поставили на него  котелок;  все  уселись  у
костра в ожидании, когда ужин будет готов.
   Пока они так  сидели  и  спокойно  разговаривали,  до  слуха  их  донесся
какой-то необыкновенный шум: резкие крики и писк, перемешивающиеся с  ревом,
воем, лаем и бормотанием; ко всему этому иногда присоединялся  треск  сухого
дерева и шелест листьев. Столь странный шум был бы совершенно непонятен  для
наших путешественников, если бы Гуапо не объяснил им, что это проходит стадо
обезьян, в которых по крику он узнал маримонд.
   Маримонды не принадлежат к числу настоящих ревунов, хотя  и  относятся  к
одному семейству с ними. Они принадлежат к так называемым ателесам  (ateles,
что значит незаконченные: a-отрицание и teleos-целый, весь); их называют так
потому, что они  не  имеют  на  руках  большого  пальца,  что  и  делает  их
"незаконченными". Зато из  всех  обезьян,  обладающих  цепкими  хвостами,  у
ателесов хвост имеет наибольшую силу. С его помощью обезьяны перебираются  с
дерева на дерево, захватывают предметы, которых не в состоянии взять руками,
подвешиваются на ветвях - положение, которое они сохраняют во время  сна,  а
часто и после смерти.
   Науке известно несколько видов ателесов: различаясь по росту и цвету, все
они имеют одинаковые привычки и характер; виды эти -  мирики,  моно,  чамек,
коайта, кайну, маримонда, чува, макао и моначеир.
   Поднявшись на задние ноги, маримонда достигает трех-четырех футов вышины;
это один из самых крупных видов обезьян Нового Света. Ее хвост очень  длинен
и толст у основания; он не покрыт  шерстью  и  на  нижней  стороне,  которой
цепляется за ветви,  чрезвычайно  тверд  и  мозолист.  Маримонда  далеко  не
красива; руки ее, длинные, тонкие, оканчиваются кистями без больших  пальцев
и придают всей ее фигуре сутулый и непропорциональный  вид,  что  еще  более
усиливается несоразмерной величиной хвоста. Цвет ее темно-кофейный, на спине
и верхней части тела - красноватый, а на горле и  вообще  на  всей  передней
части этот оттенок становится бледнее.
   Шум, который услышали наши путешественники, раздавался где-то  на  берегу
реки и с каждой минутой становился громче; это говорило о том, что  обезьяны
приближались. И, действительно, несколько минут спустя  их  можно  было  уже
заметить,  а  еще  через  несколько  минут  -  рассмотреть   и   способ   их
передвижения, который был в высшей степени любопытен. Маримонды  никогда  не
спускаются с  деревьев,  по  которым  лазят  с  быстротой  белки.  Когда  им
приходится перебираться с одного дерева на другое, они цепляются хвостом  за
ту ветку, на которой сидят, и, опершись  о  нее,  бросаются  вперед,  причем
ветка из-за полученного толчка действует как пружина и подталкивает обезьян;
таким образом им удается достать своими  длинными  и  худыми  руками  первую
попавшуюся ветвь другого дерева.
   В стаде находилось много самок; их  можно  было  отличить  по  детенышам,
которых они несли на спинах. Время от времени та или другая мать  заставляла
детеныша спуститься с ветки на ветку, сама прыгая впереди и  показывая,  как
это делается. Если расстояние, разделявшее два дерева, было слишком  велико,
чтобы самки могли перепрыгнуть через него с детенышами на спинах, то  самцы,
перебравшись на другое дерево, протягивали им оттуда  свои  длинные  руки  и
таким образом уменьшали расстояние.  И  все  эти  движения  совершались  под
непрерывные разговоры, сопровождаемые радостными  восклицаниями,  оживленной
жестикуляцией и мимикой.
