уя, как она, черная, смыкается над ее головой.
     Она проплыла несколько метров над самым дном и вынырнула, встряхивая волосами и отирая воду с лица.
     А потом устремилась навстречу темному холоду, все дальше и дальше вперед, отталкиваясь сильными, четкими движениями рук и ног, опуская лицо до глаз в воду и снова поднимая его, чтобы вздохнуть, все дальше и дальше, удаляясь от берега, пока ее ноги не перестали находить дно и все постепенно не исчезло - все, кроме нее и моря. Этой неизмеримой массы, мрачной, как смерть, которой ей хотелось отдать себя. И отдохнуть.

***

     Она вернулась - сама удивляясь, что возвращается.
     Напрягая ум и тщась понять, почему не поплыла еще дальше, в самое сердце ночи. Ей показалась, что она угадала причину в тот миг, когда вновь коснулась ногами песка - с облегчением и одновременно недоумевая, что ощущает твердое дно; она вышла из воды, содрогаясь от холода, обжегшего мокрую кожу. Та, другая, ушла. Ее больше не было рядом с одеждой, брошенной на пляже. Наверняка, подумала Тереса, решила меня опередить и теперь поджидает меня там, куда я иду
***

     Зеленоватый свет экрана радара выхватывал из темноты, снизу вверх, лицо капитана Черки - точнее, плохо выбритый подбородок с уже пробившимися седыми волосками.
     - Вон он, - сказал он, показывая темную точку на экране.
     Вибрация двигателей сотрясала деревянные переборки тесной рубки. Тереса стояла, прислонившись к косяку: толстый свитер - надежная защита от ночного холода, - непромокаемая куртка. Руки в карманах, правая касается пистолета. Капитан, обернувшись, взглянул на нее.
     - Через двадцать минут, - сказал он, - если вы не прикажете как-нибудь иначе.
     - Это ваше судно, капитан.
     Почесав голову под шерстяной шапочкой, Черки глянул на освещенный экран радара. Присутствие Тересы сковывало его, как и остальных членов команды "Тарфайи". Это не принято, запротестовал он вначале.
     И опасно. Однако выбирать не приходилось. Определив положение судна, марокканец начал поворачивать колесо штурвала вправо, внимательно наблюдая за смещением стрелки подсвеченного компаса в нактоузе, а когда она заняла нужное положение, включил автопилот. След на экране радара сейчас находился точно по корме, в двадцати пяти градусах от цветка лилии, обозначавшего на компасе север. Ровно десять миль.
     Остальные темные точки - слабые следы двух катеров, отчаливших после того, как перегрузили на сейнер последние тюки гашиша, - уже тридцать минут находились вне пределов видимости радара. Отмель Шауэн осталась далеко за кормой.
     - Аллах бисмиллах, - произнес Черки.
     Мы идем туда, перевела для себя Тереса. С богом.
     Она усмехнулась в темноте. Мексиканцы ли, марокканцы ли, испанцы ли - почти у всех есть где-то свой святой Мальверде. Она заметила, что Черки время от времени оборачивается, поглядывая на нее с любопытством и плохо скрытым укором. Марокканец из Танжера, рыбак-ветеран. Эта ночь сулила ему больше, чем дал бы улов его переметов за пять лет. Качка немного уменьшилась, когда "Тарфайя" легла на новый курс, и капитан двинул рукоятку рычага, чтобы увеличить скорость; шум двигателей стал громче. Указатель лага дошел уже до отметки "шесть узлов". Тереса выглянула наружу. По ту сторону мутных от соляного налета стекол была ночь - черная, как чернила. Теперь сейнер шел с зажженными навигационными огнями: на экранах радаров он был виден как с ними, так и без них, а судно без огней наверняка вызвало бы подозрения. Тереса закурила еще одну сигарету, чтобы заглушить запахи - бензина (его она ощущала желудком), машинного масла, переметов, палубы, пропитанной застарелой рыбной вонью, - и ощутила первый, слабый позыв тошноты. Надеюсь, меня не вывернет прямо сейчас, подумала она. Здесь, в такой момент. На глазах у всех этих мужиков.
