, как они называли его за высокий рост, останется на службе герцога, он недолго будет оруженосцем.
     В последующие дни стало для всех очевидным, что Жильберт находился на дороге к счастью, по которой его вела рука успеха. Так на заре, во время их пути по тропинкам, покрытым росой, где росли белые астрочки, к Жильберту подъехал конюх и сказал, что юный Генрих, граф, как его стали называть с этого времени, желает еще побеседовать с мистером Вардом об Англии. Жильберт приблизился к нему мелким галопом и поехал рядом с юным принцем. Более часа он отвечал на множество вопросов, касавшихся английских вельмож, английских деревьев,скота и собак.
     - В скором времени все это будет моим,- сказал, смеясь, мальчик,- но так как я никогда не видал моего будущего королевства, мне нужны ваши глаза, чтобы иметь о нем понятие.
     И ежедневно, после полудня, за Жильбертом являлся посланный, и он отправлялся к юноше рассказывать историю Англии. Он разговаривал с мальчиком, как со взрослым мужчиной, рассказывая ему о своей стране на сильном и энергичном языке серьезного человека такие дела, которые давно были у него на сердце.
     Генрих слушал его, расспрашивал, опять слушал и раздумывал про себя обо всем слышанном. И все это он запоминал не на день, не на неделю, но на все время своего существования - в мальчике вырастал с часу на час король.
     Иногда герцог слушал их беседу и вставлял в разговор несколько слов; чаще же он ехал один вне кортежа, глубоко задумавшись, или призывал к себе одного из самых старых рыцарей. Когда тонкий слух Жильберта схватывал отрывки их разговора, то они обыкновенно беседовали о сельских делах, о жатве, скотоводстве, лошадях и цене на хлеб.
     Таким образом они свершали свей путь и через некоторое время достигли полей, покрытых грязью, оставленной наполовину высохшей рекой. Здесь и там, вне бесплодного обширного пространства возвышались зеленые бугорки, на которых были выстроены замки из серого камня. Но на низменности находились грязные дома кирпичников, бедно живших близ реки. Затем к реке местность вдруг несколько поднималась, образуя улицу с каменными и кирпичными домами. Жильберт, приподнявшись на стременах, чтобы лучше видеть над головами спутников, заметил между домами на острове замок французского короля. Этот дворец с башенками, валами, подъемным мостом и с толстыми серыми стенами был в то время самой солидной крепостью во всем свете.
     Наконец кортеж остановился, и герольд герцога приблизился к воротам; по другую их сторону находился герольд короля. Раздался звук рога, и звонкие громкие голоса заговорили однообразным тоном обычные в таком случае фразы. Затем последовало молчание, потом опять звук трубы, обмен слов, и, наконец, в последний раз опять раздался звук трубы. После этого герольд герцога возвратился к кортежу, а герольд короля вышел на подъемный мост. За ним следовал мужчина в богатой белой суконной одежде, с вышитыми золотом лилиями, блестевшими на осеннем солнце, как маленькие огненные языки. Штандарт герцога развернулся ветерком, подувшим с реки, и величественный кортеж медленно двинулся к подъемному мосту по деревянной мостовой, пересекавшей самую широкую часть реки. Он направился через главные ворота на большой почетный двор.
     Жильберт ехал позади молодого Генриха, который в шутку называл его своим канцлером и не хотел, чтобы он удалялся с его глаз.
     Во дворе против наружной стены возвышались большие здания, а посредине находилось жилище короля. Под портиком, на верхних ступенях, ведущих к главному входу, король и королева в парадных одеждах, окруженные всем двором, с большой церемонией ожидали Готфрида Плантагенета, великого сенешаля Франции и брата по могуществу.
     Жильберт сразу заметил, что король был жалкий мужчина, бледный, белокурый с рыжей бородой, несколько полный, с угрюмыми голубыми глазами, но все-таки похожий на рыцаря. Королева же Франции была самая красивая женщина на свете, и когда глаза молодого человека заметили ее, то долго не могли насмотреться.
     Она настолько отличалась от всех женщин, известных ему, что его представление о женщине с этого часа совершенно изменилось на всю жизнь... Это было самое совершенное соединение красоты, грации и силы.
