арсапарель, состоит в том, чтобы  рыть  землю  и
вытаскивать из нее эти корни, которые затем  высушиваются  и  связываются  в
пучки. Этим и занимались дон Пабло, Леон и Гуапо до самого дня отъезда;  они
работали с таким усердием, что к концу зимы в обширном  сарае,  который  был
выстроен для сохранения хинной коры и куда  складывали  также  заготовленную
ваниль и сарсапарель, не осталось ни одного свободного уголка.
   Но  перед  тем  как  отправиться  в  путешествие,  которое  сулило  новые
опасности и исход которого никто не мог предвидеть, дон Пабло послал  своего
верного слугу в горы, чтобы разузнать там,  не  произошло  ли  в  перуанских
делах перемен, которые позволили бы изгнанникам вернуться на  родину.  Гуапо
отправился к хижине своего друга вакеро, который жил в пуне и обещал следить
за политическими событиями. Но, увы, не было никакой надежды на  возможность
возвратиться. Страной управляли тот же вице-король, тот же совет,  и  голова
дона Пабло по-прежнему была оценена как голова злодея.  Когда  Гуапо  принес
эти  вести,  не  оставалось  ничего  иного,  как  готовиться  к  отъезду,  и
изгнанники приступили к постройке плота. Стволы цеибы, из которых он  должен
был состоять,  были  уже  срублены  заранее.  Теперь  их  связали  вместе  и
поставили на них просторный шалаш, удобный, как и  дом:  он  был  сделан  из
бамбука и пальм и покрыт листьями буссу. Потом выдолбили  маленький  челнок,
который должен был служить шлюпкой, а два другие побольше, были привязаны  к
обоим  сторонам  плота,  чтобы  поддерживать  его.  Кладь   была   заботливо
распределена по всей оставшейся свободной поверхности плота, после  чего  ее
прикрыли листьями пальм, как брезентом; все было готово к отплытию.
   Что же касается лошади и мула, которые так хорошо несли свою службу, - то
взять их с собой было невозможно. Мула, это доброе животное, которое оказало
столько услуг и так ловко лягнуло оцелота,  решили  подарить  пастуху  пуны,
куда Гуапо и отвел его. Оставалась еще лошадь.
   Долго рассуждали, что с ней делать. Конечно, не пройдет и недели, как она
станет добычей хищных зверей, если ее бросить здесь. Гуапо настоял на своем:
лошадь была жирна, как кабан, благодаря орехам мурумуру она достигла  такого
состояния, когда индейцы находят лошадиное мясо вкусным, - и Гуапо убил  ее.
Правду сказать, сделано это было не без горести  и  колебаний:  но  в  конце
концов сарбакан и кураре были пущены в  ход;  с  бедного  животного  содрали
шкуру, а мясо разрезали на куски и высушили, потом снесли на плот, чтобы оно
послужило пищей во время путешествия.
   Наконец семья покинула дом, захватив с собой все, что смогла, из  утвари.
Дойдя до  конца  долины,  изгнанники  оглянулись,  чтобы  сказать  последнее
"прости" своему убежищу После этого они пошли дальше. Леона несла  на  плече
общего любимца - маленького саймири; подошли  к  плоту,  и  несколько  минут
спустя он понесся по водам Пуруса.

XXXIII. Брат-спаситель

   Река текла со скоростью четыре мили в час, и нашим путешественникам  надо
было только держаться середины, чтобы  плыть  с  этой  скоростью;  благодаря
широкому веслу, которое было прикреплено сзади  и  служило  рулем,  они  без
труда справлялись со своей задачей. Дон Пабло и Гуапо поочередно сменялись у
руля; некоторое напряжение возникало, когда приходилось огибать какой-нибудь
выдавшийся полуостров или избегать опасного водоворота. Тогда  работали  оба
вместе. Когда же плот спокойно скользил по реке, вся семья  сидя  любовалась
открывающимися все новыми и новыми пейзажами.  Часы  проходили  незаметно  в
этих наблюдениях и разговорах, которые вызывала каждая возникающая  картина.
