ульта носили  красный
треугольник.
     Asoziale - антисоциальные элементы. Порой их еще называли Arbeitsscheue
- отлынивающие от работы, иными словами говоря,  лежебоки. Их  было немного.
Все немцы. В том числе несколько проституток.
     Самым  выдающимся представителем  антисоциальных  элементов  был  Эдгар
Миллер, немец из Эстонии, фармацевт по образованию. В эстонской армии Миллер
получил  чин старшего  лейтенанта  или  даже капитана и был, как он  хвастал
секретарем известного в Эстонии генерала Лайдонсра.  Миллер свободно говорил
по-эстонски, по-латышски и по-русски.
     В лагерь он попал за беспробудное пьянство, да и здесь его редко видели
трезвым. Как к пьянчужке необыкновенно веселого нрава к Миллеру относились в
Штутгофе неплохо.
     Долгое время он заведовал лагерной аптекой. Однажды Миллер вылакал весь
спирт устроил скандал и свалился у парадных ворот лагеря. Там Майер и Хемниц
обнаружили  неисправимого алкоголика намяли ему бока и  притащили к колодцу.
Хемниц держал Миллера; Майер обливал его водой а тот хоть бы хны! Уткнул нос
в лужу лежит и пузыри пускает.
     Майер  и Хемниц посадили  его в лужу, обложили с  боков кирпичами -  не
помогает! Миллер страшно чертыхался и снова падал. Чтобы тот не захлебнулся,
Майер  отволок  его к забору и  оставил там  на  ночь: может протрезвится. К
счастью,  стояла  теплая осень. На  другое утро дежурный  фельдфебель Петерс
снова начал приводить  Миллера в чувство. Он погнал  его в баню,  поставил к
стенке  взял   пожарную  кишку  и  направил  на  выдающегося   представителя
антисоциальных элементов струю холодной воды.
     -  Спасите, спасите,  спасите!  - что  есть  мочи орал Миллер,  не смея
сдвинуться с места.
     Вода дошла  Миллеру до колен, но холодная  струя била в него  с прежней
силой. Человек с богатырским  здоровьем и тот не выдержал бы бешеного напора
воды  более  получаса. Что  же  хотеть  от  несчастного  пьянчужки  Миллера.
Провизор вопил как недорезанный баран. Но и фельдфебель Петерс не унимался.
     - Весь спирт выпил, грязный  боров! Мне ни капельки не оставил. Думаешь
ты один на свете? Думаешь, мне не хочется?
     После  этого несчастья  Миллер вылетел из эсэсовской  аптеки, но быстро
устроился на  новом месте, - ему всегда удавалось  находить места  где легко
можно было что-нибудь "организовать". Краденые вещи Миллер сплавлял за стены
лагеря, получал за  них спирт и всегда был  пьян. Идет,  бывало,  Миллер  по
лагерю, орет во всю глотку пьяные песни - ну что с таким босяком, поделаешь!
     В дальнейшем  власти перестали обращать внимание на пропойцу. Наказывай
не наказывай - все равно налакается.
     Firziehung   -   воспитательный   арест   -   исключительная  категория
заключенных.  Их  присылали  в лагерь на ограниченный срок от трех недель до
шести месяцев. К жертвам  воспитательного ареста относились, преимущественно
разнорабочие  не  угодившие работодателям.  Поводами  для  отправки в лагерь
служили  лень,   непочтительное  отношение   к   благодетелям-работодателям,
оскорбление  их  действием  - кража корочки хлеба,  самовольная  отлучка, не
дозволенный уход в отпуск, опоздание на работу, побег с транспорта.
     Иногда  крестьянин просто хотел избавиться  от лишнего рта в хозяйстве,
от выплаты батраку  жалованья. Он посылал через посредство гестапо работника
в лагерь, а по истечении определенного времени забирал назад.
     За провинности такого рода  не  всегда и  не всех наказывали одинаково.
Если арестантов  присылало Быдгощское гестапо, их относили к  воспитательной
категории, если  Гданьское  или  Кенигсбергское  гестапо  -  поляки получали
воспитательную,  а  литовцы  и  русские  -  за  те  же   самые  проступки  -
политическую категорию. Заключенные попавшие в лагерь на воспитание не имели
треугольника и носили только номер на груди и на штанине.