     Другие женщины, без сомнения, тоже обладали этими преимуществами, но те, которые имели их, были так же известны, как победители и знаменитые поэты.
     Глаза Жильберта устремились на нее, и в продолжение минуты он был погружен в экстаз; в это время он не мог бы описать ни одной черты лица королевы. Но когда она заговорила с ним, его сердце забилось, а веки содрогнулись: ее образ остался навсегда в его памяти.
     Как ни был молод Жильберт, но отдать свое сердце с первого взгляда на женщину противоречило его суровому, меланхолическому расположению духа. Не любовь и не предвестник любви увлекли его, пока он смотрел на королеву. Это было впечатление чистого видения, как ослепление, причиняемое блестящим светом, и головокружение, вызванное внезапным сильным движением.
     Она была так же высока, как король, но в то время, как он был тяжел и неуклюж, безукоризненные формы королевы не допускали ни одного неграциозного движения, а непринужденная соразмерность ее малейшего жеста выражала необычайную энергию, которую никакая усталость не могла умалить. Когда она делала движение, Жильберт желал, чтобы она никогда не отдыхала; когда же движение прекращалось, он думал совершить преступление против красоты, возмутившей его покой.
     Ее обнаженные под утренним солнцем лицо и шея были нежны и прозрачны, как лепестки апельсинового цветка в мае месяце. Казалось, они, как сами цветы, расцветали на солнце и воздухе, во время росы и дождя и хорошели, а не портились от прикосновения жара или холода. Белая, упругая и безупречная шея подымалась, как мраморная колонна к нежной мочке уха, а линия, изящно вылепленная, стремилась в грациозном изгибе, полном красоты, к округленности подбородка, как бы сделанного из слоновой кости, с восхитительной ямочкой - высшей чертой природной красоты. Густая масса ее волнистых волос разделялась равными прядями на обе стороны и придерживалась зеленой шелковой повязкой, поверх которой была надета корона. Но на ней не было длинного вуаля, и широкие волны ее волос развевались на ее плечах и спине, как плотная мантия. Они были того восхитительного и живого цвета, какой бросает осенью заходящее солнце сквозь листву дуба на старую стену. Все ее лицо было ослепительно, начиная с волос до белого лба, от лба до глаз гораздо темнее сапфира и светлее горного ручейка, от оттенка кожи ослепительной белизны персиковых цветов до перламутровых щек и коралловых губ.
     На ней было очень обтянутое нижнее платье из тонкого зеленого сукна, вышитое серебром мелким рисунком, в котором геральдическая корона Аквитании чередовалась с лилией. Зеленый кожаный пояс, богато вышитый, плотно обхватывал вокруг боков линию ее обтянутой юбки; его длинные концы падали прямо до земли. Верхнее шелковое платье со множеством складочек было также зеленое, но без вышивки. Парадная мантия из сукна, затканного золотом, и подбитая соломенного цвета шелковой материей, образовывала на ее плечах широкие складки, которые были прикрыты ее распущенными волосами; она придерживалась на груди золотым витым шнурком. Вопреки моде того времени ее узкие рукава стягивались на кисти рук, которые были закрыты зелеными перчатками с вышитой короной Аквитании.
     В то время как юный Генрих, стоявший слева от отца, преклонив колено взял одетую в перчатку руку королевы и прикоснулся губами к ее вышивке, Жильберт стоял позади него, а следовательно против королевы. Он не подозревал, что ее глаза устремились на него в то время, как его были прикованы к ней, и когда королева заговорила, он вздрогнул от удивления.
     - Кто это? - спросила она, улыбаясь, заметив, какое сильное впечатление произвела на него ее красота.
     Генрих полуобернулся, сделал шаг назад и взял руку Жильберта.
     - Это мой друг,- сказал он, притягивая его вперед,- но если вы любите меня, вы полюбите также и его, да скажите королю, чтобы он назначил его тотчас же рыцарем.
     - У вас сильная рекомендация, сударь,- сказала королева.