Иногда внимание привлекали громадные пальмы, возвышавшиеся на  берегу  реки;
их  сменяли  высокие  лесные  деревья,  покрытые  лианами,  которые,   точно
чудовищные  змеи,  обвивались  вокруг  исполинских  стволов.  Потом   густые
кустарники длинными ветвями спускались  иногда  к  самой  реке  и  были  так
непроходимы, что негде было и ступить по берегу. А там  -  песчаные  отмели,
острова, иные почти  обнаженные,  маленькие,  другие  -  побольше,  покрытые
густым лесом... Хотя вообще местность была не очень гористая, все  же  время
от времени попадались небольшие холмы, множество животных, птиц  и  деревьев
таких  пород,  которых  до  сих  пор  путешественники  еще   не   встречали,
увеличивали разнообразие пейзажа и вызывали новый интерес.
   К  вечеру  путешественники  успели  проплыть  около   двадцати   миль   и
остановились для ночлега. Берег в том  месте,  которое  они  выбрали,  зарос
густым лесом, состоявшим из громадных деревьев, которые  возвышались  словно
колонны;  под  мрачными  сводами  раздавались  крики  цепкохвостых  обезьян,
смешанные с голосами всевозможных ночных зверей, которыми  были  переполнены
эти места.  Обезьяны  не  пугали  путешественников;  но  крики  ягуара  ясно
слышались в звуках этого концерта и наводили ужас. Гуапо подбросил  побольше
дров в костер, который был разведен, чтобы сварить  ужин,  потом  зажег  еще
целый ряд огней, расположив их полукругом, так, чтобы краями своими эта дуга
упиралась в реку, в середине огненного полукруга  путешественники  развесили
свои гамаки. Но даже  огромные  костры  иногда  не  могут  отогнать  ягуара;
поэтому дон Пабло решил, что мужчинам придется поочередно бодрствовать возле
спящей семьи. Первым доверили дежурить Леону, который не  один  раз  доказал
уже, что был храбр. Через два часа  его  должен  был  сменить  Гуапо,  после
которого наступала очередь дона  Пабло  -  ему  предстояло  бодрствовать  до
рассвета. При малейшей опасности дежурные должны  были  сразу  же  разбудить
всех.
   Леон  уселся  возле  гамака,  в  котором  спала  сестра;  слабая  девочка
нуждалась, как ему казалось, в особом покровительстве. Возле мальчика лежали
два заряженных пистолета, чтобы в случае нападения зверя он мог  бы  пустить
их в дело. Все были уверены, что Леон сможет это сделать вполне хладнокровно
и вместе с тем умело.
   Прошло около получаса, как мальчик заступил на свой пост. Он  посматривал
то на реку, то на темный лес, который время от времени словно  оживлялся,  и
тогда с  новой  силой  продолжался  адский  концерт.  Потом  вдруг  все  это
сменилось глубоким молчанием. В такие мгновения и раздавался  жалобный  крик
хищной птицы, которая именно поэтому и получила поэтическое  название  anima
perdida (погибшая душа).
   Несмотря на шум  леса  и  реки,  Леон  чувствовал,  что  дрема  понемногу
одолевает его. Он с наслаждением лег бы на землю и  уснул,  забыв  обо  всех
опасностях, нисколько не заботясь ни о змеях, ни о пауках, ни о  скорпионах.
Трудно  выразить  словами,  до  какой   степени   сильно   могущество   этой
настоятельной  потребности  в  сне;  под  ее  влиянием  человек   становится
безразличным к опасностям, даже если и сознает их.  Леон  ничего  не  боялся
сам, но он помнил, что оберегает других, и старался не обмануть их  доверия.
Мальчик быстро встал, протер глаза, пошел к реке, освежился  водой  и  снова
сел возле сестры. Но вот он опять начал дремать, голова его  уже  склонилась
на грудь, как вдруг Леона вскрикнула. Крик этот  сразу  разогнал  сонливость
мальчика. Он поднял глаза, ему показалось, будто гамак слегка  покачивается;
но Леона лежала совершенно неподвижно и спала.
   - Бедная сестра, - вполголоса проговорил мальчик, - вероятно,  ей  снятся
змеи или ягуары! Уж не разбудить ли ее? Нет, она так глубоко спит.
   И он продолжал смотреть на гамак, внутри которого ему не все было видно с
того места, где он сидел. Но  вот  маленькая  ножка  девочки  высунулась  из
гамака; она была обнажена, и Леон с удивлением заметил, что какая-то красная
нить тянулась от большого пальца и по всей стопе. Мальчик присмотрелся  и  в
ужасе вскочил; эта красная нить могла быть только сочившейся кровью.  Первой
мыслью Леона было позвать на помощь, но  благоразумие  остановило  его.  Кто
знает, быть может, шум разъярит то неизвестное существо, которое  залезло  в
гамак, и оно, пожалуй, нанесет своей жертве еще более опасную  рану.  Лучше,
сохраняя тишину, подстеречь врага и при удобном случае убить.