     Она вышла из рубки в ночь, на палубу, мокрую от брызг и ночной росы. Бриз, разметавший волосы, немного освежил ее. Возле планшира, среди сорокакилограммовых тюков, упакованных в пластик и для удобства снабженных ручками, виднелись съежившиеся тени - пятеро марокканцев, надежных и хорошо оплачиваемых, которые, как и капитан Черки, уже не раз работали для "Трансер Нага". На носу и корме Тереса различила еще две тени, очерченные навигационными огнями сейнера, - своих телохранителей. То были марокканцы из Сеуты, молодые, крепкие, молчаливые, доказавшие свою преданность; у каждого - по пистолету-пулемету "ингрэм-380" под курткой и по две гранаты МК2 в карманах. Доктор Рамос - он располагал дюжиной людей для подобных ситуаций - называл их "аркеньо" . Возьмите с собой двух "аркеньо", шеф, сказал он. Чтобы я был спокоен, пока вы на борту. Раз уж непременно хотите на этот раз сами выйти в море - по-моему, это совершенно излишний риск и безумие - да вдобавок не берете с собой Ноте Гальвеса, позвольте мне, по крайней мере, хоть как-то организовать вашу безопасность. Я знаю, что всем хорошо заплачено, но все-таки. На всякий случай.
     Дойдя до кормы, она взглянула на последнюю лодку - десятиметровый "Валиант" с двумя мощными моторами. Он по-прежнему шел за "Тарфайей" на буксире - толстом канате - с тридцатью тюками на борту; среди них, закутанный в одеяло, неподвижно сидел марокканец, капитан лодки. Потом Тереса курила, облокотившись на влажный планшир, глядя на фосфоресцирующий пенный след на воде, рассекаемой носом сейнера. Ей незачем было находиться здесь, и она это знала (как бы в упрек ее неблагоразумию, неприятные ощущения в желудке усилились). Но дело было не в этом. Она решила выйти в море, чтобы приглядеть за всем самой; ее привели сюда сложные мотивы, мысли, не покидавшие ее последние дни. Неотвратимый ход вещей, который уже нельзя было повернуть вспять. И она испытала страх - прежний, хорошо знакомый, отвратительный физический страх, давным-давно укоренившийся в ее памяти, в каждом мускуле ее тела. Он пришел к ней несколько часов назад, когда она приближалась на "Тарфайе" к марокканскому берегу, чтобы наблюдать за погрузкой с лодок. Плоские низкие тени, темные фигуры, приглушенные голоса - без единой искорки света, без единого лишнего звука, без радиосвязи: только безымянное пощелкивание в радиопередатчиках на условленных волнах да один звонок по мобильному телефону на каждую лодку, чтобы удостовериться, что на земле все идет хорошо. Капитан Черки с тревогой вглядывался в экран радара - не появится ли след, мавр, что-то непредвиденное, птица, прожектор, который осветит их, неся с собой крах или ад. Где-то в ночи, в открытом море, борясь с тошнотой таблетками и смирением, Альберто Рисокарпасо, окруженный своими радиоаппаратами, телефонами, проводами и батареями, сидел перед дисплеем портативного компьютера, подключенного к Интернету, контролируя все происходящее подобно авиадиспетчеру, следящему за движением доверенных ему самолетов.
     Дальше к северу, в Сотогранде, доктор Рамос, наверное, курил трубку за трубкой, слушая радио и мобильные телефоны, по которым до этого еще никто никогда не говорил и которыми предстояло воспользоваться только один-единственный раз - в эту ночь. А в одном из отелей Тенерифе, на много сотен миль ближе к Атлантике, Фарид Латакия разыгрывал последние карты рискованного блефа, благодаря которому, если повезет, операция "Нежное детство" должна была завершиться согласно намеченным планам.
     Это правда, подумала Тереса. Доктор был прав. Мне совсем ни к чему здесь находиться, и все-таки я стою тут, облокотившись на планшир этого провонявшего рыбой сейнера, рискуя свободой и жизнью, играя в странную игру, от которой на сей раз не могу устраниться. Прощаясь со столькими вещами, которые завтра, когда здесь встанет солнце, в эти минуты сверкающее в небе Синалоа, навсегда останутся позади. Я стою тут с хорошо смазанной "береттой" и полным магазином патронов "парабеллум", которые оттягивает мне карман. С оружием, которого я не носила при себе двенадцать лет и которое, если что-нибудь случится, понадобится мне скорее для себя, чем для кого-то другого.
     Это моя гарантия на случай, если что-то не сложится: гарантия того, что я не окажусь в какой-нибудь проклятой марокканской тюрьме, да и в испанской тоже. Уверенность в том, что я в любой момент могу уйти туда, куда я хочу уйти.
     Она бросила окурок в море. Как последний переход долгого пути, подумала она. Последнее испытание перед тем, как отдохнуть. Или предпоследнее.