     Она опустила глаза на энергичное лицо царственного ребенка и засмеялась; но, подняв голову, она снова встретила глаза Жильберта, и тон ее смеха странно изменился, перейдя затем в короткое молчание.
     Давно Элеонора не видала такого обворожительного человека; к тому же она тяготилась своим святошой мужем. Она была внучкой Вильгельма Аквитанского, великана, трубадура и влюбчивого человека. И неудивительно, что в ее глазах сверкнула молния, и ожила каждая фибра ее прекрасного тела.
     - Я думаю, что полюблю вашего друга,- сказала она Генриху, все еще продолжая смотреть на молодого человека.
     Такова была первая встреча Жильберта с королевой, и когда она протянула ему руку, которую он взял, склонившись на колено, она бессознательно притянула юного Генриха совеем близко к себе и, обвив рукой его шею, с такой нежностью сжала ему плечо, что он поднял на нее глаза.
     Но если бы кто-нибудь сказал ей тогда, что она напрасно полюбит Жильберта, будет разъединена с белокурым королем и сделается женой мальчика с квадратным лицом и тяжелой рукой, кудрявая голова которого едва достигала ее плеча, то пророку пришлось бы за это поплатиться, как это часто случалось с предсказателями будущего.
     В это время король спокойно разговаривал с герцогом Готфридом, который вскоре приблизился к королеве с приветствием, не подозревая, какие странные мысли овладели в один момент тремя сердцами. Третьим был Генрих.
     Когда королева протянула правую руку его отцу, левая все еще лежала на его плече, и в то время, как она хотела ее отнять, мальчик схватил ее обеими руками и удержал. Внезапно кровь бросилась ему в лицо до корней волос; в первый и последний раз в своей жизни Генрих Плантагенет был даже смешон. Чувствуя это, он старался спрятать свое лицо, но все-таки не отпускал руки королевы.

VII

     Во время пребывания герцога Готфрида в Париже ему оказывали при дворе короля высокие почести, но мало ободрили относительно плана союза против Стефана. Над некоторыми из его единомышленников тяготела рука времени. Другие от бездействия и лишнего досуга занимались не только тем, что находили хорошим, но еще и тем, что было дурно, как некогда выразились английские хроникеры об английских рыцарях. Одни говорили, что гасконское вино превосходно, но другие уверяли, будто бургундские виноградники лучше, и подобные важные вопросы, очевидно, не должны были оставаться открытыми. Впрочем, чаще всего их представляли на суд, в особенности когда доказательства и свидетельства были трудно достижимы. Таким образом двор заседал день и ночь, не приходя к соглашению относительно вердикта.
     Жильберт не научился засиживаться часами за стаканом вина и медленно туманить ум, замечая тот час, когда комната начинала кружиться вокруг оси его головы. Кроме того Генрих беспрестанно удерживал его у себя, говоря, что он единственный воздержанный человек из всех рыцарей и оруженосцев при дворе его отца. Мальчик не хотел отпускать Жильберта от себя, исключая случаев, когда проводил время с королевой; тогда он горячо желал удаления своего друга. Сначала королева забавлялась детской страстью юного принца, но так как она предпочитала Жильберта обществу мальчика, то ей вскоре надоела эта легкомысленная игра, заключавшаяся в том, чтобы безумно влюбить в себя двенадцатилетнего ребенка.
     Впрочем, Генрих был из скороспелок и предусмотрительнее своих лет, благодаря чему не замедлил догадаться о предпочтении своего кумира к другу.
     Но он успокаивал себя тем, что Жильберт кажется равнодушным к королеве и ходит к ней по ее приказанию, повинуясь скорее ее словам, а не личному влечению.
     Был прекрасный осенний полдень, теплый, как летом. Целые рои мух собрались вокруг раскрытых дверей больших конюшен, перед глубокими сводами, ведущими на главную кухню, и вокруг окон помещения рыцарей и оруженосцев. Воздух был тих, как бы усыплен, и не слышно было ни одного звука в обширной ограде двора замка...
     В тени, позади церкви, где находился навес, укрывавший от жары, играли в мяч Генрих и Жильберт.
