львера я  с  вами  согласен,  -  воскликнул  сквайр,  -  а
поведение этого несносного враля я считаю недостойным мужчины, недостойным
моряка и, во всяком случае, недостойным англичанина!
     - Ладно, - сказал доктор, - увидим.
     Когда мы вышли на палубу, матросы уже начали перетаскивать  оружие  и
порох. "Йо-хо-хо!" - пели они во время  работы.  Капитан  и  мистер  Эрроу
распоряжались.
     Мне очень  понравилось,  как  нас  разместили  по-новому.  Всю  шхуну
переоборудовали. На корме из бывшей задней части среднего  трюма  устроили
шесть кают, которые  соединялись  запасным  проходом  по  левому  борту  с
камбузом [камбуз - корабельная кухня] и баком [бак - возвышение в передней
части корабля]. Сначала их  предназначали  для  капитана,  мистера  Эрроу,
Хантера, Джойса, доктора и сквайра. Но затем две из них отдали  Редруту  и
мне, а мистер Эрроу и капитан устроились  на  палубе,  в  сходном  тамбуре
[сходной тамбур - помещение, в которое выходит трап (лестница,  ведущая  в
трюм)], который был так расширен с обеих сторон, что мог сойти за кормовую
рубку [рубка - возвышение на палубе судна для  управления].  Он,  конечно,
был тесноват, но все же  в  нем  поместилось  два  гамака.  Даже  штурман,
казалось, был доволен таким размещением.  Возможно,  он  тоже  не  доверял
команде. Впрочем, это только мое предположение, потому что, как  вы  скоро
увидите, он недолго находился на шхуне.
     Мы усердно работали, перетаскивая порох и устраивая наши каюты, когда
наконец с берега явились в  шлюпке  последние  матросы  и  вместе  с  ними
Долговязый Джон.
     Повар взобрался на судно с ловкостью обезьяны и, как только  заметил,
чем мы заняты, крикнул:
     - Эй, приятели, что же вы делаете?
     - Переносим бочки с порохом, Джон, - ответил один из матросов.
     - Зачем, черт вас побери? -  закричал  Долговязый.  -  Ведь  этак  мы
прозеваем утренний отлив!
     - Они исполняют мое приказание!  -  оборвал  его  капитан.  -  А  вы,
милейший, ступайте на кухню, чтобы матросы могли поужинать вовремя.
     - Слушаю, сэр, - ответил повар.
     И, прикоснувшись рукой к пряди волос на лбу, нырнул в кухонную дверь.
     - Вот это славный человек, капитан, - сказал доктор.
     - Весьма возможно, сэр, - ответил  капитан  Смоллетт.  -  Осторожней,
осторожней, ребята!
     И он побежал к матросам. Матросы волокли бочку с  порохом.  Вдруг  он
заметил, что я стою и смотрю  на  вертлюжную  пушку  [вертлюжная  пушка  -
пушка, поворачивающаяся на специальной вращающейся установке -  вертлюге],
которая была установлена в средней части корабля, - медную девятифунтовку,
и сейчас же налетел на меня.
     - Эй, юнга, - крикнул он, - прочь отсюда! Ступай к  повару,  он  даст
тебе работу.
     И, убегая на кухню, я слышал, как он громко сказал доктору:
     - Я не потерплю, чтобы на судне у меня были любимчики!
     Уверяю вас, в эту минуту я совершенно  согласился  со  сквайром,  что
капитан - невыносимый человек, и возненавидел его.



                              10. ПЛАВАНИЕ

     Суматоха продолжалась всю ночь. Мы  перетаскивали  вещи  с  места  на
место. Шлюпка то и дело привозила с берега друзей сквайра,  вроде  мистера
Блендли, приехавших пожелать ему  счастливого  плавания  и  благополучного
возвращения домой. Никогда раньше в "Адмирале Бенбоу" мне  не  приходилось
работать так много.
     Я уже устал, как собака, когда перед самым рассветом  боцман  заиграл
на дудке и команда принялась поднимать якорь.
     Впрочем, если бы даже я устал вдвое больше, я  и  то  не  ушел  бы  с
палубы. Все было ново и увлекательно для меня - и отрывистые приказания, и
резкий звук  свистка,  и  люди,  суетливо  работающие  при  тусклом  свете
корабельных фонарей.
     - Эй, Окорок, затяни-ка песню! - крикнул один из матросов.
     - Старую! - крикнул другой.
     - Ладно, ребята, - отвечал  Долговязый  Джон,  стоявший  тут  же,  на
палубе, с костылем под мышкой.