   Часть леса, где  находились  маримонды,  примыкала  к  мысу  со  стороны,
противоположной той, на  которой  росли  персиковые  пальмы.  Добравшись  до
границы леса, обезьяны остановились и повисли на деревьях  головами  вниз  -
положение, которое они часто принимают на несколько минут, не переставая при
этом все-таки бормотать. Было  очевидно,  что  на  этот  раз  они  обсуждали
какой-то важный вопрос; наконец, общий крик засвидетельствовал, что  решение
принято. Вслед за тем все обезьяны  спустились  на  землю  и  направились  к
пальмам. По неловкости их движений, по трудности, с какой  они  тащились  по
земле, сразу было видно, что они не созданы для жизни на ней. Ладони их рук,
предназначенные для того, чтобы схватывать ветви, не  могут  выпрямляться  и
опираться о плоскую поверхность, из-за чего обезьяны вынуждены их сжимать  и
идти на сжатых кулаках.  Но  вот  они  добрались  наконец  до  пальм  и,  не
переставая разговаривать, устремили взоры на плоды - предмет их  желаний,  -
рассуждая, без сомнения, о том, как бы их достать. Не было ни одного ствола,
который не усеяли бы колючки, и ни одной кисти, которая не висела бы слишком
высоко.  Но  это  препятствие,  казалось  бы  непреодолимое,  не  остановило
обезьян. Рядом с пальмами  рос  заманг  -  один  из  видов  мимозы,  который
принадлежит к числу самых красивых  деревьев  Южной  Америки.  Этот  заманг,
очень высокий, имел на высоте приблизительно семидесяти футов горизонтальные
ветви,  покрытые  нежными  перистыми  листьями.  Несколько  маримонд,  самых
больших и сильных в стаде, тотчас взобрались на эти  ветви.  Первая  из  них
уцепилась хвостом за  ветку,  которая  наиболее  приближалась  к  персиковой
пальме, и попробовала достать плоды. Но как  она  ни  старалась,  до  плодов
оставалось расстояние в десять -  пятнадцать  футов.  Попытались  другие,  и
также безуспешно. Леон думал уже, что они тотчас слезут  с  дерева.  Но  вот
несколько обезьян собрались вместе на одной ветке. Первая зацепилась хвостом
за ветку и повисла на ней вниз  головой,  другая  взобралась  ей  на  спину,
обвилась вокруг нее своим хвостом и тоже повисла, третья  таким  же  образом
повисла  на  второй,  и  наконец  руки  четвертой  достали  желанные  плоды.
Несколько минут она отрывала руками и зубами кисти, которые тяжело падали на
землю. Маримонды, стоявшие внизу под деревом,  подхватывали  их  с  громкими
криками радости и тут же ели, а находящиеся вверху  работали  все  усерднее,
зная, что им надо накормить все стадо, они перебрасывались с  одного  дерева
на другое, раскачивая с помощью рук и ног  цепь,  которую  сами  составляли.
Когда они сбили  все  плоды,  которые  смогли  достать,  последняя  обезьяна
перебралась по спинам трех других на ветку  и  спустилась  с  дерева,  чтобы
принять участие в общем пиршестве. Вслед за ней таким же образом  спустились
и три остальные.

XXXVI. Охота на маримонд

   Вид маримонд пробудил в индейце желание полакомиться жарким из них. И уж,
конечно, он не дал бы им возможности спокойно устроить свой пир, если бы дон
Пабло, пожелавший увидеть все подробности вышеописанной  сцены,  не  удержал
его. Но как только любопытство семьи было удовлетворено, Гуапо с  сарбаканом
в руках поднялся. Леон, вообще не отстававший от него, тоже  встал.  Но  так
как место, где они находились, было совершенно  открытое,  то  стадо  тотчас
заметило их, со всех ног  бросилось  к  лесу  и  прежде,  чем  индеец  успел
выпустить стрелу, скрылось на деревьях среди густой листвы и  лиан.  Тем  не
менее индеец, сопровождаемый Леоном, пустился в погоню, очень скоро он  тоже
был в лесу, где обезьяны немедленно атаковали  его:  целый  град  поломанных
ветвей, кусков коры, полусъеденных персиков посыпался на него с ветвей.  Вы,
конечно, не можете представить себе, до какой  степени  трудно  преследовать
стадо обезьян в лесу: между тем как охотников  на  каждом  шагу  задерживают
переплетшиеся растения, кусты, деревья, образуя  порой  просто  непроходимые
чащи, обезьяны совершенно беспрепятственно перебегают с дерева на дерево и в
конце концов ускользают от преследования. Так  было  бы  скорее  всего  и  с
Гуапо, если бы он не заметил одну бедную  маримонду,  отставшую  от  других,
которая, казалось, более заботилась о том, чтобы скрыться, чем  бежать.  Она
спряталась среди листьев и сидела там молча  и  неподвижно.  Гуапо  различил
только маленькую часть ее тела, но больше ему и не  нужно  было.  Он  тотчас
поднес сарбакан к губам, в воздухе промелькнула стрела, послышался  жалобный
крик, вслед за тем листья зашелестели от судорожных  движений  маримонды,  и
она  испустила  последний  возглас,  на  который  ответили  ее   удалившиеся
сородичи. Мертвое тело обезьяны под действием собственной тяжести повисло на
хвосте, ослабить хватку которого не смогла и сама смерть.