     После дюжины ударов, когда большая часть победы оставалась за Генрихом, мальчик бросил мяч к своим ногам, чтобы стянуть сетку, которую он сделал на своей руке, обматывая тетиву лука вокруг своих пальцев и ладони, как обыкновенно делалось до изобретения отбойника. Вдруг он полуобернулся и встал перед Жильбертом с раздвинутыми ногами, сложив руки на груди. Они были обнажены до локтя, так как он снял свою суконную куртку и остался в вышитой рубашке, засучив рукава. Его рубашка была стянута на талии кожаным поясом, а ее воротник был совершенно свободен и полуоткрыт. Голова мальчика была обнажена, и он был очень красен и разгорячен.
     - Ответите ли вы, мистер Жильберт, откровенно на один вопрос? - спросил он, смотря в глаза своего друга.
     Жильберт привык обращаться с ним, как со взрослым мужчиной, что делали все окружавшие его лица, исключая королевы, и ответил утвердительным кивком головы.
     - Не находите ли вы,- спросил мальчик,- что французская королева самая красивая женщина в свете?
     - Да,- ответил Жильберт не улыбаясь и без малейшего колебания.
     Очень сближенные глаза молодого принца заблестели все усиливавшимся гневом, в то время как багровела его шея, и кровь поднималась к щекам, а от лица ко лбу.
     - Так вы любите ее? - гневно спросил он Жильберта.
     И слова с трудом сходили у него с языка.
     Хотя Жильберта не так-то легко было застать врасплох, но это заключение было так внезапно и неожиданно, что прежде чем улыбнуться, он вытаращил глаза от удивления.
     - Я...- спросил он - Я люблю королеву?.. Столько же, как мечтаю добиться королевской короны.
     Генрих пристально посмотрел на него еще с минуту, затем кровь медленно исчезла с его лица, сделавшегося спокойным.
     - Я вижу, что вы серьезны,- сказал он, поднимая мяч, закатившийся к его ногам,- хотя не понимаю, почему не овладеть бы короной короля, как и его женой?
     При этих словах он ударил по мячу.
     - Вы слишком молоды, чтобы нарушить разом все десять заповедей,- заметил Жильберт.
     - Молод! - воскликнул мальчик, держа мяч на воздухе.- Такими же были Давид, когда убил великана, Геркулес, когда задушил змея, как вы рассказывали на днях. Молод! - повторил он во второй раз, силясь сдержать презрение.- Вы должны знать, мистер Жильберт, что тринадцатилетний Плантагенет равняется какому бы то ни было двадцатилетнему мужчине. Как я мог победить вас, играя в мяч, хотя вы старше меня шестью годами, так я могу побить вас другим образом и относительно королевы, хотя она наполовину влюблена в вас, как говорит весь двор. В один прекрасный день она будет моей, если даже ради этого я должен буду убить этого короля-молитвослова с круглым, как блюдо, лицом.
     Жильберт не был застенчив, как не отличался и физической трусливостью, но все-таки он посмотрел вокруг себя с некоторым беспокойством, когда мальчик произнес эти хвастливые угрозы.
     Место, избранное ими для игры в мяч, представляло глубокий тенистый угол, где церковь образовала правое крыло замка. Каждое утро в продолжение нескольких часов дюжины баранов и ягнят выщипывали там траву, после чего их запирали в стойла, находившиеся на другом конце двора замка. Трава, быстро выраставшая там, сохранялась свежей даже в самые жаркие дни благодаря глубокой тени. Стена церкви, выстроенная из каменных плит, была плоская и гладкая. Она поддерживалась через правильные промежутки откосными устоями, стремившимися в вышину, прямо с каменных скатов около аршина вышины. Промежуток между последним устоем и стеной замка служил прекрасным местом для игры, и поистине образцом площадок для современной игры в мяч. Стена замка была с этой стороны также гладкая, почти без окон. Только в нижнем этаже, на большом расстоянии от угла, было одно окно; другое же было, по меньшей мере, в четырех или пяти футах от земли, как раз над тем местом, где играли Жильберт и Генрих. Оно было сделано на нормандский образец с двумя круглыми арками, тянувшимися к капители грубо вытесанной маленькой каменной колонны, разделявшей их. Играя в мяч, Жильберт часто замечал это окно, хотя оно было иногда не перед его глазами, однако даже тогда он инстинктивно оборачивался назад по направлению к нему.