     И запел песню, которая была так хорошо мне известна:
     Пятнадцать человек на сундук мертвеца...
     Вся команда подхватила хором:
     Йо-хо-хо, и бутылка рому! - при последнем "хо" матросы дружно  нажали
на вымбовки шпиля.
     Мне припомнился наш старый "Адмирал Бенбоу", почудилось, будто  голос
покойного Бонса внезапно присоединился к матросскому хору.
     Скоро якорь был поднят и укреплен на носу. С него капала вода.  Ветер
раздул паруса. Земля отступила. Корабли, окружавшие нас, стали  удаляться.
И прежде чем я лег на  койку,  чтобы  подремать  хоть  часок,  "Испаньола"
начала свое плавание к Острову Сокровищ.
     Я не стану описывать подробности нашего путешествия. Оно  было  очень
удачно. Корабль оказался образцовым, команда состояла из опытных  моряков,
капитан превосходно знал свое дело. Но  прежде  чем  мы  достигли  Острова
Сокровищ, случилось два-три события, о которых стоит упомянуть.
     Раньше всего выяснилось, что мистер Эрроу гораздо хуже, чем  думал  о
нем капитан. Он не пользовался у матросов никаким авторитетом, и его никто
не слушал. Но это еще не самое худшее. Через день-два  после  отплытия  он
стал появляться на палубе с мутными глазами и пылающими щеками.  Язык  его
заплетался. Налицо были и другие признаки опьянения. Время от времени  его
приходилось с  позором  гнать  в  каюту.  Он  часто  падал  и  расшибался.
Случалось, пролеживал целые дни у  себя  на  койке,  не  вставая.  Бывало,
конечно, что он дня два ходил почти трезвый и тогда кое-как справлялся  со
своими обязанностями.
     Мы никак не могли понять, откуда он  достает  выпивку.  Весь  корабль
ломал голову над этой загадкой. Мы следили за ним, но ничего не выследили.
Когда мы спрашивали его напрямик, он, если был пьян, только хохотал нам  в
глаза, а если был трезв, торжественно клялся, что за всю жизнь  ничего  не
пил, кроме воды.
     Как штурман он никуда не годился и оказывал дурное влияние  на  своих
подчиненных. Было ясно, что он плохо кончит. И  никто  не  удивился  и  не
опечалился, когда однажды темной, бурной ночью он исчез с корабля.
     - Свалился за борт! - решил  капитан.  -  Что  же,  джентльмены,  это
избавило нас от необходимости заковывать его в кандалы.
     Таким образом, мы остались без штурмана. Нужно было выдвинуть на  эту
должность кого-нибудь из команды. Выбор пал на  боцмана  Джоба  Эндерсона.
Его по-прежнему называли боцманом, но исполнял он обязанности штурмана.
     Мистер Трелони, много странствовавший и  хорошо  знавший  море,  тоже
пригодился в этом деле - он  стоял  в  хорошую  погоду  на  вахте.  Второй
боцман, Израэль Хендс, был усердный старый, опытный моряк, которому  можно
было поручить почти любую работу.
     Он, между прочим, дружил с Долговязым Джоном Сильвером, и  раз  уж  я
упомянул это имя, придется рассказать о Сильвере подробнее.
     Матросы называли его Окороком. Он привязывал свой костыль веревкой  к
шее, чтобы руки у него были свободны. Стоило посмотреть, как он,  упираясь
костылем в стену, покачиваясь с каждым движением корабля, стряпал,  словно
находился на твердой земле! Еще любопытнее было видеть, как ловко и быстро
пробегал он в бурную погоду по палубе, хватаясь за канаты, протянутые  для
него в самых широких местах. Эти канаты назывались у  матросов  "сережками
Долговязого Джона". И на ходу он то держался за эти "сережки", то пускал в
дело костыль, то тащил его за собой на веревке.
     Все же матросы, которые плавали с ним прежде, очень  жалели,  что  он
уже не тот, каким был.
     - Наш Окорок не простой человек, - говорил мне  второй  боцман.  -  В
молодости он был школяром и, если захочет, может разговаривать, как книга.
А какой он храбрый! Лев перед ним ничто, перед нашим Долговязым Джоном.  Я
видел сам, как на него, безоружного, напало четверо, а  он  схватил  их  и
стукнул головами вот так.
     Вся команда относилась к нему с  уважением  и  даже  подчинялась  его
приказаниям.
     С каждым он умел поговорить, каждому умел угодить. Со мной он  всегда
был особенно ласков. Всякий раз  радовался,  когда  я  заходил  к  нему  в
камбуз, который он содержал в удивительной чистоте. Посуда у  него  всегда
была аккуратно развешена и вычищена до блеска. В  углу,  в  клетке,  сидел
попугай.