   Леон осторожно поднялся и, стараясь не шуметь, склонился над гамаком.

XXXIV. Вампир

   Голова Леона коснулась головы девочки, он слышал  ее  ровное  дыхание.  С
беспокойством осматривал он гамак,  складки  одеяла;  но  нигде  не  замечал
ничего такого, что могло бы объяснить появление  кровавой  полоски  на  ноге
сестры.
   "Быть может, змея, - подумал он.  -  О  Боже  мой,  что,  если  это  была
коралловая змея или маленькая ехидна?"
   Встревоженный этими мыслями, он  вдруг  услышал  едва  уловимое  хлопанье
крыльев и слабое колебание воздуха.
   Мальчик скорее чувствовал, чем слышал, что над самой его  головой,  порой
даже слегка касаясь волос, что-то  то  появляется,  то  исчезает  во  мраке.
Неужели птица?
   И вдруг он весь задрожал: отвратительное  создание,  мелькнувшее  у  него
перед глазами, распростерло крылья над  ногой  Леоны  и  с  жадностью  стало
сосать  кровь;  белые  зубы  хищника  блестели,  а  злые  маленькие  глазки,
отражавшие пламя костров, словно искрились  в  темноте.  При  свете  костров
можно было даже различить рыжие волосы,  покрывавшие  его  тело,  и  большие
перепончатые крылья. Это был вампир-кровосос. Но как  ни  отвратительно  это
создание, Леон почувствовал облегчение, узнав его. Вампир не ядовит, и раны,
нанесенные им, могут быть  опасны  только  вследствие  потери  крови.  Леон,
однако, схватил пистолет и выстрелил, прицелившись в голову  животного.  Оно
упало с резким криком. Выстрел и крик разбудили семью. Увидя кровь  на  ноге
Леоны, все очень испугались, но, поняв, в чем дело, успокоились; ранку сразу
перевязали: дня два или три девочка еще чувствовала небольшую боль, но  этим
и ограничились неприятные последствия.
   Известно, что вампир не причиняет смерти непосредственно и сразу;  жертвы
его  погибают  только  при  повторяющихся  нападениях  из-за  потери  крови.
Небольшое количество крови, которое высасывает вампир  в  один  прием,  чуть
заметно  ослабляет  животное.  Но  ранка  остается  открытой,  и   так   как
кровососание повторяется несколько ночей подряд, то оно и становится в конце
концов смертельным для жертвы вампира.  Тысячи  быков  и  лошадей  ежедневно
умирают таким образом на обширных пастбищах Южной Америки. Они угасают,  так
и не узнав, кто же тот  враг,  который  умерщвляет  их,  потому  что  ранка,
нанесенная им, не причиняет жертве ни малейшей боли. Очень редко  случается,
чтобы вампир разбудил животное, из которого пьет кровь.
   Чтобы понять, как же  вампир  высасывает  кровь  из  своих  жертв,  стоит
взглянуть на его морду, хорошо приспособленную для этой цели, на тот  особый
придаток в форме листа, который  окружает  его  рот.  Но  каким  образом  он
наносит рану, все-таки непонятно; и простые люди, кровью которых  он  живет,
знают об этом так же мало, как и натуралисты. Гуапо тоже  не  мог,  конечно,
объяснить этого; зубы у вампира достаточно широки, но, по-видимому,  они  не
имеют никакого отношения к ранке,  которую  он  наносит;  по  крайней  мере,
насколько  можно  судить  по  их  виду,  они  ни  в  малейшей   степени   не
приспособлены для этого. Притом укус непременно разбудил бы жертву,  как  бы
глубок ни был ее сон. Вампир не имеет также ни когтей, ни жала, ни  хоботка,
которые могли бы служить ему как бы ланцетом. Каким же образом добирается он
до крови? Существует много теорий, которыми старались объяснить эту загадку.
Одни предполагают, что своей мордой вампир растирает кожу жертвы  до  крови.
