ресу. Казалось, он в раздумье - словно делает выбор между двумя объектами своей преданности или, вернее, взвешивает свою преданность одному из них.
     Преданность далекую, полинявшую. Изжившую себя.
     - Мы с ней хорошо знаем друг друга, - заговорил он наконец. - Или знали. Поэтому я отдаю себе отчет в том, что говорю. Она с самого начала предвидела, что произойдет между нами - тобой и мной.. Я не знаю, что было в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, да мне это и не важно. Я ведь никогда не задавал тебе вопросов. Но она не забывает.
     - И тем не менее, - настойчиво повторила Тереса, - именно Пати свела нас с тобой Тео набрал в легкие воздуха, будто собираясь вздохнуть, но так и не вздохнул. Он смотрел на свою левую руку на столе - на обручальное кольцо.
     - Может, она знает тебя лучше, чем ты думаешь, - ответил он. - Может, подумала, что тебе нужен кто-то... в разных качествах. И что со мной ты не рискуешь.
     - Не рискую? Чем?
     - Влюбиться. Осложнить себе жизнь... - Он улыбался, и от этого показалось, что он шутит. - Возможно, она увидела во мне замену, а не соперника. И, пожалуй, в некотором смысле она была права. Ведь ты никогда не позволяла мне переступать черту.
     - Мне перестает нравиться этот разговор.
     Как будто услышав ее слова, в дверях появился Поте Гальвес В руке он держал мобильный телефон и выглядел мрачнее обычного.
     - Что случилось, Крапчатый?
     Киллер нерешительно топтался у порога, не переступая его. Почтительный, как всегда.
     - Простите, что помешал, - выговорил он наконец. - Но, сдается мне, это что-то важное. Похоже, у сеньоры Патрисии проблемы.

***

     Это больше, чем проблема, поняла Тереса, оказавшись в отделении скорой помощи городской больницы в Марбелье. Обстановка была типичной для субботнего вечера: "неотложки" во дворе, носилки, голоса, люди в коридорах, суетящиеся врачи и медсестры. Пати сидела в кабинете одного из врачей: наброшенный на плечи жакет, перепачканные землей брюки, недокуренная сигарета в пепельнице, вторая зажата в пальцах, на лбу свежий синяк, на руках и блузке пятна крови. Чужой крови. А еще двое полицейских в коридоре, мертвая девушка на носилках и машина - новенький "ягуар" Пати с откидным верхом, разбившийся о дерево на повороте шоссе к Ронде: на полу пустые бутылки, по сиденьям рассыпано добрых граммов десять кокаина.
     - Вечеринка... - объяснила Пати. - Мы ехали с этой проклятой вечеринки.
     Язык у нее заплетался, на лице - недоумение и растерянность, как будто она не вполне понимала, что происходит. Тереса знала погибшую - смуглую, похожую на цыганку девушку, в последнее время не отходившую от Пати: ей только что исполнилось восемнадцать, но она была порочна, многоопытна и бесстыжа, как женщина за пятьдесят. Девушка погибла на месте - врезалась лицом в ветровое стекло, когда Пати, задрав ей юбку до самых бедер, ласкала ее на скорости сто восемьдесят километров в час.
     - Проблемой больше, проблемой меньше, - холодно пробормотал Тео, с облегчением переглянувшись с Тересой, когда они стояли над телом, накрытым простыней, набрякшей от крови с одной стороны головы (половина мозга, сказал им кто-то, осталась на капоте, среди осколков разбитого стекла). - А теперь взгляни на это с другой стороны. С хорошей. В конце концов, мы избавились от этой маленькой хищницы.
     От ее выходок, от ее шантажа. Разве нет?.. Это была опасная компания - при сложившихся обстоятельствах. Что же касается Пяти, и, кстати, к разговору о том, что ее следует вывести из дела, я думаю: что случилось бы, если бы...
     - Закрой рот, - прервала его Тереса, - или, клянусь, ты покойник.
     И сама вздрогнула. Внезапно она увидела себя словно со стороны - как она произносит эти слова, не обдумывая, а будто выплевывая, как они и пришли ей в голову: тихим голосом, без размышлений и колебаний.
     - Я просто... - начал было Тео.
     Вдруг его улыбка точно замерзла на губах, и он воззрился на Тересу, будто видел ее впервые. Потом как-то растерянно огляделся по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь мог услышать. Он был бледен.
     - Я просто шутил, - наконец договорил он.
     Сейчас, униженный или испуганный, он выглядел куда менее привлекательным. И Тереса не ответила. Ей было не до него. Она сосредоточилась на самой себе.
     Шарила внутри себя, ища лицо женщины, которая произнесла вместо нее те слова.