     - Хокинс, - говорил мне Сильвер, - заходи, поболтай с Джоном.  Никому
я не рад так, как тебе, сынок. Садись и послушай. Вот капитан  Флинт...  я
назвал моего попугая Капитаном Флинтом в честь знаменитого  пирата...  так
вот, Капитан Флинт предсказывает, что наше  плавание  окончится  удачей...
Верно, Капитан?
     И попугай начинал с невероятной быстротой повторять:
     - Пиастры! Пиастры! Пиастры!
     И повторял до тех пор, пока не выбивался из  сил  или  пока  Джон  не
покрывал его клетку платком.
     - Этой птице, - говорил он, - наверно, лет  двести,  Хокинс.  Попугаи
живут без конца. Разве только дьявол повидал на своем  веку  столько  зла,
сколько мой попугай. Он плавал  с  Инглендом,  с  прославленным  капитаном
Инглендом, пиратом. Он побывал на  Мадагаскаре,  на  Малабаре  [Малабар  -
область на юго-западном побережье Индии], в Суринаме [Суринам - то же, что
Голландская Гвиана (в Южной Америке)], на Провиденсе [Провиденс - остров в
Индийском океане], в Порто-Белло [Порто-Белло  -  порт  в  Шотландии].  Он
видел, как вылавливают груз с затонувших  галеонов  [галеоны  -  испанские
корабли, на которых перевозили золото из испанской Америки в Испанию]. Вот
когда он научился кричать "пиастры". И нечему тут удивляться: в  тот  день
выловили  триста  пятьдесят   тысяч   пиастров,   Хокинс!   Этот   попугай
присутствовал  при  нападении  на  вице-короля  Индии  невдалеке  от   Гоа
[португальская  колония  на  территории  Индии].  А  с  виду  он   кажется
младенцем... Но ты понюхал пороху, не правда ли, Капитан?
     - Повор-рачивай на другой галс! [галс -  направление  движения  судна
относительно ветра] - кричал попугай.
     - Он у меня отличный моряк, - приговаривал  повар  и  угощал  попугая
кусочками сахара, которые доставал из кармана.
     Попугай долбил клювом прутья клетки и ругался скверными словами.
     - Поживешь среди дегтя - поневоле запачкаешься, - объяснял мне  Джон.
- Это бедная, старая невинная птица ругается, как тысяча чертей, но она не
понимает, что говорит. Она ругалась бы и перед господом богом.
     С этими словами Джон так торжественно прикоснулся к  своей  пряди  на
лбу, что я счел его благороднейшим человеком на свете.
     Отношения между сквайром  и  капитаном  Смоллеттом  были  по-прежнему
очень натянутые. Сквайр, не стесняясь, отзывался о капитане  презрительно.
Капитан никогда не заговаривал со сквайром, а когда сквайр спрашивал его о
чем-нибудь, отвечал резко, кратко и сухо. Прижатый в угол, он вынужден был
сознаться, что, по-видимому, ошибся, дурно  отзываясь  о  команде.  Многие
матросы работали образцово, и вся команда вела себя превосходно. А в шхуну
он просто влюбился.
     - Она слушается руля, как хорошая жена слушается  мужа,  сэр.  Но,  -
прибавлял он, - домой мы еще не вернулись, и плавание наше мне по-прежнему
очень не нравится.
     Сквайр при этих словах поворачивался к капитану спиной  и  принимался
шагать по палубе, задрав подбородок кверху.
     - Еще немного, - говорил он, - и этот  человек  окончательно  выведет
меня из терпения.
     Нам пришлось перенести бурю, которая только  подтвердила  достоинства
нашей  "Испаньолы".  Команда  казалась  довольной,  да  и   неудивительно.
По-моему, ни на одном судне с тех пор, как Ной впервые  пустился  в  море,
так не баловали  команду.  Пользовались  всяким  предлогом,  чтобы  выдать
морякам двойную порцию грога.  Стоило  сквайру  услышать  о  дне  рождения
кого-нибудь из матросов, и тотчас же  всех  оделяли  пудингом.  На  палубе
всегда стояла бочка с яблоками, чтобы каждый желающий мог лакомиться  ими,
когда ему вздумается.
     - Ничего хорошего не выйдет  из  этого,  -  говорил  капитан  доктору
Ливси. - Это их только портит. Уж вы мне поверьте.