     Мужчин  в  лагере воспитывали до такой степени рьяно, что они частенько
отправлялись из Штутгофа прямо на небо - к - Аврааму. Женщины проходили курс
наук  значительно  легче.  По истечении  срока их отпускали,  возвращая даже
отнятые вещи. Некоторые женщины попадали в Штутгоф по два, по три, и даже по
четыре раза. Таким любительницам  лагеря каждый раз пришивали по узкой белой
полоске  над  номером:  ни  дать ни  взять кавалеры  многочисленных орденов.
Только так и отмечалось их возвращение. Ничего другого с ними не делали.
     Polizeihaftlinge - полицейские арестанты. Тюрьмы Гданьской области были
переполнены,  а количество "нуждавщихся" в заключении не уменьшалось Поэтому
многих арестованных доставляли в Штутгоф как в гостиницу. Все они находились
в  непосредственном   ведении   Гданьского  гестапо.  Полицейские  арестанты
треугольника не имели  и порядковый  номер носили не  на груди,  а на  левом
рукаве. Это  были в большинстве своем поляки  - чистокровные  и онемеченные.
Допрашивали их  обычно со свойственной  гестапо гуманностью  и  отправляли в
лагерь сразу же после допроса, когда они еле  держались  на ногах. Некоторых
привозили  с кровоточащими, открытыми ранами, с гангреной. Некоторые умирали
едва  успев переступить порог лагеря. Гданьское  гестапо  имело  обыкновение
доставлять  в лагерь  "окончательно  допрошенных",  то есть  почти  мертвых.
Раненых и изувеченных на допросах было так много что даже Гейдель обозлился.
Правда обозлился только  летом 1944 года. Однажды  он даже написал рапорт  в
Берлин о причинах высокой  смертности в  Штутгофе. Виновато,  мол, гестапо -
мертвецами   снабжает!   Гейдель  совсем  взбесился:   приложил  к   рапорту
свидетельские показания и фотоснимки.
     С  того  времени гестапо  перестало  транспортировать  в  лагерь  живых
покойников.
     Редко  кого  из  полицейских  арестантов отпускали  после  допроса  или
оправдывали. Большинство зачислялось в  категорию политических заключенных -
то  есть обрекалось  на заточение  до  конца  войны. Некоторые  два-три года
сидели под следствием. Иным  удавалось  умереть самостоятельно, а  других по
всем правилам лагерной процедуры торжественно вешали.
     Rotspanier  - красные испанцы, обладатели  красного треугольника.  В их
жилах текла  отнюдь не  испанская  кровь. Люди разных  национальностей,  они
участвовали в гражданской войне в Испании, боролись на стороне республики. В
Штутгофе их было немного.
     Aus  der Wehrmacht -  военнослужащие. В основном  моряки  гитлеровского
флота. В  лагерь  они  попали  за  воровство, но  почему-то  носили  красный
треугольник - значит, были политическими заключенными.
     Kriegsgefangene - военнопленные.  Категория,  появившаяся  осенью  1944
года.  До того времени в  Штутгофе их  не было. Они  томились  в специальных
лагерях.  В   наказание  за   совершенные  там   преступления  военнопленных
отправляли в концентрационные лагеря. Тут они получали красный треугольник и
расценивались    наравне   с    другими    политическими   заключенными.   С
военнопленными-поляками поступали по-другому. Их спрашивали, не хотят ли они
вернуться  домой.  Кто  изъявлял  желание,  того  отпускали.   Ему  выдавали
соответствующие документы. Однако по пути домой гестапо ловило и  доставляло
освобожденных   в   Штутгоф   не  как   военнопленных,  а  как  обыкновенных
каторжников.  Все было шито-крыто. И нормы международного права соблюдались,
и поляки отдавали богу душу.
     Первыми  военнопленными   в   Штутгофе  были   30   поляков  участников
Варшавского восстания,  которых доставили в полной  военной форме. Среди них
была одна  женщина,  которая  вскоре  счастливо  разрешилась  от  бремени  и
подарила миру солдата. Поляки и новорожденный носили красные треугольники.
     Параграф 175,  или Homosexuelle.  Гомосексуалистами были  исключительно
немцы.  Они носили розовые треугольники. Некоторые  немцы уже в самом лагере
были вынуждены сменить красный или  черный треугольник на  розовый.  Когда в
1944 году был создан лагерный оркестр,  дирижером его был  назначен носитель
розового  треугольника. Был он  до того омерзителен, что даже от его  музыки
тошнило.
     Ну и публика, разрази ее гром!
