выслушивали угрюмо
и  исполняли  весьма  неохотно.  Мирных  матросов  тоже  охватила   зараза
недовольства, и некому было призвать их к порядку. Назревал  бунт,  и  эта
опасность нависла над нашими головами, как грозовая туча.
     Не только мы, обитатели каюты, заметили опасность.
     Долговязый Джон изо всех сил старался поддержать порядок, переходя от
кучки к кучке, то уговаривая, то подавая пример. Он из кожи лез,  стараясь
быть  услужливым  и  любезным.  Он  улыбался  каждому.   Если   отдавалось
какое-нибудь приказание, Джон первый бросался на своей деревяшке исполнять
его, весело крича:
     - Есть, сэр, есть!
     А когда нечего было делать, он пел песни, одну за  другой,  чтобы  не
так была заметна угрюмость остальных.
     Из всего, что  происходило  в  этот  зловещий  день,  самым  зловещим
казалось нам поведение Долговязого Джона.
     Мы собрались в каюте на совет.
     - Сэр, - сказал капитан, - если я отдам хоть  одно  приказание,  весь
корабль кинется на нас. Вы видите, сэр, что творится. Мне грубят на каждом
шагу. Если я отвечу на грубость, нас разорвут в клочки. Если я  не  отвечу
на грубость, Сильвер может заметить, что тут что-то неладно, и игра  будет
проиграна. А ведь теперь мы можем полагаться только на одного человека.
     - На кого? - спросил сквайр.
     - На Сильвера, сэр, - ответил капитан. - Он  не  меньше  нас  с  вами
хочет уладить дело. Это у них каприз, и, если  ему  дать  возможность,  он
уговорит  их  не  бунтовать  раньше  времени...  Я  предлагаю   дать   ему
возможность уговорить их как следует. Отпустим матросов на берег погулять.
Если они поедут все вместе, что же... мы захватим корабль. Если  никто  из
них не поедет, мы запремся в каюте и будем защищаться. Если же поедут лишь
некоторые, то, поверьте  мне,  Сильвер  доставит  их  обратно  на  корабль
послушными, как овечки.
     Так  и  решили.  Надежным  людям  мы  роздали  заряженные  пистолеты.
Хантера, Джойса и Редрута мы посвятили в наши планы. Узнав обо  всем,  они
не очень удивились и отнеслись к нашему сообщению гораздо  спокойнее,  чем
мы ожидали. Затем капитан вышел на палубу и обратился к команде.
     - Ребята! - сказал он. - Сегодня здорово пришлось поработать,  и  все
мы ужасно устали. Прогулка на берег никому не  повредит.  Шлюпки  спущены.
Кто хочет, пускай отправляется в них на берег. За полчаса до захода солнца
я выстрелю из пушки.
     Вероятно, эти дураки вообразили, что  найдут  сокровища,  как  только
высадятся на берег.  Вся  их  угрюмость  разом  исчезла.  Они  так  громко
закричали "ура", что эхо проснулось в далеких холмах  и  вспугнутые  птицы
снова закружили над стоянкой.
     Капитан поступил очень разумно: он сразу ушел,  предоставив  Сильверу
распоряжаться отъездом. Да  и  как  же  иначе  было  ему  поступить?  Ведь
останься он на палубе, он не мог бы притвориться ничего не понимающим.
     Все было ясно, как день. Капитаном был Сильвер, и у него была большая
команда мятежников. А мирные матросы - вскоре обнаружилось,  что  были  на
корабле и такие, - оказались сущими глупцами. Возможно, впрочем, что и они
все до одного были восстановлены против нас вожаками,  но  слишком  далеко
заходить  им  не  хотелось.  Одно  дело   -   непослушание,   воркотня   и
лентяйничанье, а другое - захват корабля и убийство ни в чем  не  повинных
людей. После долгих споров команда разделилась так:  шестеро  остались  на
корабле,  а  остальные  тринадцать,  в  том  числе   и   Сильвер,   начали
рассаживаться в шлюпках.
     Вот тут-то и решился  я  вдруг  на  первый  из  отчаянных  поступков,
которые впоследствии спасли нас от смерти. Я рассуждал так:  мы  не  можем
захватить  корабль,  раз  Сильвер  оставил   на   борту   шестерых   своих
разбойников. С другой стороны, раз их осталось всего шестеро,  значит,  на
корабле я сейчас не  нужен.  И  я  решил  отправиться  на  берег.  В  одно
мгновение я перелез через борт и спустился в носовой люк ближайшей шлюпки,
которая в ту же секунду отчалила.