***

     К счастью, подтвердили полицейские, не Пати находилась за рулем, когда машину занесло на повороте, и это исключало обвинение в непредумышленном убийстве.
     Относительно кокаина и всего остального дело можно было уладить с помощью денег, очень тактичных действий, соответствующих хлопот и подходящего судьи - при условии, что пресса не будет чересчур вмешиваться. Жизненно важная деталь. Потому что эти вещи, сказал адвокат (время от времени он с задумчивым видом искоса поглядывал на Тересу), начинаются с сообщения, затерявшегося среди прочих в отделе происшествий, а заканчиваются шапками на первых полосах газет. Так что надо быть осторожнее. Потом, когда с формальностями было покончено, Тео остался позвонить в несколько мест и пообщаться с полицейскими - по счастью, муниципалами алькальда Пестаньи, а не жандармами из дорожного патруля, а Поте Гальвес подогнал к двери джип "чероки". Они аккуратно вывели Пяти, пока никто не успел проболтаться или репортеры не разнюхали о происшедшем. В машине, привалившись к Тересе, вдыхая свежий ночной воздух, струящийся из полуопущенного переднего окна, Пати немного пришла в себя.
     - Как жалко, - тихо повторяла она; по ее лицу то и дело проносились блики встречных фар. - Как жалко. - Глухим, убитым голосом, не совсем внятно выговаривая слова. - Как жалко эту девочку. И тебя тоже, Мексиканка, - прибавила она, помолчав.
     - Мне наплевать, чего тебе там жалко, - раздраженно ответила Тереса, глядя на светофор поверх плеча Поте Гальвеса. - Пожалей лучше свою чертову жизнь.
     Пати молча отодвинулась, прислонилась головой к стеклу окна. Тереса неловко поерзала на сиденье. Черт побери. Дважды за этот час она сказала то, чего не собиралась говорить. А кроме того, на самом деле она не сердилась. Вернее, сердилась, но не столько на Пати, сколько на саму себя; в общем-то, ответственность за все лежала на ней - или она считала, что на ней. Почти за все. Поэтому через несколько минут она взяла подругу за руку, такую же холодную, как неподвижное тело, оставшееся в больнице, под пропитанной кровью простыней.
     - Ну, как ты там, жива? - тихо спросила она.
     - Жива, - ответила Пати, не отодвигаясь от окна.
     Она снова оперлась на руку Тересы, лишь когда выходила из машины. Раздевать ее не стали: как только ей помогли лечь, она уснула - беспокойно, неглубоко. Во сне Пати все время металась и вскрикивала. Тереса долго сидела в большом кресле рядом с кроватью: три сигареты, одна за другой, и большой стакан текилы. Сидела почти в темноте и думала, думала. Небо за раздвинутыми шторами было усыпано звездами, в море, за погруженным во мрак садом и пляжем, двигались далекие огоньки. Наконец Тереса встала, собираясь идти к себе в спальню, но в дверях остановилась и, подумав, вернулась. Подойдя к кровати, легла рядом с подругой на самый краешек, стараясь не разбудить ее, и долго лежала так, слушая измученное, надрывное дыхание. И продолжая думать.

