о раскрыл записную книжку. Приблизив ее к пламени свечей, он наугад перелистывал страницы.
     - Ты читала, что тут?
     - Я просто принесла ее вам, как он велел. Я ничего в этом не понимаю.
     Дон Эпифанио кивнул, думая о своем. Ему явно было неуютно.
     - Бедняга Блондин сам себе вырыл эту яму, - наконец проговорил он.
     Теперь она смотрела перед собой, туда, где в сумраке висели экс-вото и засохшие цветы.
     - Какой там, к черту, бедняга! Этот мерзавец даже не подумал обо мне.
     Ей удалось произнести это без дрожи в голосе. Не оборачиваясь, она почувствовала, что дон Эпифанио повернулся и смотрит на нее.
     - Тебе повезло, - услышала она. - Ты пока жива.
     Некоторое время он продолжал сидеть неподвижно. Изучая ее. Аромат гаванской сигары смешивался с запахом свечей и ладана, дымящегося в курильнице рядом с бюстом святого разбойника.
     - Что ты собираешься делать? - спросил он наконец.
     - Не знаю, - в свою очередь пожала плечами Тереса. - Блондин говорил, что вы мне поможете. Отдай ему книжку и попроси помочь тебе. Так он сказал.
     - Твой Блондин всегда был оптимистом.
     Пустота в желудке стала еще глубже. Душный дымок свечей, потрескивание огоньков перед Мальверде.
     Жарко и сыро. Внезапно ее охватило невыносимое разочарование. Ей захотелось вскочить, ударом загасить свечи и выскочить на улицу, глотнуть свежего воздуха.
     И вновь броситься бежать, если ей это еще позволят.
     Но снова посмотрев перед собой, она увидела; та, другая Тереса Мендоса сидит напротив, в упор глядя на нее, А может, это она сама сидела там, молча глядя на испуганную женщину, съежившуюся на скамейке рядом с доном Эпифанио, и на коленях у нее - бесполезный пистолет.
     - Он очень любил вас, - услышала она собственный голос, Дон Эпифанио поерзал на скамейке. Порядочный человек - так всегда говорил о нем Блондин. Хороший хозяин, справедливый и с понятиями. Другого такого у меня не было.
     - И я его любил. - Дон Эпифанио произнес это тихо, словно боясь, что телохранитель у двери услышит, как он ударился в сантименты, - И тебя тоже... Но этими своими выходками он подвел тебя под монастырь.
     - Мне нужна помощь, - Я не могу в это вмешиваться.
     - У вас много власти.
     Он досадливо и нетерпеливо пощелкал языком. А потом объяснил - почти шепотом, все время исподтишка поглядывая на охранника: в этом деле власть - вещь относительная, эфемерная и подчинена сложным правилам. И, подчеркнул дон Эпифанио, он сохраняет приобретенную власть потому, что не роет там, где не надо. Блондин больше не работает на него; это дело его нынешних боссов. А эти люди карают всех одинаково.
     - Лично против тебя, Тересита, они ничего не имеют. Ты же их знаешь. Но они делают свои дела вот таким образом... Они должны подавать пример, - Но вы могли бы поговорить с ними. Сказать им, что я ничего не знаю.
     - Да им и так отлично известно, что ты ничего не знаешь. Проблема не в том,., Я не могу вмешиваться в это. В наших краях тому, кто просит взаймы сегодня, назавтра приходится расплачиваться.
     Теперь он смотрел на "дабл-игл", который она держала на коленях, небрежно положив руку на рукоятку.
     Он знал, что Блондин давно научил ее стрелять - научил так, что она выбивала шесть из шести жестянок из-под пива "Пасифико", одну за другой, с десяти шагов. Блондин всегда любил "Пасифико" и боевых женщин, хотя Тереса терпеть не могла пива и пугалась каждого пистолетного выстрела.
     - А кроме того, - продолжал дон Эпифанио, - то, что ты мне рассказала, еще больше осложняет ситуацию, Не могут же они позволить, чтобы ухлопали их человека, и тем более кто - женщина!.. Да над ними будет смеяться весь Синалоа.
     Тереса посмотрела в его темные бесстрастные глаза. Встретила жесткий взгляд индейца-северянина.
     Взгляд того, кому удалось выжить - Я не могу вмешиваться в это, - снова услышала она.