     Berufsverbrecher   -   профессиональные  преступники,  носили   зеленый
треугольник острием вниз. Как правило, почти все немцы, они оправдывали свою
марку. Каждый  из  них  имел  не  меньше  пяти судимостей.  Профессиональных
преступников насчитывалось сравнительно немного - несколько сот. Отчаянные и
видавшие виды  молодчики,  они  составляли  лейб-гвардию  Хемница.  В  самые
тяжелые минуты он всегда мог положиться на них: профессиональные преступники
не  подводили  своего  шефа.   Не  случайно  Хемниц  так  дорожил  ими.  Они
безнаказанно своевольничали в лагере и верили, что  после  войны обязательно
выйдут на свободу. Обычно их называли Befau - "бефау".
     Polizeisicherungsverwahrte   -   сокращенно   их   называли   ПСФ.  Они
содержались  в лагере как лица  нуждавшиеся в усиленном полицейском надзоре.
Носили  они  тоже  зеленый треугольник  но острием  вверх. ПСФ за  уголовные
преступления  были  приговорены к бессрочной каторге.  Никакой надежды выйти
живыми из лагеря у них не было. ПСФ  вели себя скромнее чем профессиональные
преступники.  Некоторые  из  них были  жертвами трагических обстоятельств. В
группу ПСФ  входило всего несколько десятков человек, главным образом немцы,
немолодые  болезненные люди.  Были  среди них один поляк  и один  литовец  -
чеботарь  из  местечка Сейрияй,  добрый  человек,  бог  его  знает,  за  что
очутившийся за колючей проволокой. На ПСФ смотрели  как на самых отъявленных
бандитов,  но  они,  за  редким  исключением,  были  несравненно  порядочное
"бефау".
     Среди уголовников встречались иногда чрезвычайно интересные экземпляры,
не  говоря уже об убийцах. К ним, например,  принадлежал некий  Вилли Браун,
мой  хороший  приятель. Он работал на кухне и в тяжелое табачное безвременье
снабжал меня куревом.
     В 1919 году Браун был  бермонтовцем. (Бермонт и Авилов - офицеры бывшей
царской  армии,  вожаки  белогвардейских  банд, действовавших на  территории
Литвы.) Он орудовал  в окрестностях Шяуляй. Вилли  обстоятельно  рассказывал
мне, как они грабили и сбывали награбленное  добро.  На их языке мародерство
называлось - rubeln.
     - Не думай - успокаивал он меня, - другие бермонтовцы были не лучше Все
были одним миром мазаны, все, как и я, воровали.
     Полоса неудач началась в жизни Брауна в 1924 или 1925 году. Он свистнул
в  оккупированном  англичанами  Кельне  несколько мотоциклов. Англичане  его
поймали  и  передали  в  руки немецкой  полиции.  Браун  12 лет  шатался  по
концентрационным  лагерям, побывал в самых страшных  из них -  Маутхаузене и
Гусене.
     Когда он описывал  свои переживания в Маутхаузене и Гусене, даже у нас,
граждан Штутгофа, волосы вставали дыбом.  Люди, которые не отведали лагерной
похлебки,  никогда  не поверили  бы ему. Но Вилли говорил чистейшую  правду.
После  долголетних мытарств и нечеловеческих  страданий  он сохранил чувство
юмора и типичное рейнское остроумие. Браун и  в Штутгофе  мечтал  о свободе,
которую он обретет по окончании войны.
     - Лет десять поворую еще в свое удовольствие, - дружески  делился он со
мной своими сокровенными мыслями
     -  Я  столько  лет  пробыл  в  лагере,  что  честной  работой  меня  не
соблазнишь.
     На    таких   воров-головорезов,    как    Зеленке,    Браун    смотрел
пренебрежительно, свысока.
     - Эти  юноши, - говорил  он, - только  портят нашу репутацию, репутацию
порядочных воров.  Где  это видно -  убивать  людей?  Работать нужно  чисто.
Элегантно. Красиво. Со вкусом.
     Сидел как-то  раз Вилли Браун в нашей канцелярии и сосал сигарету. Дело
было днем, в рабочее время. Неожиданно вошел Хемниц.
     - Так что, Вилли - сказал Хемниц - куришь?
     - Курю, господин рапортфюрер.
     - Знаешь ли ты Вилли, что за курение я могу с тебя шкуру содрать?
     -  Прекрасно  знаю  господин  рапортфюрер.  Но  клянусь,  Вы  этого  не
сделаете...