***

     - Ты не спишь, Мексиканка?
     - Нет.
     Прошептав это, Пати чуть придвинулась. Теперь их тела слегка соприкасались.
     - Мне очень жаль, что все так вышло.
     - Не беспокойся. Постарайся уснуть.
     Опять воцарилось молчание. Им уже целую вечность не случалось быть вот так, вдвоем, наедине, вспомнила Тереса. Почти с самого Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Или даже без "почти". Она лежала неподвижно, с открытыми глазами, прислушиваясь к неровному дыханию подруги. Теперь Пати тоже не спала.
     - У тебя есть сигареты? - спросила она, помолчав.
     - Только мои.
     - Давай, сойдут и твои.
     Тереса встала, подошла к комоду, где лежала сумочка, и достала две сигареты "Бисонте" с гашишем. Огонек зажигалки осветил лицо Пати: набухший фиолетовый синяк на лбу, распухшие, пересохшие губы.
     Мешки от усталости под глазами, пристальный взгляд на Тересу - Я думала, нам удастся это сделать, Мексиканка.
     Тереса снова улеглась на спину с краю, взяла с тумбочки пепельницу и поставила на живот. Все очень медленно, чтобы дать себе время подумать.
     - Мы это сделали, - произнесла она наконец. - Мы добились очень многого.
     - Я имела в виду не это.
     - Тогда я не знаю, о чем ты.
     Пати придвинулась ближе, повернулась на бок Она смотрит на меня в темноте, подумала Тереса. Или вспоминает меня.
     - Я думала, что смогу это выдержать, - сказала Пати. - Мы с тобой вместе, вот так. Я думала, у нас получится.
     Как странно все это, размышляла Тереса. Лейтенант О'Фаррелл. Та же самая. Как странно и как далеко, и Сколько трупов за спиной, на этом пути. Трупов людей, которых мы, живые, убиваем, сами того не желая.
     - Никто никого не обманывал... - Сказав это, она поднесла к губам сигарету; огонек ярко разгорелся между пальцами. - Я там же, где была всегда. - Она задержала в легких дым, выдохнула. - Я никогда не хотела...
     - Ты правда так считаешь?.. Что ты не изменилась?
     Тереса раздраженно покачала головой.
     - Что касается Тео... - начала она.
     - Ради бога! - презрительно рассмеялась Пати. Тереса чувствовала, как все тело подруги сотрясается от этого смеха. - К черту Тео.
     Опять наступило молчание - на сей раз долгое.
     Потом Пати снова тихо заговорила:
     - Он спит с другими... Ты знаешь об этом?
     Тереса пожала плечами - мысленно и на самом деле понимая, что Пати не заметит ни того, ни другого. Я не знала, подумала она. Может, и подозревала, но дело не в этом. Оно всегда было не в этом.
     - Я никогда ничего не ждала... - продолжала Пати каким-то отсутствующим голосом. - Только ты и я. Как прежде.
     Тересе захотелось сделать ей больно. Из-за Тео.
     - В счастливые времена Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, правда?.. - язвительно произнесла она - Ты и твоя мечта. Сокровище аббата Фариа Никогда еще они не иронизировали на эту тему.
     Никогда не говорили об этом вот так. Пати помолчала.
     - Ты тоже была в этой мечте, Мексиканка, - наконец послышалось в темноте.
     Слова прозвучали одновременно оправданием и упреком. К черту, подумала Тереса. Это не моя игра - ни тогда, ни сейчас. Так что к черту.
     - Мне наплевать, - произнесла она вслух. - Я в нее не просилась. Это было твое решение, а не мое.
     - Это правда. Иногда жизнь мстит человеку, исполняя его желания.
     Это ко мне тоже не относится, подумала Тереса. Я не желала ничего И это самый большой парадокс моей чертовой жизни. Она загасила сигарету и, повернувшись к тумбочке, поставила пепельницу - Мне никогда не приходилось выбирать, - сказала она. - Никогда. Все пришло само, так что мне оставалось только вписаться. И точка.
     - А мне?
     Да, подумала Тереса. Именно к этому все и сводится.
     - Не знаю... В какой-то момент ты отстала, поплыла по течению.
     - А ты в какой-то момент превратилась в настоящую сукину дочь.