***

     - Телефон, сеньора.
     Она взяла сотовый телефон, протянутый капитаном Черки, вошла в рубку и закрыла дверь. Это был СА388, специальная модель, закодированный для использования полицией и секретными службами; Фарид Латакия раздобыл таких шесть штук, заплатив на черном рынке целое состояние. Поднося телефон к уху, Тереса взглянула на экран радара - на то место, куда указывал капитан. С каждой разверткой антенны темное пятно "Холоитскуинтле" в миле от "Тарфайи" приобретало все более четкие очертания. У самого горизонта над покрытым мелкой рябью морем различалась светлая точка.
     - Это Альборанский маяк? - спросила Тереса.
     - Нет. До Альборана двадцать пять миль, а маяк виден только с десяти. Это наше судно.
     Она прижала телефон к уху. Мужской голос произнес: "Зеленый и красный, мои сто девяносто". Тереса снова глянула на экран и повторила эти слова вслух; капитан в это время подкручивал ручку дальномера, чтобы определить расстояние. "Мой зеленый, все о'кей", - прозвучало в телефоне, и, прежде чем Тереса успела повторить эти слова, связь прервалась.
     - Они видят нас, - сказала Тереса. - Швартоваться будем с их правого борта.
     Они находились вне марокканских территориальных вод, однако это не означало безопасности. Тереса навела радар на небо, опасаясь увидеть знак беды - тень таможенного вертолета. Может, сегодня на нем тот самый пилот, подумала она. Сколько времени прошло от той ночи до этой. От того до этого мгновения моей жизни.
     Нажатием кнопки она вызвала из памяти телефона номер Рисокарпасо.
     - Скажи мне, что наверху, - проговорила она, услышав лаконичное "Ноль-ноль" гибралтарца.
     - В гнезде, все по-прежнему, - был ответ. Рисокарпасо поддерживал телефонную связь с двумя людьми, расположившимися один на вершине Скалы с мощным биноклем ночного видения, другой - возле шоссе, проходящего вблизи вертолетной базы в Альхесирасе.
     У каждого по сотовому телефону. Тайные часовые.
     - Птица на земле, - сообщила она капитану Черки, выключая телефон.
     - Хвала Аллаху.
     Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не спросить у Рисокарпасо, как проходит остальная часть операции. Параллельная фаза. Время шло, и отсутствие новостей уже начинало тревожить ее. Или, если взглянуть с другой стороны, сказала она себе с горькой усмешкой, успокаивать. Она посмотрела на латунные часы, привинченные к переборке. В любом случае нет смысла мучиться неизвестностью. Получив сообщение, гибралтарец передаст его немедленно.
     Теперь огни корабля были видны совсем отчетливо "Тарфайя", приблизившись к нему, должна была погасить свои, чтобы рядом с ним стать невидимой для радаров. Тереса глянула на экран Полмили.
     - Можете готовить своих людей, капитан.
     Черки вышел из рубки, и Тереса услышала, как он отдает распоряжения. Выглянув в дверь, она больше не увидела теней, съежившихся у планшира: марокканцы сновали по палубе, готовя канаты и кранцы и складывая тюки в носовой части левого борта. Буксирный канат выбран, и мотор "Валианта" уже рычал, а его капитан готовился приступить к выполнению самостоятельных действий. Аркеньо доктора Рамоса со своими "ингрэмами" и гранатами, спрятанными под одеждой, по-прежнему сидели неподвижно, будто происходящее не имело к ним никакого отношения. Сейчас "Холоитскуинтле" был виден очень хорошо: контейнеры на палубе, навигационные огни, белый носовой, зеленый с правого борта, отражаются в гребнях мелких волн. Тереса видела это судно в первый раз, и она одобрила выбор Фарида Латакии. Надводный борт низкий, а под тяжестью груза просел еще ниже, лишь ненамного выдаваясь над уровнем воды. Это должно было облегчить дальнейшие действия.
     Черки вернулся в рубку, отключил автопилот и сам встал к штурвалу, чтобы осторожно подвести сейнер к контейнеровозу параллельно его правому борту и немного сзади. Тереса взялась за бинокль, чтобы получше рассмотреть "Холоитскуинтле", который постепенно сбавлял ход, однако, не останавливаясь совсем. Она увидела фигурки людей, снующих между контейнерами. Сверху, с правого крыла капитанского мостика, еще две фигуры - несомненно, капитан и кто-то из офицеров - наблюдали за "Тарфайей".
     - Можете гасить огни, капитан.
     Оба судна находились теперь достаточно близко друг от друга, чтобы их следы на экранах радаров слились воедино. Сейнер погрузился в темноту: сейчас его освещали только огни большого корабля, который чуть изменил курс, чтобы прикрыть его собой со стороны моря. Носовой огонь контейнеровоза исчез из виду, а зеленый сверкал с правой стороны капитанского мостика, как ослепительный изумруд. Расстояние между бортами все сокращалось, и обе команды готовились к швартовке. "Тарфайя" подладила свой ход, малый вперед, под скорость "Холоитскуинтле". Около трех узлов, прикинула Тереса. Секундой позже послышался глухой звук, похожий на выстрел; канат, как змея, взвился над бортом. Люди на сейнере подхватили его и закрепили, не слишком натягивая, за палубные кнехты. Аппарат выстрелил еще раз. Носовой швартов, потом кормовой.
     Ювелирно работая штурвалом, капитан Черки подвел свое судно борт о борт к контейнеровозу и сбросил собственный ход, не выключая, однако, двигателя. Теперь оба судна шли на одинаковой скорости; большое как бы вело на привязи меньшее. "Валиант", искусно управляемый своим капитаном, также был уже пришвартован к "Холоитскуинтле" немного впереди сейнера, и Тереса увидела, как команда начала поднимать на борт тюки. Если все сложится удачно, подумала она, глазами следя за радаром, а кончиками пальцев постукивая по дереву штурвала, управимся за час.