Другие думают, что он наносит рану одним из клыков,  которые  у  него  очень
длинны и сильны; при этом он якобы упирается  в  тело  животного  клыком,  а
затем быстро кружится, точно на шпильке, до тех пор, пока не пробуравит кожу
жертвы. Взмахи крыльев навевают прохладу на спящего и этим притупляют  боль,
потому-то жертва обычно и не просыпается. Но,  по  правде  сказать,  это  не
очень убедительная гипотеза.
   Некоторые натуралисты даже отрицали существование вампира только  потому,
что подобное существо казалось им  слишком  чудовищным,  а  рассказы  о  нем
просто баснословными.
   Кабинетные ученые часто не верят рассказам  о  нравах  животных,  которых
сами они никогда не видели, и не верят в основном под тем предлогом, что эти
нравы кажутся им необъяснимыми  и  предполагают  существование  у  животного
большего ума, чем готовы допустить в нем эти самые ученые. Но ведь они видят
возле себя, например, пчел, муравьев,  ос,  удивительное  поведение  которых
должно было бы научить их не считать вздорными рассказами  то,  что  говорят
очевидцы о животных, обитающих в других частях света,  какими  бы  странными
эти свидетельства ни казались.
   Разве не известно, что москиты запускают свое жало в тело человека, чтобы
упиться его кровью? Почему же не может сделать это и летучая мышь? Что здесь
такого невероятного?
   Иные ученые, впрочем, соглашались признать опасность вампира,  но  только
по отношению к домашним животным; на  человека,  добавляют  они,  вампир  не
нападает. Но какая разница для вампира, имеет ли его жертва четыре ноги  или
только две? Он безбоязненно нападает даже  на  самых  крупных  четвероногих,
которые гибнут в Южной Америке бессчетно.
   Известно, что в одном  большом  стаде  в  течение  только  шести  месяцев
погибло по этой причине несколько сот голов. И вакеро,  которым  выплачивают
условленную сумму за каждого убитого вампира, уничтожили их более семи тысяч
штук в течение только одного года. Есть даже люди, которые не имеют  другого
занятия, кроме этой охоты,  так  как  собственники  стад  поощряют  и  щедро
вознаграждают истребление вампиров.
   Индейцы и путешественники сильно жалуются на вампиров, и некоторые из них
всю ночь спят, совершенно закутавшись  в  одеяла,  несмотря  на  нестерпимую
жару. Потому что, если оставить какую-нибудь часть тела открытой, вампиры не
преминут этим воспользоваться. Замечено, что чаще всего  они  ранят  большой
палец на ноге, - впрочем, быть может, потому, что он чаще всего  оказывается
обнаженным.  Случается,  что  из  нескольких  человек,  спящих  рядом,  одни
становятся жертвами вампира, а  других  он  не  трогает;  это  же  замечание
относится и к москитам. По всей вероятности, во вкусе крови людей существуют
свои  различия,  в  которых  это   отвратительное   существо   очень   тонко
разбирается. Чтобы отогнать вампиров, применяются кайенский  перец,  которым
натирают кожу; но это не всегда помогает. Его  же  используют  и  для  того,
чтобы залечивать раны, нанесенные вампирами.
   Кроме вампира, в Южной Америке существует множество других пород  летучих
мышей.  Вообще  можно  сказать,  что  во  всем  классе  млекопитающих  отдел
рукокрылых  имеет  наибольшее  количество  семейств  и  видов,  а  из   всех
местностей земного шара тропическая Америка наиболее заселена этими ужасными
созданиями.  Некоторые  их  виды  едят  только  насекомых;  другие  питаются
исключительно растениями. Но все они, каковы бы ни были их нравы,  одинаково
безобразны,  имеют  одинаково  отталкивающий  вид,   а   некоторые   еще   и
отвратительный запах, что, впрочем, не мешает индейцам  и  даже  французским
креолам, живущим в Гвиане, лакомиться  супом  из  летучих  мышей.  По  этому
поводу можно, пожалуй, заметить только одно: о вкусах не спорят.
   Гуапо также, без сомнения, любил их, потому что как только наступила  его
очередь бодрствовать,  он  поднял  убитого  вампира,  проткнул  его  палкой,
зажарил, и, когда ужин оказался готов, с аппетитом его съел.