     Наступила долгая пауза. Обе лежали неподвижно.
     Не хватало только стука решетки или шагов надзирательницы в коридоре, а то можно было бы подумать, что они в Эль-Пуэрто. Старый ночной ритуал дружбы.
     Эдмон Дантес и аббат Фариа мечтают о свободе и строят планы на будущее.
     - Я думала, у тебя есть все, что нужно, - сказала она. - Я заботилась о твоих интересах, я помогала тебе заработать много денег... Я рисковала и работала. Разве этого мало?
     Пати ответила не сразу:
     - Я была твоей подругой.
     - Ты и есть моя подруга, - поправила Тереса.
     - Была. Ты же не остановилась, чтобы оглянуться.
     А есть вещи, которые никогда..
     - Черт побери. Несчастная жена, страдающая оттого, что муж много работает и не думает о ней столько, сколько она заслуживает... Ты к этому гнешь?
     - Я никогда не претендовала...
     В Тересе нарастало раздражение. Все дело только в этом, сказала она себе. Пати не права, потому я и злюсь.
     Лейтенант - черт бы ее побрал - или то, что от нее осталось, кончит тем, что повесит на меня все и вся, вплоть до сегодняшнего трупа. Мне и тут приходится подписывать чеки. Платить по счетам.
     - Да будь ты проклята, Пати. Кончай разыгрывать сцены из дешевых сериалов.
     - Понятно. Я и забыла, что нахожусь в присутствии Королевы Юга.
     Она произнесла эти слова со смехом - тихим, прерывистым, отчего они прозвучали еще более едко.
     Только подлила масло в огонь. Тереса приподнялась на локте. В висках у нее застучала глухая ярость. Головная боль.
     - Что я тебе должна?.. Давай, скажи мне это прямо в глаза. Скажи, и я расплачусь с тобой.
     Пати лежала неподвижной тенью в свете луны, видневшейся в уголке окна.
     - Речь не об этом.
     - Не об этом?.. - Тереса придвинулась ближе. Настолько близко, что ощущала дыхание Пати. - Я знаю, о чем речь. Потому ты и смотришь на меня так странно: считаешь, что отдала чересчур много, а взамен получила слишком мало. Аббат Фариа доверил свою тайну не тому человеку... Верно?
     Глаза Пати блестели в темноте. Две одинаковых неярких искорки - два отражения лунного света за окном.
     - Я никогда ни в чем тебя не упрекала, - очень тихо произнесла она.
     От бьющего света луны в глазах защипало. А может, не от луны, подумала Тереса. Может, мы обе с самого начала обманывались. Лейтенант О'Фаррелл и ее легенда.
     Внезапно ей захотелось рассмеяться: какая же я была молодая и глупая! Потом накатила волна нежности, залившая ее до кончиков пальцев, до полураскрывшихся от удивления губ. А затем ее сменил приступ злости, пришедший как помощь, как решение, как утешение, поданное той Тересой, что всегда подкарауливала ее в зеркалах и среди теней. И она приняла его с облегчением. Ей необходимо что-нибудь, что стерло бы эти три странных секунды, заглушило бы их жестокостью, отсекло, как удар топора. Ее вдруг охватило абсурдное желание резко повернуться к Пати, усесться на нее верхом, яростно встряхнуть ее, а может, ударить, сорвать одежду с нее и с себя и крикнуть: ну, сейчас ты получишь все сполна, одним махом, и наконец-то наступит мир. Однако она знала, что дело не в этом. Знала, что этим не оплатить ничего, и они уже слишком далеки друг от друга, потому что идут каждая своей дорогой, которым больше не суждено пересечься. И в двух искорках, светившихся совсем рядом с ее лицом, она прочла, что Пати понимает это так же ясно, как и она.
     - Я тоже не знаю, куда иду.
     Так сказала она. А потом придвинулась еще ближе к той, кто некогда была ее подругой, и молча обняла ее.
     Нечто внутри у нее сломалось, рухнуло и этого уже не поправить. Бесконечное, безутешное горе. Будто девушка с разорванной фотографии - та, с большими удивленными глазами, - вернулась, чтобы заплакать у нее в душе.
     - Лучше бы тебе знать, Мексиканка... Потому что ты можешь дойти.
     Остаток ночи они пролежали обнявшись, неподвижно.