     Нежный, тихий смех раздался в летнем воздухе над его головой. Он поднял глаза, чтобы узнать, откуда неслись эти серебристые звуки. Юный Генрих тоже повернул глаза по тому же направлению и промахнулся поймать мяч.
     Его детское пухлое лицо сделалось алым; Жильберт же медленно побледнел, подался шаг назад и, сняв свою круглую заостренную шляпу с белокурых волос, приветствовал королеву.
     - Вы слышали нас, сударыня,- воскликнул мальчик, красный от гнева.- Но я этому рад, потому что вы услышали правду.
     Королева опять засмеялась и обернула голову, как будто с целью убедиться, не находится ли кто-нибудь позади нее в комнате. Ее белая рука была положена на каменный подоконник; это означало, что она намерена уйти. Жильберту даже казалось, что ее тонкие пальцы ударяли по камню успокоительно. Затем она снова склонилась. Несколько запоздавших цветов и душистых трав росли в вазе, стоявшей в нише окна. Это были душистый базилик, розмарин и веточка плюща, который попробовал зацепиться за тонкую колонну и, успев, в этом лишь наполовину, висел над краем окна. Единственная месячная роза вносила живость оттенка в красивый зеленый тон.
     Королева еще улыбалась, когда клала на край подоконника свои локти, а на скрещенные руки свой подбородок.
     Она была довольно близко от игроков в мяч, чтобы они могли слышать ее, даже если бы она говорила вполголоса.
     - Вы сердитесь на то, что мистер Жильберт испугался? - спросила она, глядя на Генриха.- Или вы боитесь потому, что его высочество, граф Анжуйский, в гневе? - прибавила она, поворачивая глаза к Жильберту.
     Он улыбнулся ее манере, с какой она начала разговор. Генрих же подумал, не насмехается ли она над ним, и покраснел еще белее.
     Не удостаивая ее ответом, он поднял мяч и подбросил его довольно ловко над навесом, играя один. Королева опять засмеялась уже над тем, что он так решительно отвернул от нее свое лицо.
     - Хотите ли вы поучить меня играть в мяч, тогда я сойду к вам? - спросила она Генриха.
     - Это не женская игра,- ответил он резким тоном, продолжая подбрасывать мяч.
     - А вы, мистер Жильберт, не дадите ли мне урока?
     Когда королева обернулась к молодому человеку, то смеявшиеся глаза королевы сразу сделались серьезными, улыбавшиеся губы выражали нежность, а голос дышал лаской.
     Не смотря на нее, Генрих чувствовал эту перемену и видел, что она наблюдает за его другом. Он подбросил мяч как попало, закинув его слишком высоко, чтобы иметь возможность поймать. Не беспокоясь о том, куда он укатился, разгневанный принц удалился, подняв свой кафтан, положенный на траву. Накинув его на руку, он надел на голову другой рукой свою остроконечную шапку и удалился с видом оскорбленного достоинства. Королева следила за ним улыбавшимися глазами, но более не смеялась.
     - Не выучите ли вы меня игре в мяч? - спросила она Жильберта, колебавшегося, что ему предпринять.- Вы еще не ответили мне.
     - Я буду всегда готов к услугам вашего величества,- ответил молодой человек, склоняя немного голову и делая жест рукой, в которой была его шляпа, как бы отдаваясь в ее распоряжение.
     - Во всякое время? - спросила она спокойно.
     Жильберт поднял глаза, опасаясь дать обещание, важности которого он не понимал,- и не ответил сразу. Но она не повторила своего вопроса.
     - Подождите,- сказала она, прежде чем он заговорил.- Я сойду к вам.
     Она сделала жест, почти неуловимый, как бы посылая ему привет, и исчезла. Жильберт стал прогуливаться, заложив руки за спину и устремив глаза в землю; он заметил заброшенный Генрихом мяч лишь тогда, как едва не н