   Гуапо знал, что если не снимет тело маримонды, то оно так и будет  висеть
в том же положении до тех пор, пока не сгниет настолько,  что  куски  начнут
отваливаться сами собой, или пока какая-нибудь хищная птица или  муравьи  не
съедят обезьяну на месте. Поэтому он взялся за топор, чтобы срубить  дерево,
потому что добыча в его глазах была ценна  и  стоила  труда.  Но  вдруг  ему
показалось, что другая обезьяна раздвигает ветви возле той, которую он убил.
И действительно, крошечное создание появилось из-за листьев,  спустилось  по
хвосту к туловищу убитой, обвило руками ее шею и начало стонать от  сильного
горя: бедная крошка оплакивала свою мать, которую убил Гуапо.
   Леон был глубоко тронут этим зрелищем, но индеец спокойно  вынул  стрелу,
которую предназначал для сиротки. В это мгновение на верхней ветке  появился
самец, отец малютки; он услышал предсмертный крик своей подруги, вернулся  и
вмиг сообразил, что теперь остается только спасать свое дитя. С  невероятной
быстротой, прежде чем Гуапо успел  пустить  стрелу,  самец  схватил  малютку
своим хвостом, забросил себе на плечи и исчез.
   Но индеец не намерен был лишаться своего жаркого из обезьяны. Поэтому  он
взял топор, срубил дерево и снял с него маримонду, с которой тут  же  содрал
шкуру.
   Оставалось только зажарить обезьяну, и Гуапо  решил  приложить  все  свое
старание,  чтобы  она  была  приготовлена  по   всем   правилам   индейского
кулинарного искусства. Из ветвей персиковой пальмы он  устроил  нечто  вроде
подмостков,  посадил  на  них  обезьяну,  словно  на  стул,  склонил  голову
животного на грудь, крестообразно сложил ее руки и развел  под  нею  большой
огонь. Он  знал,  что  дерево  персиковой  пальмы  так  твердо,  что  сможет
противостоять огню, пока обезьяна не изжарится.  Вскоре  густой  дым  окутал
маримонду со всех сторон; но по понятиям индейцев это только  улучшало  вкус
жаркого.
   Теперь оставалось только запастись терпением и ждать, чтобы  мясо  вполне
прожарилось; для этого по рецепту индейцев оно должно обуглиться; тогда  оно
делается таким жестким и сухим, что может сохраняться в  течение  нескольких
месяцев, ничуть не портясь.
   Белые, живущие в этих странах, тоже едят мясо обезьян, и в  конце  концов
многие из них начинают находить, что оно вкусно.
   Обезьян некоторых пород белые совсем не  едят,  но  индейцы  не  замечают
разницы и с одинаковым наслаждением едят и ревунов,  и  сапажу,  и  саки,  и
капуцинов, и уистити, и других.  Обезьяны  для  них  являются  тем  же,  чем
баранина для англичан; из различных видов мясной пищи на первом месте у  них
стоит мясо обезьян. Правда, в этих странах обезьяны и встречаются в  большем
количестве, чем какое  бы  то  ни  было  другое  животное.  К  тому  же,  за
исключением рыб и птиц, обитатели этих мест зачастую просто не могут  добыть
себе иной животной пищи.

XXXVII. Неожиданный гость

   Долго сидел Гуапо над своей маримондой. Все  остальные  уже  поужинали  и
отошли немного в сторону, чтобы  быть  подальше  от  сильного  огня.  Они  с
интересом рассматривали различные породы птиц, которые находились на  берегу
реки. Там  были  ярко-желтые  фламинго  и  разные  породы  ибисов;  тигровые
журавли, названные так потому, что оперение их по цвету и пятнам  напоминает
ягуара. Среди высокого  камыша,  покрывавшего  берег,  прогуливались  аисты,
которые со своими большими гребнями походили на фазанов, но  только  внешне;
мясо их до такой степени горько, что даже и неразборчивые индейцы  не  хотят
его есть.