     Никто не обратил на меня внимания, и только передний гребец сказал:
     - Это ты, Джим? Держи голову пониже.
     Но Сильвер, сидевший в другой шлюпке, внимательно всмотрелся в нашу и
окликнул меня, чтобы  убедиться,  что  это  действительно  я.  И  тогда  я
пожалел, что поехал.
     Шлюпки помчались к берегу наперегонки. Но та шлюпка, в которой  сидел
я, отчалила первой. Она оказалась более легкой, гребцы в  ней  подобрались
самые лучшие, и мы сразу опередили другую шлюпку. Едва  нас  нашей  шлюпки
коснулся берега, я ухватился за ветку, выскочил и кинулся в чащу.  Сильвер
и его товарищи остались ярдов на сто позади.
     - Джим, Джим! - кричал он.
     Но, понятно, я не обратил на его крик никакого внимания. Без оглядки,
подпрыгивая, ломая кусты, ныряя в траве, я бежал все вперед и вперед, пока
не выбился из сил.



                             14. ПЕРВЫЙ УДАР

     Довольный, что удрал от Долговязого Джона, я развеселился  и  стал  с
любопытством разглядывать незнакомую местность.
     Сначала я попал в болото,  заросшее  ивами,  тростником  и  какими-то
деревьями неизвестной мне породы. Затем вышел на опушку открытой  песчаной
равнины, около мили длиной, где росли редкие сосны и какие-то  скрюченные,
кривые деревья, похожие на дубы, но со светлой листвой, как у  ивы.  Вдали
была видна двуглавая гора; обе странные скалистые вершины  ярко  сияли  на
солнце.
     Впервые я испытал радость исследователя неведомых стран.  Остров  был
необитаем. Люди, приехавшие вместе со мной, остались далеко  позади,  и  я
никого не мог встретить, кроме диких зверей и птиц. Я осторожно пробирался
среди деревьев. Повсюду  мне  попадались  какие-то  неведомые  растения  и
цветы.
     То тут, то там я натыкался на змей. Одна из них  сидела  в  расщелине
камня. Она подняла голову и зашипела на  меня,  зашипела,  как  вертящаяся
юла. А я и представления не имел, что это знаменитая гремучая  змея,  укус
которой смертелен.
     Наконец я вошел в чащу деревьев,  похожих  на  дубы.  Впоследствии  я
узнал, что их называют вечнозелеными дубами. Они  росли  на  песке,  очень
низкие,  словно  кусты  терновника.  Узловаты  ветви  их  были  причудливо
изогнуты, листва густо переплетена,  как  соломенная  крыша.  Заросли  их,
становясь все выше и гуще,  спускались  с  песчаного  откоса  к  широкому,
поросшему тростником болоту, через которое протекала одна из  впадающих  в
пролив речек. Пар поднимался над  болотом,  и  очертания  Подзорной  Трубы
дрожали в знойном тумане.
     Вдруг зашуршал камыш. С кряканьем взлетела дикая утка, за нею другая,
и скоро над болотом повисла огромная  туча  птиц,  с  криком  круживших  в
воздухе. Я сразу догадался,  что  кто-нибудь  из  наших  моряков  идет  по
болоту,  и  не  ошибся.  Вскоре  я  услышал  отдаленный  голос,   который,
приближаясь, становился все громче.
     Я страшно испугался, юркнул в ближайшую  чащу  вечнозеленых  дубов  и
притаился, как мышь.
     Другой голос ответил. Затем снова заговорил первый голос, и  я  узнал
его - это был голос Сильвера. Он говорил о чем-то не умолкая. Его  спутник
отвечал ему редко.  Судя  по  голосам,  они  разговаривали  горячо,  почти
злобно, но слов разобрать я не мог.
     Наконец  они  замолчали  и,  вероятно,  присели,  потому  что   птицы
постепенно успокоились и опустились в болото.