     - Ну, ну - удивился Хемниц. - С чего ты взял?
     - Не станете же вы, сударь, портить отношения со своим работодателем.
     - Хо, ты, Вилли, должно быть, рехнулся или лишнего хватил?
     - Что  верно, то верно: хватил. Только опохмелиться не успел. Но я себя
совершенно обоснованно считаю вашим работодателем. Мы, воры, - насущный хлеб
полиции. Не  будь нас, воров,  пришлось  бы  вам пойти на фронт. А  там  еще
неизвестно,  как  бы дело  обернулось... Пока существует  воровская гильдия,
полиция может быть  спокойна.  У  нее всегда будет кусок хлеба.  Будет  кого
ловить, будет кого стеречь. Не так ли, господин рапортфюрер?
     - Так что, ты и  сейчас воруешь? - Хемниц пытался направить разговор  в
другое русло.
     - А то как же. Конечно ворую, господин рапортфюрер.
     - Смотри, Вилли, поймаю - плохо будет!
     -  Что вы, юноша! Разве  вам за  мной  угнаться, Я старый волк, - гордо
ответствовал   Вилли.   Браун  говорил  правду.   Он   был   вором-корифеем,
вором-виртуозом. Он любил свою профессию. Он был от нее без ума
     Осенью 1944 года Браун получил повышение. Вместе с рабочей командой его
отрядили в город Гданьск и вручили  бразды правления целой кухней.  Сторожем
продовольственного склада в Штутгофе назначили другого уголовника - Шпайера.
     Немощный,  почти развалина Шпайер был старый вор-каторжник, завистливый
и хищный  жулик,  он  прекрасно знал свое  ремесло,  но применял  его крайне
несимпатично:  сам  крал,  а  другим  не  давал.  Шпайер тащил мясо колбасу,
маргарин, но бывало украдет голодный узник ломоть хлеба или пару картофелин,
Шпайер  как  гончая,  преследует несчастного,  пока не размозжит  ему палкой
голову. Нет, несимпатичным вором был Шпайер.  Где ему  было тягаться с Вилли
Брауном - истинным поэтом.
     Jude  -  евреи.  Евреи   не  нация,  следовательно,  они   преступники,
подлежащие аресту. Родился  евреем  -  поезжай без  лишних  слов  в  лагерь.
Национальность  еврея определялась  его подданством. В  документах тюремщики
так  и  отмечали:  Haftart т.е. род  преступления  - еврей.  Национальность:
немец, француз, поляк русский, литовец и т.д.
     Евреи на груди и на спине носили шестиконечную звезду.
     Zigeuner - цыгане,  как и евреи  считались преступниками  за одну  свою
национальность. Их  забирали в  лагерь за то,  что они родились цыганами. Но
цыгане   носили   почему-то   красный  треугольник  и  рассматривались   как
политические заключенные.
     Из Литвы немцы пригнали в Штутгоф несколько цыганских семей. В наш блок
приходил 17-летний  цыганенок Станкевич. Раз в неделю он получал от нас хлеб
и табак. Часть подарка Станкевич съедал тут же, другую  прятал в  карман. Он
говорил, что отнесет матери,  которая сидела за колючей проволокой в женском
бараке.
     - А жене разве ничего не дашь?
     Он был женат. Его жена тоже сидела за проволокой.
     - Что мне жена! Умрет - возьму другую. А мать мне никто не заменит.
     В конце 1944  года  в некоторых  лагерях была введена совершенно другая
классификация заключенных.
     Русские  и  поляки  все  без  исключения  были  отнесены  в   категории
Auslandischezivilarbeiter  -  иностранные  гражданские рабочие.  А подданные
других  государств  так  и   остались  политическими  заключенными.   Однако
нововведение нисколько не улучшило положения русских и поляков. Да и реформа
эта  была  зафиксирована не во всех  лагерных  документах. Так и  осталась в
Штутгофе  "двойная  бухгалтерия"  -  старая  и  новая  классификации   мирно
уживались.
     Пресловутая  реформа  преследовала  одну цель. Она  должна была обелить
преступников,  почувствовавших близость расплаты  за  истязание  иностранных
граждан.
     Ведь союзники тоже мобилизовали на разные работы иностранцев. Чем, мол,
мы хуже? Для того и были заведены книги.