   На сухой ветке, которая выдавалась над водой, сидел одинокий алкион,  или
зимородок, а большая гарпия, орел-рыболов, как и родственный ему белоголовый
орел Северной Америки, летали над самой водой, высматривая добычу; мускусные
утки громадными стаями носились в воздухе.
   Подобно алкиону, одиноко сидела  на  выдавшейся  вперед  ветке  ракоедка,
интересная птица,  родственная  цапле.  Клюв  ее  имеет  вид  двух  лодочек,
положенных одна на другую своими  впадинами.  Время  от  времени  птица  эта
прыгала в воду, которая в этом месте была неглубока, и ловко вытаскивала  то
рыбку, то лягушку, то какое-нибудь из ракообразных животных.
   Там же можно было заметить и птицу,  которая  внешне  очень  походила  на
водяную курицу. Да и нрав ее тоже во многом напоминал ее.  Это  была  хакана
или чуза, как называют ее в тех местностях.  В  Южной  Америке,  а  также  в
тропических странах  старого  континента  существует  несколько  видов  этой
птицы.
   Хакана величиной бывает с обыкновенную  курицу.  Только  шея  ее  гораздо
длиннее и ноги выше; когда она стоит, то достигает больше двух футов высоты.
Цвет перьев ее темно-бурый, на голове у нее  гребень  из  двенадцати  черных
перьев, каждое длиной в три-четыре дюйма. На сгибах крыльев - шпоры, почти в
два дюйма длиной; она пользуется ими только для самозащиты; это очень мирное
существо, которое никогда никого само  не  затрагивает.  Но  более  всего  в
хакане наблюдателя, пожалуй, поражает длина ее  ног.  Четыре  пальца  -  три
впереди и один сзади - настолько велики, что  могут  накрыть  площадь  почти
такой величины, как и ее тело, что сильно мешает ей ходить по земле. Но зато
она  может  бегать  по  листьям  кувшинок  и  других  водяных  растений,  не
погружаясь  в  воду,  откуда  достает  себе  насекомых  и  личинки,  которые
составляют основную ее пищу.
   Когда птица эта спокойна, она обычно молчит; но  при  малейшей  опасности
издает резкий крик. А так как слух у нее  настолько  тонок,  что  она  может
различать шум самых легких шагов на очень  далеком  расстоянии,  то  индейцы
приручили ее и используют как  ночного  сторожа;  хакана  верно  несет  свою
службу и всегда предупреждает о приближении  врага.  Испано-американцы  тоже
держат хакану, чтобы она охраняла их птичьи дворы, защищала домашних птиц от
хищников. Она внимательно следит  за  малейшими  движениями  доверенного  ей
поголовья и защищает его с невероятной храбростью, почти всегда  удачно,  по
крайней мере ни при каких обстоятельствах не оставляет своего поста.
   В этих местах водились и другие  птицы.  Между  ветвей  деревьев  порхали
целые стаи попугаев, ар, трогонов, куруку, туканов и других птиц родственных
им пород. Немного подальше на  одном  дереве,  отягощенном  плодами,  сидели
каменные петушки, белоснежного цвета птички величиной  с  нашего  дрозда;  у
основания широкого их клюва есть довольно большой мясистый  нарост,  который
свешивается вниз, как у индейки. Птицу эту еще называют  "птица-колокольчик"
за ее звонкий и частый крик, который она издает в  полдень,  то  есть  в  то
время, когда в тропических странах вся природа засыпает.
   Все это разнообразие растительного и животного мира на каждом шагу давало
повод  дону  Пабло  рассказывать  семье  самые  интересные  истории;   время
проходило незаметно, и никто не думал о  сне.  Гуапо  все  еще  сидел  перед
костром,  внимательно  наблюдая,  как  жарится  маримонда;  она  начала  уже
обугливаться, и запах ее приятно  щекотал  ноздри  индейца;  он  то  и  дело
помешивал огонь длинной палкой, то отгребал  в  сторону  золу,  то  подвигал
ближе к маримонде горячие уголья  и  заранее  предвкушал  наслаждение  своим
ужином.