     И дон Эпифанио встал. Ничего не вышло, подумала она. Это конец всему. Пустота в желудке стала огромной, охватила собой ночь, подкарауливавшую снаружи, как неизбежность. Тереса сдалась, однако женщина, наблюдавшая за ней из полумрака, сдаваться не захотела.
     - Блондин сказал, что вы мне поможете, - упрямо повторила она, будто самой себе. - Отнеси ему книжку и отдай - в обмен на твою жизнь. Так он сказал.
     - Твой парень слишком любил пошутить.
     - Не знаю. В этом я ничего не понимаю. Но я знаю то, что он мне сказал.
     Это прозвучало скорее жалобой, чем мольбой. Неприкрытой, очень горькой жалобой. Или упреком. Произнеся эти слова, она мгновение помолчала, затем подняла голову, как обессилевший преступник в ожидании приговора. Дон Эпифанио стоял перед ней - он казался еще крупнее и массивнее, чем обычно. Его пальцы постукивали по записной книжке Блондина.
     - Тересита.
     - Да.
     Он продолжал постукивать пальцами по книжке.
     Тереса увидела, как он перевел взгляд на образ святого, затем на телохранителя у двери и опять на нее; А потом снова на пистолет.
     - Ты точно ничего не читала?
     - Клянусь вам. А что я должна была читать?
     Наступило молчание. Долгое, как агония, подумала она. В тишине было слышно, как потрескивают фитили свечей на алтаре.
     - У тебя есть только одна возможность, - проговорил он наконец.
     Она уцепилась за эти слова мгновенно ожившим, точно после пары доз кокаина, мозгом. Та, другая женщина исчезла в темноте. Это снова была она, Тереса. А может, наоборот.
     - Мне хватит и одной, - сказала она.
     - У тебя есть паспорт?
     - Да. С американской визой.
     - А деньги?
     - Двадцать тысяч долларов и немного в песо. - Охваченная полыхнувшей надеждой, она распахнула стоявшую у ног сумку. - Вот... И еще пакет порошка - унций десять-двенадцать.
     - Порошок оставь. Там опасно таскать это с собой... Машину водить умеешь?
     - Нет. - Это она сказала, уже встав и внимательно, в упор глядя на него. Сейчас вся она была сосредоточена на одним: остаться в живых. - У меня даже прав нет.
     - Сомневаюсь, что ты сумеешь перебраться на ту сторону. Тебя засекут на границе, да и там, среди гринго, ты не будешь в безопасности... Тебе лучше всего уехать прямо сейчас, этой же ночью. Я могу дать тебе машину с надежным водителем... Это я могу. И еще сказать ему, чтобы отвез тебя в столицу. А там сядешь на первый же самолет.
     - Куда?
     - Мне наплевать, куда. Но если захочешь отправиться в Испанию, там у меня есть друзья. Люди, которые мне кое-чем обязаны... Если завтра, перед тем, как сесть в самолет, ты позвонишь мне, я смогу назвать тебе одно имя и номер телефона. Потом будешь выкручиваться сама.
     - Других возможностей нет?
     - Нет. Да и тут, знаешь ли, как сложится: либо выберешься, либо пропадешь.
     Тереса пошарила глазами в сумраке. Она была совершенно одна. Сейчас никто не решал за нее. Но она все еще была жива.
     - Мне нужно ехать, - нетерпеливо произнес дон Эпифанио. - Давай, решай что-нибудь.
     - Я уже решила. Я сделаю, как вы велели.
     - Хорошо. - Дон Эпифанио проследил взглядом, как она поставила пистолет на предохранитель и сунула его за пояс, между джинсами и кожей. Потом надела куртку - И помни одно; даже там ты не будешь в безопасности. У меня есть друзья, но и у этих ребят тоже.
     Так что постарайся зарыться как можно глубже, чтобы тебя не нашли.
     Тереса снова кивнула. Вынув из сумки пакет с кокаином, она положила его на алтарь под изображением Мальверде. И зажгла свечку. Пресвятая Дева, быстренько помолилась она про себя. Господи Боже. Да благословит Господь мой путь и поможет мне вернутца, И перекрестилась - почти украдкой, - Мне правда жаль Блондина, - сказал у нее за спиной дон Эпифанио. - Он был хорошим парнем.