     И я почувствовал, что уклоняюсь от своих обязанностей. Если уж я  так
глуп, что  поехал  на  берег  с  пиратами,  я  должен,  по  крайней  мере,
подслушать, о чем они совещаются. Мой долг велит мне подкрасться к ним как
можно ближе и спрятаться в густой листве кривого, узловатого кустарника.
     Я мог с точностью определить то место, где сидят  оба  моряка,  и  по
голосам и по волнению нескольких птиц, все еще круживших над их головами.
     Медленно, но упорно полз я на четвереньках  вперед.  Наконец,  подняв
голову и глянув в просвет между листьями,  я  увидел  на  зеленой  лужайке
возле болота, под деревьями, Джона  Сильвера  и  еще  одного  моряка.  Они
стояли друг против друга и разговаривали.
     Их обоих жгло солнце. Сильвер швырнул свою  шляпу  на  землю,  и  его
большое, пухлое, белесое, покрытое блестящим потом лицо  было  обращено  к
собеседнику чуть ли не с мольбой.
     - Приятель, - говорил он, - ты для меня  чистое  золото.  Неужели  ты
думаешь, я стал бы хлопотать о тебе, если бы  не  любил  тебя  всем  своим
сердцем? Все уже сделано, ты ничего не изменишь. Я хочу спасти твою шею  -
вот только почему я с тобой. Если бы наши матросы узнали, о чем я с  тобой
говорю. Том, подумай, что бы они со мной сделали!
     - Сильвер... - отвечал моряк, и я заметил,  что  лицо  у  него  стало
красным, а охрипший,  каркающий  голос  дрожит,  как  натянутый  канат,  -
Сильвер, ты уже не молодой человек и как будто имеешь совесть. По  крайней
мере, тебя никто не  считает  мошенником.  У  тебя  есть  деньги...  много
денег... больше, чем у других моряков. И к тому же ты не трус. Так объясни
мне, пожалуйста, почему ты связываешься с этими гнусными крысами? Нет,  ты
не можешь быть с ними заодно. Я скорее дам отсечь себе  руку...  но  долгу
своему не изменю...
     Внезапный шум прервал его. Наконец-то я нашел одного честного моряка!
И в то же время до меня донеслась весть о другом честном моряке. Далеко за
болотом  раздался  гневный,  пронзительный  крик,  потом  второй  и  затем
душераздирающий  вопль.  Эхо  в  скалах  Подзорной  Трубы  повторило   его
несколько раз. Вся армия болотных птиц снова взвилась в вышину и заслонила
небо. Долго еще этот предсмертный  вопль  раздавался  в  моих  ушах,  хотя
кругом опять воцарилось безмолвие,  нарушаемое  только  хлопаньем  крыльев
опускающейся стаи птиц и отдаленным грохотом прибоя.
     Том вздрогнул, как пришпоренная лошадь. Но  Сильвер  даже  глазом  не
моргнул. Он стоял, опираясь на костыль, и глядел  на  своего  собеседника,
как змея, готовая ужалить.
     - Джон! - сказал моряк, протягивая к нему руку.
     - Руки прочь! -  заорал  Сильвер,  отскочив  на  шаг  с  быстротой  и
ловкостью акробата.
     - Хорошо, Джон Сильвер, я уберу руки прочь, -  сказал  моряк.  -  Но,
право, только нечистая совесть заставляет тебя бояться меня. Умоляю  тебя,
объясни мне, что там случилось!
     - Что случилось? - переспросил его Сильвер. Он улыбнулся, но  не  так
широко, как всегда, и глаза его на огромном  лице  стали  крошечными,  как
острия иголок, и засверкали, как стеклышки. - Что случилось? По-моему, это
Алан.
     Несчастный Том кинулся к нему.
     - Алан! - воскликнул он. - Мир его  праху!  Он  умер,  как  настоящий
моряк. А ты, Джон Сильвер... Мы долго были с тобой товарищами,  но  теперь
уж этому не быть! Пусть я умру, как собака, ноя своего  долга  не  нарушу.
Ведь это вы убили Алана, а? Так убейте и меня, если можете! Но знай, что я
вас не боюсь!
     С этими словами отважный моряк повернулся к повару спиной и зашагал к
берегу. Но ему не удалось уйти далеко: Джон вскрикнул, схватился за  ветку
дерева, выхватил свой костыль из-под мышки и метнул вслед тому, как копье.