***

     Двадцать тонн отправились в Черное море - прямиком, без остановок. Когда лодка взяла курс на северо-восток, огни "Холоитскуинтле" уже таяли на темном горизонте значительно восточное. "Тарфайя", которая снова зажгла свои, находилась несколько ближе: ее носовой огонь, покачиваясь от легкого волнения на море, неторопливо двигался на юго-запад. Тереса отдала приказ, капитан двинул рукоятку рычага скорости, и лодка, набирая ход, запрыгала по гребням волн. Оба аркеньо, опустив на лица капюшоны своих непромокаемых курток, сидели на носу, чтобы придать ей остойчивость.
     Тереса снова вызвала из памяти телефона номер Рисокарпасо и, услышав сухое "Ноль-ноль", произнесла только:
     - Детей уложили спать. - Потом, глядя сквозь темноту на запад, будто пытаясь увидеть нечто, находящееся в сотнях миль от нее, спросила, нет ли новостей.
     - Отсутствуют, - был ответ. Тереса отключила телефон. Она смотрела на спину капитана, сидевшего перед панелью управления. Смотрела озабоченно. Вибрация мощных моторов, шум воды, удары волн, ночь, сомкнувшаяся вокруг, будто черная сфера - все это вызывало в памяти столько воспоминаний, хороших и плохих; но сейчас не время, решила она. Слишком многое поставлено на карту, слишком много нитей надо связать воедино. И каждый скачок катера на волнах, каждая миля, поглощаемая им со скоростью тридцать пять узлов, приближали ее к неизбежному решению всех этих дел. Тересе вдруг захотелось, чтобы этот бег без всяких ориентиров во тьме, где единственными светлыми точками были очень далекие огоньки земли или других судов, продолжался еще и еще. Продолжался бесконечно, чтобы можно было отодвинуть во времени все, что ей предстояло сделать, и оставаться здесь, словно повиснув между морем и ночью, в этой передышке на полпути, где нет ответственности за что бы то ни было, а есть только ожидание, и рев моторов за спиной, и резина бортов, упруго натягивающаяся при каждом прыжке, и ветер в лицо, и брызги пены, и темная спина мужчины, склонившегося над панелью управления, так напоминающая ей спину другого мужчины.
     Других мужчин.
     Это был час, такой же мрачный, как она сама. Она, Тереса. По крайней мере, именно так она ощущала ночь и саму себя. Небо, в котором лишь ненадолго появился тоненький серп месяца, а теперь не было ни его, ни звезд - только мрак, неумолимо наступающий с востока и уже готовый поглотить последнюю искорку носового огня "Холоитскуинтле". Тереса внимательно прислушивалась к своему иссохшему сердцу, а ее абсолютно спокойная голова подсчитывала и выстраивала по порядку, одну за одной, все еще не завершенные детали, как долларовые банкноты в пачках, с которыми она имела дело много веков назад на улице Хуареса в Кульякане - вплоть до того самого дня, когда рядом с ней затормозил черный "бронко", и Блондин Давила опустил окошко, и она, сама того не зная, вступила на долгий путь, в конце концов приведший ее сюда, в море неподалеку от Гибралтарского пролива, и запутавший в петли столь абсурдного парадокса. Она перешла через реку при высокой воде, со сбившимися на сторону вьюками. Или собиралась это сделать.