   Каково же было изумление наших путешественников,  когда,  проснувшись  на
следующее утро, они увидели четырнадцать штук этих летучих мышей, лежащих на
земле. Это Гуапо убил их во время своего дежурства. А когда  путешественники
уже сели на плот, чтобы плыть дальше, их внимание было  привлечено  странным
видом одного дерева,  которое  казалось  все  усеяно  гнездами  или  пучками
особого  рода  мха,  который  походил  на  висящие  тряпки.  Путешественники
приблизились к дереву и увидели, что это была огромная стая  летучих  мышей,
висевших на ветвях во  всевозможных  положениях,  какие  только  можно  себе
представить; все они  были  погружены  в  глубокий  сон.  Одни  висели  вниз
головой, другие держались на ветке одним из  крыльев,  некоторые  зацепились
только загнутым кончиком хвоста. Наконец, были и  такие,  которые  запустили
свои когти в какую-нибудь трещину в коре дерева и таким образом держались на
его стволе.
   Это  был  самый  странный  насест,  какой   путешественникам   встречался
когда-либо. Несколько минут семья рассматривала эту картину,  потом  уселась
на плот и продолжала плыть вниз по течению реки.

XXXV. Маримонды

   Изгнанники преодолели еще около двадцати миль и могли  бы  плыть  дальше,
потому что до вечера  было  далеко,  однако  они  предпочли  остановиться  и
воспользоваться для ночлега  таким  прелестным  местом,  подобного  которому
могло и не встретиться дальше. Это был мыс, совершенно лишенный какой бы  то
ни было растительности. В период дождей он  покрывался  водой  и  становился
частью русла реки; но в то время,  когда  наши  путешественники  пристали  к
нему, почва здесь  была  сухая  и  даже  словно  утоптана  ногами  животных.
Действительно, это было любимое место отдыха, которое избрали  себе  морские
свинки, когда приходили к реке или уходили от нее. Видны  были  также  следы
тапиров и пекари.
   На мысе не было деревьев, чтобы повесить гамаки, но можно было лечь и  на
земле, настолько гладкой, что вряд ли стоило здесь опасаться летучих  мышей,
которые обитают в мрачных лесах, или змей, тоже обычно  не  встречающихся  в
обнаженных местностях. Можно было вполне допустить, что и ягуары не явятся в
этот уголок. Поэтому дон Пабло и решил пристать и провести здесь ночь.
   Плот привязали у мыса так, чтобы его не унесло течением. Когда  сошли  на
берег, Гуапо и Леон отправились за дровами в лес, который находился ярдах  в
ста от мыса.
   Дорогой они обратили внимание  на  особую  породу  пальм:  высокий  ствол
заканчивается  на  вершине  короной  из  листьев,   похожих   на   перья   и
расположенных таким образом, что они образовали как бы шар. Этот  гибкий  и,
сравнительно со своей  высотой,  очень  тонкий  ствол  был  покрыт  длинными
колючками в виде игл, расположенных правильными кольцами; наверху под шаром,
образованным из листьев, висели огромные кисти плодов, похожих на персики  и
величиной с абрикос, поэтому дерево и называется персиковой  пальмой.  Гуапо
знал, что эти персики очень вкусны, если их запечь, и решил  набрать  плодов
на ужин для всей семьи. Но надо было достать их.  Индейцы  очень  любят  эти
плоды и разводят вокруг своих поселений целые  плантации  персиковых  пальм.
Чтобы достать плоды, они привязывают к  рядом  стоящим  деревьям  поперечные
палки, которые образуют  лестницу;  по  ней  и  поднимаются  вверх.  Что  же
касается Гуапо, то он мог добыть плоды только одним способом: срубить дерево
и тогда уж набрать их сколько угодно. Он выбрал самую молоденькую из  пальм,
потому что даже очень молодые деревья этой породы настолько тверды,  что  их
очень трудно рубить; а когда дерево состарится  и  высохнет,  то  становится
черным и таким твердым, что притупляет острие топора. Быть может, это  самое
твердое из всех деревьев Южной Америки. Индейцы пользуются его колючками как
иголками; да и другие части этого прекрасного дерева находят себе  различное
применение в их быту. Ары и вообще все питающиеся плодами птицы предпочитают
плоды персиковой пальмы всем остальным. Несмотря на высоту ствола и колючки,
которые защищают его, плоды персиковой пальмы часто обрывают и особой породы
обезьяны.
   Гуапо  и  Леон  возвратились  к  месту  ночлега,  нагруженные  собранными
плодами. Развели большой огонь,