     Однако бочка с яблоками,  как  вы  увидите,  сослужила  нам  огромную
службу. Только благодаря этой  бочке  мы  были  вовремя  предупреждены  об
опасности и не погибли от руки предателей.
     Вот как это произошло. Мы двигались сначала  против  пассатов,  чтобы
выйти на ветер к нашему острову, - яснее я сказать не могу, - а теперь шли
к нему по ветру. Днем и ночью глядели мы вдаль, ожидая, что увидим его  на
горизонте. Согласно вычислениям, нам оставалось плыть  менее  суток.  Либо
сегодня ночью, либо самое позднее завтра перед полуднем мы  увидим  Остров
Сокровищ. Курс держали на юго-юго-запад.  Дул  ровный  ветер  на  траверсе
[траверс - направление, перпендикулярное курсу судна]. Море было спокойно.
"Испаньола" неслась вперед, иногда ее  бушприт  [брус,  выступающий  перед
носом корабля] обрызгивали волны. Все  шло  прекрасно.  Все  находились  в
отличном состоянии духа, все радовались окончанию первой  половины  нашего
плавания.
     Когда зашло солнце и работа моя была кончена, я, направляясь к  своей
койке, вдруг подумал, что неплохо было бы съесть яблоко. Быстро выскочил я
на палубу. Вахтенные стояли на носу и  глядели  в  море,  надеясь  увидеть
остров.  Рулевой,  наблюдая  за   наветренным   [наветренная   сторона   -
подверженная  действию  ветра;  подветренная  -  противоположная  той,  на
которую дует ветер] углом парусов, тихонько посвистывал.  Все  было  тихо,
только вода шелестела за бортом.
     Оказалось, что в бочке всего одно  яблоко.  Чтобы  достать  его,  мне
пришлось влезть в бочку. Сидя там в темноте,  убаюканный  плеском  воды  и
мерным покачиванием судна, я чуть было  не  заснул.  Вдруг  кто-то  грузно
опустился рядом с бочкой на палубу. Бочка чуть-чуть качнулась: он оперся о
нее спиной. Я уже собирался выскочить, как вдруг человек этот заговорил. Я
узнал голос Сильвера, и, прежде чем он успел произнести несколько слов,  я
решил не вылезать из бочки ни за что на свете. Я лежал  на  дне,  дрожа  и
вслушиваясь, задыхаясь от страха и любопытства. С первых же слов я  понял,
что жизнь всех честных людей на судне находится у меня в руках.



               11. ЧТО Я УСЛЫШАЛ, СИДЯ В БОЧКЕ ИЗ-ПОД ЯБЛОК

     - Нет, не я, - сказал  Сильвер.  -  Капитаном  был  Флинт.  А  я  был
квартирмейстером [квартирмейстер - заведующий продовольствием], потому что
у меня нога деревянная. Я потерял ногу в том же деле, в котором старый Пью
потерял свои иллюминаторы. Мне ампутировал ее ученый хирург - он учился  в
колледже и знал всю латынь наизусть. А все же не отвертелся от виселицы  -
его вздернули в Корсо-Касле, как собаку, сушиться на солнышке...  рядом  с
другими. Да! То были люди Робертса,  и  погибли  они  потому,  что  меняли
названия своих кораблей. Сегодня корабль называется "Королевское счастье",
а завтра как-нибудь иначе. А по-нашему -  как  окрестили  судно,  так  оно
всегда и должно называться. Мы  не  меняли  названия  "Кассандры",  и  она
благополучно доставила нас  домой  с  Малабара,  после  того  как  Ингленд
захватил вице-короля Индии. Не менял  своего  прозвища  и  "Морж",  старый
корабль Флинта, который до бортов был полон кровью, а золота на  нем  было
столько, что он чуть не пошел ко дну.
     - Эх, - услышал я  восхищенный  голос  самого  молчаливого  из  наших
матросов, - что за молодец этот Флинт!
     - Дэвис, говорят, был не хуже, - сказал Сильвер. - Но я никогда с ним
не плавал. Я плавал сначала с Инглендом, потом с Флинтом. А теперь вышел в
море сам. Я заработал девятьсот фунтов стерлингов у Ингленда да тысячи две
у Флинта. Для простого матроса это не так плохо. Деньги вложены в  банк  и
дают изрядный процент. Дело не в умении заработать, а в умении  сберечь...
Где теперь люди Ингленда? Не  знаю...  Где  люди  Флинта?  Большей  частью
здесь, на корабле, и рады, когда получают пудинг. Многие из  них  жили  на
берегу, как последние нищие. С голоду подыхали, ей-богу! Старый Пью, когда
потерял глаза, а также и стыд, стал проживать тысячу двести фунтов в  год,
словно лорд из парламента. Где он теперь? Умер и гниет  в  земле.  Но  два
года назад ему уже нечего было есть. Он просил милостыню, он  воровал,  он
резал глотки и все-таки не мог прокормиться!