     - "Синалоа", сеньора!
     Восклицание вырвало Тересу из размышлений, заставило вздрогнуть. Черт побери, подумала она. Синалоа - как нарочно, именно в эту ночь, именно сейчас.
     Капитан указывал на огни, которые быстро приближались за стеной брызг и силуэтами телохранителей, скорчившихся на носу. Яхта шла курсом на северо-восток - светлая, белая, стройная, окруженная отражениями своих огней, пляшущих на поверхности волн. Невинная, как голубица, подумала Тереса. Капитан заставил "Валиант" описать широкий полукруг и подвел его к кормовой платформе, где уже стоял наготове один из матросов. Прежде чем телохранители, уже направлявшиеся к Тересе, чтобы помочь, успели приблизиться, она, прикинув силу качки, поставила ногу на упругую резину и, воспользовавшись моментом, когда лодку в очередной раз качнуло к яхте, перепрыгнула на платформу. Не простившись с людьми в лодке, не оглядываясь, она пошла по палубе, разминая онемевшие от холода ноги, а матрос отдал швартов, и лодка с тремя мужчинами, выполнившими свою миссию, ушла, взревев мотором, к своей базе в Эстепоне. Тереса спустилась в каюту, пресной водой смыла соль с лица, закурила и налила в стакан на три пальца текилы. Она выпила ее залпом перед зеркалом в ванной. От крепости из глаз брызнули слезы. Тереса стояла с сигаретой в одной руке и пустым стаканом в другой, глядя, как капли медленно стекают по лицу. Ей не понравилось выражение этого лица; а может, оно принадлежало не ей, а той женщине, что смотрела на нее из зеркала: темные круги под глазами, спутанные, жесткие от соли волосы. И эти слезы. Они снова встретились, и та, другая, выглядела более усталой и постаревшей. Вдруг Тереса повернулась, вошла в каюту, открыла шкаф, где лежала ее сумка, достала кожаное портмоне со своими инициалами и долго смотрела на потрепанную половинку фотографии, которую всегда хранила там; приблизив руку со снимком к лицу, смотрела, сравнивая себя с молоденькой девушкой: широко распахнутые черные глаза, плечи обнимает, словно защищая, рука Блондина Давилы в рукаве летной куртки.
     В кармане джинсов зазвонил телефон. Голос Рисокарпасо кратко, без лишних подробностей и объяснений, сообщил:
     - Крестный отец детей заплатил за крещение. - Тереса потребовала подтверждения, и голос ответил, что никаких сомнений нет:
     - На праздник прибыла вся семья. Только что подтвердили в Кадисе.
     Выключив телефон, Тереса снова сунула его в карман. Ее опять затошнило. Алкоголь не сочетается с качкой. С тем, что она только что услышала, и тем, чему предстояло случиться. Она осторожно вложила фотографию в портмоне, затушила в пепельнице сигарету, рассчитала три шага, отделявшие ее от унитаза, и, спокойно пройдя это расстояние, опустилась на колени, чтобы извергнуть из себя текилу и остатки слез.

***

     Еще раз умывшись и надев поверх свитера непромокаемую куртку, она вышла на палубу. Ее ждал Поте Гальвес - неподвижный черный силуэт у планшира.
     - Г