     Смотрите,  дескать,  и  у  нас  как  у людей...  Обратите  внимание  на
гражданских   рабочих  русского  и   польского   происхождения...   О  каких
заключенных вы говорите? У нас, поверьте, все как у вас...

        "ЛАГЕРНЫЙ СОЮЗ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ"
     В  лагере  томились  представители  двадцати   четырех-двадцати   шести
национальностей включая и народы СССР. Украинцы, белорусы, татары, мордвины,
киргизы и т.д. считались в лагере русскими.
     В количественном  отношении  первенство  в  лагере  удерживали  поляки.
Лагерь был построен  на польской земле и обслуживал преимущественно поляков.
Поляки  не  случайно  давали   наибольший  прирост  населения  Штутгофа.  Их
направляли сюда из  разных  отделений  гестапо:  из  Гданьска,  Кенигсберга,
Быдгоща, Штаргарда, Плоцка Граузензе, Картузова, Торуни и прочих пунктов.
     Второе место занимали русские, третье немцы, четвертое литовцы. В конце
1943 года немецкую и литовскую колонию неожиданно обогнали латыши. Они смело
конкурировали  по количеству даже с русскими и поляками. Как-то  раз из Риги
пригнали сразу трехтысячную партию - весьма разношерстную публику.  Были тут
и русские, но так как они являлись гражданами Латвии и говорили по-латышски,
их записали латышами.
     Латыши  вначале  вели  себя  высокомерно,  кичились   своим   латышским
происхождением.  Держались они  обособленно, собирались  кучками,  старались
даже создать  отдельные латышские рабочие  команды.  На  досуге и  на работе
латыши распевали свои песни особенно одну, с таким  запоминающимся припевом:
"Дзимдзи-рим-дзим-дзим".  Тянули   они  ее  с  упоением  дружно  налегая  на
"рим-дзим-дзим" несмотря на то, что благозвучный рефрен доставлял им немалые
неприятности...
     В марте 1944  года  пришел приказ  послать  две  тысячи  заключенных  в
концентрационный лагерь Маугхаузен на особо тяжелые  работы - дробить скалы.
Подбор  узников  зависел  от   эсэсовских  бонз,  а  также  от  заключенных,
работавших  в администрации. За три дня  подобрали две тысячи человек  и все
они оказались латышами.
     Какой  бы  вонючей  дырой ни  был  Штутгоф, но  он  не шел  ни в  какое
сравнение с Маутхаузеном - человеческой бойней в каменоломнях.
     После  отправки латышей литовцы опять  выдвинулись  на четвертое место.
Число  их особенно  не  изменялось,  постоянно колеблясь  в пределах трехсот
человек. Одни умирали,  на  их  место присылали  примерно  столько же новых.
Баланс не нарушался.
     Ранней весной  1944 года привезли 165  датчан.  До ссылки в Штутгоф они
как интернированные, жили в датских лагерях чуть ли не  санаторного типа,  У
каждого  была своя отдельная комната.  Один датчанин, художник,  театральный
декоратор  ухитрился там  не только официально жениться, но и  развестись со
своей избранницей.
     Датчане - рабочие, мастера, ремесленники,  моряки - в большинстве своем
были  коммунистами или сочувствующими,  социал-демократами  или  участниками
гражданской  войны  в Испании.  В  датскую группу  входили  также  несколько
деятелей городского самоуправления, инженеры, адвокаты, один художник и один
прекрасный шахматист. Немецкие  власти  решили,  что  в  датском  лагере  им
слишком хорошо жилось.  Везли датчан в  Германию в корабельных трюмах, набив
битком, как селедку. На немецкой земле их пересадили в поезда. Три дня им не
давали  пить. Ни  капельки.  Проводник эсэсовец  приносил  и выплескивал  на
глазах у измученных  жаждой ведро воды: смотрите, мол, как она поит землю...
В Штутгофе датчане образовали  свою  колонию.  Их поселили  вместе, в  одном
блоке. По  сравнению с  другими заключенными  они пользовались определенными
льготами  и  поблажками. Их никто не бил бессмысленно, не  гонял с места  на
место, не преследовал. Они  даже  получали  датские газеты.  Правда и печать
Дании  не  была свободна от  гитлеровской  цензуры,  тем не менее в  датской
прессе содержалось  больше  сведений, чем в  немецкой. Датчане  не  кичились
своим происхождением и выполняя рабские повинности, не распевали под охраной
своих  палачей народные  песни...  Никто над  датчанами не  смеялся. Все  их
любили и уважали. У  нас,