Костыль, пущенный с невероятной силой, свистя, пролетел в воздухе и ударил
Тома острым наконечником в спину между  лопатками.  Бедняга  Том  взмахнул
руками и упал. Не знаю, сильно ли он был ранен... Судя по  звуку,  у  него
был разбит позвоночник. Сильвер не дал ему  опомниться.  Без  костыля,  на
одной ноге, он вспрыгнул на него с ловкостью обезьяны и дважды всадил свой
нож по самую рукоятку в его беззащитное тело. Сидя в кустах, я слышал, как
тяжело дышал убийца, нанося удары.
     Никогда прежде я не терял сознания и не знал, что это такое.  Но  тут
весь мир поплыл вокруг меня, как в тумане. И Сильвер, и птицы,  и  вершина
Подзорной Трубы - все вертелось, кружилось, качалось. Уши мои  наполнились
звоном разнообразных колоколов и какими-то дальними голосами.
     Когда я пришел в себя, костыль был уже у негодяя под мышкой, а  шляпа
на голове. Перед ним неподвижно лежал Том. Но убийца  даже  не  глядел  на
него. Он чистил свой окровавленный нож пучком травы.
     Кругом все было по-прежнему. Солнце беспощадно  жгло  и  болото,  над
которым клубился туман, и высокую вершину горы. И не верилось, что  минуту
назад у меня на глазах был убит человек.
     Джон засунул руку в карман, достал свисток и несколько раз  свистнул.
Свист разнесся далеко в знойном воздухе.  Я,  конечно,  не  знал  значения
этого сигнала, но все мои страхи разом проснулись. Сюда придут люди.  Меня
заметят. Они уже убили двоих честных моряков, почему же после Тома и Алана
не стать жертвой и мне?
     Стараясь не шуметь, я вылез на четвереньках из кустарника и  помчался
в  лес.  Убегая,  я  слышал,  как  старый  пират  перекликался  со  своими
товарищами. От их голосов у  меня  точно  выросли  крылья.  Чаща  осталась
позади. Я бежал так быстро, как не бегал еще никогда. Я несся, не разбирая
дороги, лишь бы подальше уйти от убийц.  С  каждым  шагом  страх  мой  все
усиливался и превратился наконец в безумный ужас.
     Положение мое было отчаянное. Разве я осмелюсь, когда выпалит  пушка,
сесть в шлюпку вместе с  этими  разбойниками,  забрызганными  человеческой
кровью? Разве любой из них не свернет мне шею, как только увидит меня? Уже
самое мое отсутствие - разве оно не доказало им, что я их боюсь и, значит,
обо всем догадываюсь? "Все кончено, -  думал  я.  -  Прощай,  "Испаньола"!
Прощайте, сквайр, доктор, капитан! Я  погибну  либо  от  голода,  либо  от
бандитского ножа".
     Я мчался, не зная куда,  и  очутился  у  подножия  невысокой  горы  с
двуглавой вершиной. В этой части острова вечнозеленые дубы  росли  не  так
густо и похожи были своими размерами не на кусты, а на обыкновенные лесные
деревья. Изредка между ними возвышались одинокие сосны высотой в пятьдесят
- семьдесят футов. Воздух здесь был свежий и чистый, совсем не такой,  как
внизу, у болота.
     Но тут меня подстерегала другая опасность, и сердце мое снова замерло
от ужаса.



                            15. ОСТРОВИТЯНИН

     С обрывистого каменистого склона посыпался гравий и  покатился  вниз,
шурша и подскакивая между деревьями. Я невольно посмотрел вверх  и  увидел
странное существо,  стремительно  прыгнувшее  за  ствол  сосны.  Что  это?
Медведь? Человек? Обезьяна?  Я  успел  заметить  только  что-то  темное  и
косматое и в ужасе остановился.
     Итак, оба пути отрезаны. Сзади меня стерегут убийцы,  впереди  -  это
неведомое  чудовище.  И  сразу  же   я   предпочел   известную   опасность
неизвестной. Даже Сильвер казался мне не таким страшным,  как  это  лесное
отродье. Я повернулся и, поминутно оглядываясь, побежал в сторону  шлюпок.