     Услышав это, Тереса обернулась. Теперь голова у нее была до того ясной и спокойной, что даже в горле пересохло, и она ощущала медленное течение крови в своих жилах - каждый толчок. Она вскинула сумку на плечо и улыбнулась впервые за весь этот день. Улыбка передернула ей рот, как неожиданная нервная судорога. Эта улыбка - или что бы то ни было, - наверное, выглядела странно: дон Эпифанио взглянул на нее с некоторым удивлением, и обычно бесстрастное лицо вдруг отразило его мысли. Тересита Мендоса. Гм... Девчонка Блондина. Подружка контрабандиста наркотиков. Девушка, каких тысячи - не слишком разговорчивая, не слишком смышленая, не слишком красивая, И все же несколько секунд он смотрел на нее задумчиво, изучающе, даже с некоторой опаской, и очень внимательно, словно вдруг увидел перед собой совершенно незнакомую женщину - Нет, - сказала она. - Блондин не был хорошим парнем. Он был самым настоящим сукиным сыном.

Глава 3

Когда пройдут года

     - Она была никто, - сказал Маноло Сеспедес.
     - Как это? Объясни.
     - Я уже объяснил, - Мой собеседник вытянул в мою сторону два пальца с зажатой в них сигаретой. - Никто - это и значит: никто. Просто пария. Она появилась здесь в чем была, как человек, который хочет забиться в щелочку... Все сложилось именно так, а не иначе, по чистой случайности.
     - Но ведь при ней было и еще кое-что. Ее ум.
     - Ну и что?.. Я знавал многих умных девушек, которые в конце концов стали уличными проститутками.
     Он обвел глазами улицу, словно в поисках наглядного примера. Мы сидели под навесом террасы кофейни "Калифорния" в Мелилье . Африканское солнце, стоящее в зените, окрашивало желтым модернистские фасады проспекта Хуана Карлоса I. Было время аперитива; тротуары и террасы кишмя кишели гуляющими, бездельниками, продавцами лотерейных билетов и чистильщиками ботинок. Европейская одежда смешивалась с мавританскими  хиджабами и галабеями, подчеркивая, что это пограничная территория на стыке двух континентов и нескольких культур. Поодаль, возле площади Испании и памятника погибшим в колониальной войне 1821 года - бронзовой фигуры молодого солдата, обращенной лицом в сторону Марокко, - виднелись кроны пальм: сказывалась близость Средиземного моря.
     - Тогда я не знал ее, - продолжал Сеспедес. - На самом деле, я ее даже не помню. Только лицо за стойкой в "Джамиле", больше ничего. Да, в общем-то, не помню и лица. Лишь намного позже - что-то услышал тут, что-то там - в конце концов начал соотносить ее с той, другой Тересой Мендоса... Я же тебе сказал: в то время она была ровным счетом никто.
     Бывший комиссар полиции, бывший начальник службы безопасности Ла-Монклоа, бывший правительственный уполномоченный в Мелилье: волею судеб и жизни Маноло Сеспедес успел перебывать всеми; однако точно так же он мог быть и закаленным в боях на арене мудрым тореро, насмешником-цыганом, берберским пиратом или хитрым дипломатом-рифом .
     Это был старый лис, смуглый, худой, каклегионер-анашист, опытный, умный и изворотливый. Мы с ним познакомились пару десятков лет назад, когда вспыхнули ожесточенные стычки между европейской и мусульманской общинами, выведшие Мелилью на первые полосы газет, для которых я писал, зарабатывая себе на жизнь. Сеспедес, уроженец Мелильи и высший представитель гражданских властей в североафриканском анклаве, уже в те времена знал всех и вся: он ходил пропустить стаканчик в офицерский бар Иностранного легиона, контролировал весьма эффективную сеть информаторов по обе стороны границы, ужинал с губернатором Надора , и на жалованье у него состояли как уличные нищие, так и служащие марокканской Королевской жандармерии. Тогда и началась наша дружба: долгие беседы, барашек с арабскими приправами, джин с тоником - нередко до самого рассвета. Сегодня угощаешь ты, завтра - я. Теперь, уйдя в отставку со своего официального поста, Сеспедес скучно и мирно старел, деля время между местными политическими делами, женой, детьми и полуденными аперитивами.
     Мой приезд внес приятное разнообразие в его давно отлаженную, размеренную жизнь.
     - Я же говорю тебе: все сложилось именно так по чистой случайности, - настаивал он. - А ее случайность именовалась "Сантьяго Фистерра".