***

     Патрисия О'Фаррелл покончила с собой три дня спустя, в своем доме в Марбелье. Горничная нашла ее в ванне - голую, по шею в холодной воде. На полочке и на полу валялось несколько упаковок от снотворного и бутылка из-под виски. Пати сожгла в камине все личные бумаги, фотографии и документы, однако не оставила никакой прощальной записки. Ни для Тересы, ни для кого другого. Она ушла из жизни и из всего, как тихонько выходят из комнаты, осторожно прикрывая дверь, чтобы не шуметь.

***

     Тереса не поехала на похороны. Не поехала даже взглянуть на тело. Тем же вечером, когда Тео Альхарафе сообщил ей по телефону о случившемся, она взошла на борт "Синалоа" - единственными ее спутниками были члены экипажа и Поте Гальвес - и провела двое суток в открытом море, сидя в шезлонге на корме и глядя на кильватерную струю корабля. Не разжимая губ. Все это время она даже не читала. Смотрела на море, курила.
     Иногда пила текилу. Время от времени на палубе слышались шаги Поте Гальвеса, который всегда оставался где-нибудь поблизости, но на расстоянии - приближался к ней, только когда наступало время обеда или ужина, - молча стоял, облокотившись на перила, пока хозяйка не качала головой, и потом снова исчезал - например, принести ей куртку, если облака закрывали солнце или становилось холодно после заката. Члены команды держались еще дальше. Несомненно, синалоанец дал им соответствующие инструкции, и они старались не попадаться ей на глаза. Только дважды Тереса обратилась к капитану В первый раз - когда, поднявшись на борт, приказала: плывите, пока я не скажу "хватит", мне наплевать, куда, а во второй - когда через двое суток, стоя на мостике, обернулась к нему и сказала: возвращаемся Эти сорок восемь часов Тереса и пяти минут подряд не думала о Пати О'Фаррелл, да, впрочем, и ни о чем другом. Когда перед ее мысленным взором возникал образ подруги, всякий раз колыхание моря, кружащая вдали чайка, блики света на волнах, урчание двигателя под палубой, ветер, бросающий волосы в лицо, занимали все полезное пространство ее мозга. Великое преимущество моря в том, что можно часами смотреть на него, не думая. Даже не вспоминая, позволяя кильватерной струе уносить воспоминания с такой же легкостью, с какой они приходят. Расходиться, встречаясь с ними, как расходятся, встречаясь в ночи, огоньки кораблей. Тереса научилась этому у Сантьяго Фистерры: такое бывает только в море, потому что оно жестоко и эгоистично, как человек, а кроме того, в своей ужасной простоте не ведает смысла сложных слов - сожаления, раны, угрызения совести. Возможно, поэтому ему дано унимать боль Ты можешь узнать себя в нем или найти себе оправдание, пока ветер, свет, качка, шум воды, рассекаемой корпусом корабля, творят чудо отстранения, успокаивая до почти полного отсутствия боли любые сожаления, любую рану и любые угрызения совести.

***

     В конце вторых суток погода переменилась, барометр за три часа упал на пять делений, и задул крепкий восточный ветер. Капитан поглядывал то на Тересу, по-прежнему сидевшую на корме, то на Поте Гальвеса. В конце концов, синалоанец подошел к ней и сказал: погода портится, донья. Может, вы хотите отдать какой-нибудь приказ. Тереса молча взглянула на него, и он, пожав плечами, вернулся к капитану. В ту ночь, при шестисемибалльном восточном ветре, "Синалоа" шла с работающими вполсилы двигателями - раскачиваясь, меняя галсы, чтобы держаться носом к волне и ветру, и в темноте пена захлестывала нос и капитанский мостик. Тереса поднялась в рубку. Отключив автоматику, сама встала у руля, озаренная красной подсветкой нактоуза - одна рука на ручке штурвала, другая на рукоятках скорости, а капитан, вахтенный матрос и накачавшийся биодрамином Поте Гальвес наблюдали за ней из задней каюты, цепляясь за стулья и стол и разливая кофе из чашек всякий раз, когда "Синалоа" заваливалась на борт. Трижды Тереса выходила, добиралась до подветренного планшира, где ее хлестали вода и ветер, и извергала за борт содержимое желудка, потом молча возвращалась к штурвалу - растрепанные мокрые волосы, темные круги от бессонницы под глазами - и закуривала очередную сигарету Прежде ее не укачивало никогда. К рассвету шторм утих, ветер ослаб, и сероватый свет разгладил тяжелое, как свинец, море. Тогда она приказала возвращаться в порт.

***

     Олег Языков приехал к завтраку. Джинсы, незастегнутый темный пиджак поверх спортивной рубашки, кроссовки. Светловолосый, спокойный, по-прежнему крепкий, хотя за последнее время несколько раздался в талии. Тереса принимала его на просторном, выложенным красновато-коричневой плиткой крыльце, выходящем в сад, к бассейну и лужайке, которая тянулась под ивами до самой стены рядом с пляжем. Они не виделись почти два месяца - с того самого вечера, когда за ужином Тереса предупредила его о грядущем неизбежном закрытии "Юропиэн Юнион", русского банка на острове Антигуа, при помощи которого Языков переводил деньги в Америку. Это преду