     - Вот и будь пиратом! - сказал молодой моряк.
     - Не будь только дураком! - воскликнул Сильвер. - Впрочем, не о  тебе
разговор: ты хоть молод, а не глуп. Тебя не надуешь! Я это сразу  заметил,
едва только увидел тебя, и буду разговаривать с тобой, как с мужчиной.
     Можете себе представить, что я почувствовал, услышав, как этот старый
мошенник говорит другому те же самые льстивые слова, которые говорил мне!
     Если бы я мог, я бы убил его...
     А тем временем Сильвер продолжал говорить,  не  подозревая,  что  его
подслушивают:
     - Так всегда с джентльменами удачи ["джентльмены  удачи"  -  прозвище
пиратов]. Жизнь у них тяжелая, они рискуют попасть на виселицу, но едят  и
пьют, как боевые петухи перед боем. Они уходят в плавание с сотнями медных
грошей, а возвращаются с сотнями фунтов. Добыча пропита, деньги растрачены
- и снова в море в одних рубашках. Но я поступаю не так. Я  вкладываю  все
свои деньги по частям в разные банки, но нигде  не  кладу  слишком  много,
чтобы не возбудить подозрения. Мне пятьдесят лет,  заметь.  Вернувшись  из
этого плавания, я буду жить, как живут самые настоящие джентльмены... Пора
уже, говоришь? Ну что ж, я и до этого пожил неплохо. Никогда ни в чем себе
не отказывал. Мягко спал и вкусно ел. Только  в  море  приходилось  иногда
туговато. А как я начал? Матросом, как ты.
     - А ведь прежние  ваши  деньги  теперь  пропадут,  -  сказал  молодой
матрос. - Как вы покажетесь в Бристоле после этого плавания?
     - А где, по-твоему, теперь мои деньги? - спросил Сильвер насмешливо.
     - В Бристоле, в банках и прочих местах, - ответил матрос.
     - Да, они были там, - сказал повар. - Они были там, когда мы подымали
наш якорь. Но теперь моя старуха уже взяла их  оттуда.  "Подзорная  труба"
продана вместе с арендованным участком, клиентурой и оснасткой, а  старуха
уехала и поджидает меня в условленном месте. Я бы  сказал  тебе,  где  это
место, потому что вполне доверяю тебе, да, боюсь, остальные обидятся,  что
я не сказал и им.
     - А старухе своей вы доверяете? - спросил матрос.
     - Джентльмены удачи, - ответил повар, - редко доверяют друг другу.  И
правильно делают. Но меня провести нелегко. Кто попробует отпустить канат,
чтобы старый Джон брякнулся, недолго проживет на этом свете. Одни  боялись
Пью, другие - Флинта. А меня боялся сам  Флинт.  Боялся  меня  и  гордился
мной... Команда у него была отчаянная. Сам дьявол  и  тот  не  решился  бы
пуститься с нею в открытое море. Ты меня знаешь, я хвастать  не  стану,  я
добродушный и веселый человек, но, когда я  был  квартирмейстером,  старые
пираты Флинта слушались меня, как овечки. Ого-го-го, какая дисциплина была
на судне у старого Джона!
     - Скажу вам по совести, - признался матрос,  -  до  этого  разговора,
Джон, дело ваше было мне совсем не по вкусу. Но теперь  вот  моя  рука,  я
согласен.
     - Ты храбрый малый и очень неглуп, - ответил Сильвер и с таким  жаром
пожал протянутую руку, что бочка моя закачалась. - Из тебя получится такой
отличный джентльмен удачи, какого я еще никогда не видал!
     Мало-помалу я начал понимать  тот  язык,  на  котором  они  говорили.
"Джентльменами удачи" они называли пиратов.  Я  был  свидетелем  последней
главы в истории о том, как соблазняли  честного  матроса  вступить  в  эту
разбойничью шайку -  быть  может,  последнего  честного  матроса  на  всем
корабле. Впрочем, я тотчас же убедился, что этот матрос  не  единственный.
Сильвер тихонько свистнул, и к бочке подсел еще кто-то.
     - Дик уже наш, - сказал Сильвер.
     - Я знал, что он будет нашим, -  услышал  я  голос  второго  боцмана,
Израэля Хендса. - Он не из дураков, этот Дик.
     Некоторое время он молча жевал табак, потом  сплю