     Моя рука со стаканом замерла на полпути ко рту.
     - Сантьяго Лопес Фистерра?
     - Ясное дело. - Сеспедес посасывал сигарету, оценивая степень моей заинтересованности. - Галисиец.
     Я медленно выдохнул, отхлебнул немного и откинулся на спинку стула: меня накрыло удовлетворением, какое бывает у охотника, вновь напавшего на потерянный было след. Сеспедес же усмехался, мысленно прикидывая, что ему сулит данная ситуация в свете нашего старинного принципа "сегодня угощаешь ты, завтра - я". Именно это имя привело меня сюда в надежде пролить свет на некий темный период биографии Тересы Мендоса. До этого дня на террасе кофейни "Калифорния" у меня имелись только сомнительные свидетельства и предположения. Могло случиться то-то. Говорят, произошло то-то. Такому-то сказали, такой-то вроде бы знает. Слухи. А из всего остального, конкретного, в архивах иммиграционной службы Министерства внутренних дел фигурировала только дата въезда в страну - самолетом авиакомпании "Иберия" через мадридский аэропорт Барахас, под своим подлинным именем: Тереса Мендоса Чавес. Потом официальный след практически терялся на два года - пока полицейская учетная карточка за номером 8653690FA/42, с отпечатками пальцев и двумя фотографиями - анфас и в профиль, - не завершила этап ее жизни, который я намеревался восстановить, и не позволила в дальнейшем лучше отслеживать ее передвижения. Карточка была старая, картонная - такие были в ходу, пока испанская полиция не компьютеризировалась. Я видел ее неделю назад в участке Альхесираса благодаря хлопотам еще одного старинного приятеля - Пепе Кабреры, верховного комиссара Торремолиноса. Среди скудной информации на обратной стороне я обнаружил два имени - человека и города. Человека звали Сантьяго Лопес Фистерра. Город назывался Мелилья.

***

     В тот вечер у нас было две встречи. Одна - краткая, печальная и почти бесполезная, хотя благодаря ей мне удалось присовокупить к списку действующих лиц этой истории одно имя и одно лицо. Напротив яхт-клуба у подножия средневековых стен старого города Сеспедес показал мне тощего человека с редкими седоватыми волосами, который за несколько монет присматривал за машинами, Он сидел на пристани возле кнехта, глядя на грязную воду внизу. Издали я принял его за старика, побитого временем и жизнью, однако, подойдя, понял, что ему, пожалуй, нет еще и сорока. На нем были старые залатанные брюки, неожиданно чистая белая майка и невообразимо грязные кроссовки.
     Ни солнце, ни работа на свежем воздухе не могли скрыть блеклого, сероватого цвета его кожи - старческой, покрытой пятнами и глубоко запавшей на висках. У него не хватало половины зубов, и он напомнил мне те отбросы, что выкидывает морской прибой на пляжи и причалы.
     - Его зовут Вейга, - сообщил мне Сеспедес на ходу - И он знал Тересу Мендоса. - Не обернувшись, чтобы посмотреть на мою реакцию, он сказал:
     - Привет, Вейга, как дела? - а потом дал ему сигарету и огонька.
     Не было ни взаимных представлений, ни каких-либо комментариев; мы стояли, молча глядя на воду, на рыбачьи суда у пристани, на старый причал для погрузки железной руды на той стороне внутренней гавани и уродливые башни-близнецы, построенные в ознаменование пятой годовщины завоевания города испанцами, На руках и плечах Вейги я увидел струпья и шрамы. Чтобы прикурить, он неуклюже поднялся, неразборчиво шамкая слова благодарности. От него пахло прокисшим вином и затхлой нищетой. Он прихрамывал.
     - Порасспроси его, если хочешь, - сказал наконец Сеспедес.
     После секундного колебания я произнес имя Тересы Мендоса, однако не уловил в лице этого человека никаких признаков того, что он его узнал или вспомнил, Не больше мне повезло и с именем Сантьяго Фистерры. Вейга - или то, что от него оставалось, - снова смотрел на маслянистую воду у причала.
     - Постарайся вспомнить, парень, - сказал ему Сеспедес. - Это мой друг, и он пришел с тобой побеседовать. Только не говори, что не помнишь Тересу Мендоса и своего приятеля. Не делай мне такой гадости.