   Вот наконец обезьяна изжарилась. Гуапо поднялся, взял в одну руку нож,  в
другую - палку, раздвоенную на конце,  наподобие  вилки,  и  наклонился  над
маримондой, чтобы вынуть  ее  из  костра,  как  вдруг  -  о  ужас!  -  земля
заколебалась под его ногами  так  сильно,  что  он  с  большим  трудом  смог
сохранить равновесие, а затем, прежде чем он успел прийти в  себя,  раздался
страшный шум, земля  приподнялась  и  разверзлась  -  печь,  уголья,  пепел,
изжарившаяся маримонда и сам Гуапо разлетелись в разные  стороны.  В  первую
минуту, конечно, невозможно было объяснить себе это странное  явление  ничем
иным, как землетрясением. Но вскоре выяснилось, что это совершенно не то:  в
мутной грязи, выкинутой  из  раскрывшейся  ямы,  испуганные  путешественники
увидели гигантское туловище крокодила.
   Чудовище, одно из наиболее громадных, какие только встречаются, имело  до
восемнадцати футов в длину и открыло свою громадную зубастую пасть,  втянуло
в себя воздух, и из  его  горла  вырвался  рев,  напоминавший  рев  быка.  К
громкому крику наших путешественников присоединились крики ужаса всех птиц.
   Но индеец, как только понял причину случившегося,  тотчас  успокоился  и,
отыскав топор, который, к счастью, лежал не очень далеко, хладнокровно начал
приближаться к крокодилу с намерением нанести ему удар у основания хвоста, -
единственное уязвимое место во всем теле этого чудовища. Но  животное,  быть
может, догадавшись об угрожавшей ему опасности,  опередило  индейца,  быстро
вильнув хвостом. Гуапо мгновенно отлетел в сторону - конец  хвоста  чудовища
задел его и  отбросил  шагов  на  десять.  Он  отделался  более  чем  легко;
вероятно, крокодил не вполне еще вышел из оцепенения; этим  только  и  можно
объяснить  вялость  удара;  будь  он  нанесен  со  всей  силой,   чудовищное
пресмыкающееся непременно сломало бы жертве ноги.  Гуапо  быстро  вскочил  и
поднял свой топор; но крокодил,  пролежав,  быть  может,  несколько  месяцев
погребенным в земле, теперь, увидя в двух шагах от  себя  воду,  повернулся,
бросился к реке и исчез.

XXXVIII. Морская свинка и крокодил

   Гуапо был в плохом настроении. Крокодил лишил его великолепного ужина, от
которого не осталось и следа; так что вместо ожидаемого пира индеец вынужден
был довольствоваться несколькими  бананами  да  куском  вареного  лошадиного
мяса, которое он и принялся есть, усевшись в стороне. Семья в  это  время  с
любопытством  рассматривала  глубокую  яму,   которая   послужила   убежищем
крокодилу. В грязи на дне этой ямы  чудовище  провело  в  оцепенении  первые
месяцы жаркого времени года; оно оставалось бы там  до  наступления  дождей,
если бы костер, разложенный как  раз  над  его  головой,  не  вывел  его  из
оцепенения.
   Как заметил дон Пабло, это был настоящий крокодил с длинной головой, а не
аллигатор. Долго думали, что крокодилы водятся исключительно в Старом Свете;
но теперь уже известно, что  они  встречаются  на  некоторых  из  Антильских
островов  и  во  многих  местностях  испанской  Америки.  Что  же   касается
аллигаторов, то из них здесь существует несколько видов: есть так называемый
кайман, он водится  в  Миссисипи;  есть  аллигатор  очковый,  названный  так
потому, что глаза  его  окружены  черными  кругами.  Кроме  того,  есть  еще
аллигатор бава, он уступает по  величине  двум  первым  и  водится  в  озере
Валенсия и во многих реках Южной Америки. Индейцы  большей  частью  охотятся
именно за ним, потому что его мясо предпочитают мясу  всех  остальных  видов
аллигаторов.
   Наши путешественники, считавшие,  что  находятся  в  безопасности,  после
случая с крокодилом поняли, как надо  всегда  и  везде  быть  осторожными  и
предусмотрительными.  Чудовище  легко  могло  вернуться,  поэтому   мужчинам
пришлось поочередно нести дежурство.
   Ночь все-таки прошла спокойно. За исключением нескольких всплесков в реке
ничто не нарушило сна путешественников; поднявшись на  рассвете,  они  сразу
принялись разводить огонь, чтобы приготовить завтрак. Занимаясь костром, они
заметили на берегу мыса как  бы  красную  линию:  это  была  стая  фламинго,
которые расположились  в  ряд,  друг  возле  друга.  При  слабом  еще  свете
зарождавшегося дня они казались  необыкновенно  высокими;  но  когда  солнце
взошло и рассеяло последний  мрак  ночи,  оказалось,  чт