Чудовище, сделав большой крюк, обогнало меня и оказалось  впереди.  Я  был
очень утомлен. Но даже если бы я не чувствовал усталости, я все  равно  не
мог бы состязаться в быстроте с таким проворным врагом. Странное  существо
перебегало от ствола к стволу со скоростью оленя. Оно  двигалось  на  двух
ногах, по-человечески, хотя очень низко пригибалось к земле,  чуть  ли  не
складываясь вдвое. Да, то был человек, в этом я больше не мог сомневаться.
     Я вспомнил все, что слыхал о людоедах, и  собирался  уже  позвать  на
помощь. Однако мысль о том, что предо мною находится человек,  хотя  бы  и
дикий, несколько приободрила меня. И страх мой перед Сильвером сразу ожил.
Я остановился, размышляя, как бы ускользнуть от врага. Потом вспомнил, что
у меня есть пистолет. Как только я убедился, что я не беззащитен,  ко  мне
вернулось мужество, и я решительно двинулся навстречу островитянину.
     Он  опять  спрятался,  на  этот  раз  за  деревом.  Заметив,  что   я
направляюсь к нему, он вышел из засады и сделал было  шаг  мне  навстречу.
Потом  в  нерешительности  потоптался  на  месте,  попятился  и  вдруг,  к
величайшему моему изумлению  и  смущению,  упал  на  колени  и  с  мольбой
протянул ко мне руки.
     Я снова остановился.
     - Кто вы такой? - спросил я.
     - Бен Ганн, - ответил  он;  голос  у  него  был  хриплый,  как  скрип
заржавленного замка. - Я несчастный Бен Ганн. Три года я  не  разговаривал
ни с одним человеком.
     Это был такой же белый человек, как и  я,  и  черты  его  лица  были,
пожалуй, приятны. Только кожа так сильно загорела на солнце, что даже губы
у него были черные. Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись  на
темном лице. Из всех нищих, которых я видел на своем веку, этот был  самый
оборванный. Одежда его состояла из лохмотьев старого паруса  и  матросской
рубахи. Один лоскут  скреплялся  с  другим  либо  медной  пуговицей,  либо
прутиком, либо просмоленной паклей.  Единственной  неизодранной  вещью  из
всего его костюма был кожаный пояс с медной пряжкой.
     - Три года! - воскликнул я. - Вы потерпели крушение?
     - Нет, приятель, - сказал он. - Меня бросили тут на острове.
     Я слышал об этом ужасном наказании пиратов: виновного  высаживали  на
какой-нибудь отдаленный и пустынный  остров  и  оставляли  там  одного,  с
небольшим количеством пороха и пуль.
     - Брошен на этом острове три года назад, - продолжал он. - С тех  пор
питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Человек способен жить везде,  куда
бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, мой милейший, как стосковалось мое
сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой кусочка  сыру?..
Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр  на  ломтике  хлеба...
Просыпаюсь, а сыра нет.
     - Если мне удастся вернуться к себе на корабль,  -  сказал  я,  -  вы
получите вот этакую голову сыра.
     Он щупал мою куртку, гладил  мои  руки,  разглядывал  мои  сапоги  и,
замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.
     Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то лукавством.
     - Если тебе удастся вернуться к себе на корабль? -  повторил  он  мои
слова. - А кто же может тебе помешать?
     - Уж конечно, не вы, - ответил я.
     - Конечно, не я! - воскликнул он. - А как тебя зовут, приятель?
     - Джим, - сказал я.
     - Джим, Джим... - повторял он с наслаждением. - Да, Джим, я вел такую
жизнь, что мне стыдно даже рассказывать. Поверил бы ты, глядя на меня, что
моя мать была очень хорошая, благочестивая женщина?
     - Поверить трудновато, - согласился я.
     - Она была на  редкость  хорошая  женщина,  -  сказал  он.  -  Я  рос
вежливым, благовоспитанным мальчиком и умел так быстро повторять  наизусть
катехизис, что нельзя было отличить одно слово от другого. И  вот  что  из
меня вышло, Джим. А все оттого, что я смолоду ходил на кладбище  играть  в
орлянку! Ей-богу, начал с орлянки и покатился. Мать говорила, что я  плохо
кончу, и ее предсказание сбылось. Я много размышлял здесь в одиночестве  и
раскаялся. Теперь уже не соблазнишь меня выпивкой. Конечно, от  в