     Ладно?..
     Но тот не отвечал. Все последующие увещевания Сеспедеса также не возымели никакого результата:
     Вейга лишь почесал себе руки и посмотрел на нас - наполовину растерянно, наполовину равнодушно. И этот мутный взгляд издалека, зрачками, расширенными настолько, что не видно радужки, казалось, скользил по людям и предметам, глядя на них оттуда, откуда нет дороги назад.
     - Он тоже галисиец, - сказал Сеспедес, когда мы отошли. - Матрос Сантьяго Фистерры... Девять лет в марокканской тюрьме - поэтому он стал таким.
     Когда уже темнело, у меня состоялось еще одно знакомство. Этого человека - Сеспедес представил мне его как Дриса Ларби - мы встретили в районе ипподрома, напротив "Джамилы", одного из трех ночных заведений, которыми он владел в городе (об этом и кое о чем еще я узнал позже), когда он выходил из роскошного двухместного "мерседеса".
     - Мой друг Дрис, - сказал Сеспедес, хлопая его по спине, и я оказался лицом к лицу с рифом - полноправным подданным Испании, говорившим на чистейшем кастильском наречии . Среднего роста, очень курчавые черные волосы, тщательно подстриженная борода. Руки из тех, что пожимают твою осторожно, проверяя, что у тебя в ней. - Мой друг Дрис, - повторил Сеспедес. И взгляд, каким мой новый знакомец смотрел на него, осторожный и почтительный одновременно, навел меня на мысль: интересно, какими подробностями биографии этого уроженца Эр-Рифа обусловлено сие исполненное осторожности уважение к бывшему правительственному уполномоченному? - Мой друг такой-то. - Настал мой черед быть представленным. - Изучает жизнь Тересы Мендоса. - Сеспедес выпалил это как раз в тот момент, когда риф подал мне правую руку и, держа электронные ключи в левой, навел их на свою машину, отчего она издала пронзительное "уи-уи-уи", когда включилась сигнализация. После этого Дрис Ларби принялся молча разглядывать меня и разглядывал так долго, что Сеспедес рассмеялся.
     - Успокойся, - сказал он. - Он не полицейский.

***

     От звука бьющегося стекла Тереса Мендоса нахмурилась. Люди за четвертым столиком разбили за этот вечер уже второй стакан. Тереса переглянулась с официантом Ахмедом, и он направился туда с совком и веником, молчаливый, как всегда; черный галстук-бабочка свободно болтался у него под кадыком. Огни, крутящиеся над небольшим пустым танцполом, скользили по его полосатому жилету, разрисовывая его ромбами. Тереса взглянула на счет клиента, который оживленно беседовал в самом конце стойки с двумя местными девушками. Сидел там уже пару часов, и счет достигал внушительной цифры: пять порций виски "Уайт Лейбл" со льдом и водой для него, восемь маленьких бутылочек шампанского для девочек (большую часть Ахмед потихоньку унес назад, пока менял бокалы). До закрытия оставалось двадцать минут, и Тереса невольно слышала обычный для этого часа разговор. Я жду вас на улице, Одну или обеих, Лучше обеих. И так далее.
     Дрис Ларби, хозяин заведения, был непреклонен во всем, что касалось официальной морали, Это просто бар, и точка, В свободное от работы время девушки были вольны распоряжаться собой. Или вольны в принципе, ибо контроль был весьма жестким: пятьдесят процентов заведению, пятьдесят - самой девушке.
     Случались выезды и вечеринки на стороне, где нормы претерпевали изменения в зависимости от места, личности участников и, так сказать, образа действия. Я предприниматель, любил повторять Дрис. А не просто какой-нибудь сутенер.
     Вторник, почти конец мая. В этот вечер народу было немного. На пустом пятачке понапрасну заливался Хулио Иглесиас. "То был красавец-кабальеро", - пел он. Тереса, машинально шевеля губами, беззвучно подпевала, сидя с шариковой ручкой в руке над листком бумаги, освещенным лампой возле кассы. Так себе вечер, думала она. Почти пустой. Не то, что в пятницу или в субботу; тогда приходилось подвозить девочек из других заведений, потому что в "Джамилу" битком набивались чиновники, коммерсанты, богатые марроканцы с той стороны границы и офицеры гарнизона. В общем, приличный средний уровень, из особо крутых - почти никого