смерть чистая, без пятна на его благочестивом рыцарстве - славная смерть. Она может любить его без опасения позже и произносить сладкие слова на его могиле.
     Не было жестоким послать его на такую смерть, если его дни были сочтены, и сам он будет ей благодарен, что его предпочла пред всеми, выбрав предводительствовать авангардом в такой опасности, так как крестовый путь ведет на небо. Но если он пройдет живым чрез тысячи мечей, он приобретет себе честь на всю жизнь.
     Она молилась за него одного и освятила его громадный щит на собственном алтаре от всего своего страстного сердца, в котором текла кровь ее деда и сына, которого она должна была родить много времени спустя, и который назывался Львиным Сердцем.
     Бледная она молилась так:
     ?Всемогущий, всесправедливый Бог, истинный, который приказывал платить добром за зло, заставляющий страдать, чтобы люди могли быть спасены, помоги мне отказаться от самого дорогого в моей жизни. Услышь меня, о Боже, услышь женщину, грешницу, имей к ней сожаление. Услышь меня, Господи, и если я погибну, пусть душа этого человека будет спасена. Владыка добрый и милосердный, Иисус Христос, приношу к Тебе мой грех и твердо обещаюсь быть верной и противиться моим злым желаниям и мыслям и отказаться от них. Услышь, Христос, грешницу! Я жертвую этим верным сердцем для служения Тебе и ради чести Твоего святого креста. Благослови его щит, чтобы он был оплотом против врага, а также оружием, чтобы он шел пред нами и, спасая наших солдат, привел нас в Иерусалим к Твоей священной гробнице. Одари его Твоей милостью и дай ему силы и просвети ему сердце. Услышь меня и помоги мне! О Христос! Услышь грешницу и любящую женщину. Боже милостивый, создатель всего, да низойдет Твоя высокая милость на этого чистого сердцем человека. Даруй, чтобы он не лишился храбрости во всю жизнь и в минуту смерти. Услышь меня, грешную женщину, Ты, который вместе с Отцом и Сыном царишь в своей славе из века в век?.
     После молитвы она оставалась несколько минут на коленях опустив голову на сложенные руки и настолько сжатые, что дерево налоя причинило ей царапины.
     Это был самый скорбный момент, так как она намеревалась дать торжественное обещание и видела, что между ней и ее любовью восстают вера, Бог и уважение к клятве.
     Наконец она поднялась и взяла щит, поцеловала середину поперечной перекладины, и ее губы оставили маленький след на свежей позолоте.
     - Он никогда не узнает, что это означает,- сказала она, глядя на след своего поцелуя,- я думаю, что никакая стрела, никакое копье не ударятся в это место.
     Внезапно ее охватило желание еще целовать щит, как будто ее губы могли дать ему более силы, чтобы защищать Жильберта. Но она вспомнила о своей молитве и не поддалась этому желанию, унеся щит из часовни в палатку и поставив его против стола.
     Через некоторое время Анна Ош приподняла занавес и пропустила мимо себя Жильберта, а сама остановилась на пороге.
     Он учтиво поклонился, но без унижения и смирения, и остался стоять, слегка побледнев от своих страданий; его глаза устремились на нее с видимым усилием. Королева заговорила холодно и отчетливо.
     - Жильберт Вард, вы спасли мою жизнь и отослали обратно мой подарок. Я призвала вас, чтобы дать вам две вещи. Вы можете пренебречь одной, но не можете отказаться от другой.
     Он взглянул на нее и под наружной холодностью открыл нечто, чего еще никогда не видел... нечто божественно женское, неизведанное им до тех пор в своей жизни, что его трогало более, чем ее прикосновения. Он испугался этого и рассердился на себя.
     - Государыня,- сказал он с какой-то дикой холодностью,- я не нуждаюсь ни в каких подарках, отравляющих вашу благодарность.
     - Сударь,- возразила Элеонора,- в чести, которую я желаю вам предложить, нет яда. Я взяла у вас щит... почтенный щит вашего отца... и я возвращу вам его с девизом, который никогда не заставит стыдиться ни вас, ни ваших потомков. Носите мой аквитанский крест в память того, что вы сделали.
     Она взяла щит и протянула ему с выражением почти строгим, и ее глаза остановились на месте, которое она поцеловала. Жильберт изменился в лице, так как был взволнован. Он опустился на одно колено, чтобы принять щит, и его голос задрожал, когда он сказал:
     - Государыня, я буду носить всегда эту эмблему в воспоминание о вашем величестве и прошу Бога, чтобы он позволил мне носить ее с честью так же, как и сыновьям моих сыновей после меня.
     Элеонора подождала секунду, прежде чем заговорила.
     - Вы можете его недолго носить,- сказала она, и ее голос сделался мягким и слегка дрожал,- так как я хочу от вас большой услуги, которая будет для вас почестью перед другими.
     - Если это в моей власти, я сделаю,- ответил Жильберт.
     - Тогда выберите себе шестьдесят человек из дворян и воинов, хорошо вооруженных, и будьте всегда на один день впереди армии, подстерегая неприятеля и постоянно посылая нам курьеров так же, как мы будем их посылать к вам, так как я не доверяю нашим греческим проводникам. Таким образом вы спасете нас всех от истребления, которое постигло в горах немецкого императора. Сделаете вы это?
     Снова лицо Жильберта прояснялось, так как он понял всю опасность и честь этого предложения.
     - Я исполню это преданно, да поможет мне Бог,- ответил он.
     Жильберт хотел встать, но королева продолжала говорить:
     - Госпожа Анна, дайте мне меч Аквитании.
     Анна Ош принесла в бархатных ножнах большое лезвие с крестообразной рукояткой, окруженной золотой сеткой, сделанной по руке старого герцога. Королева медленно вытащила меч и возвратила ножны.
     - Сударь,- сказала она,- я хочу вам дать рыцарство, чтобы вы могли командовать солдатами.
     Жильберт был поражен. Он молча поклонился, опустился на колени и соединил руки, как того требовал обычай.
     Королева положила левую руку на рукоятку громадного меча, а правой перекрестилась. Жильберт тоже перекрестился так же, как и Анна, которая встала на колени слева от королевы, так как этого требовал торжественный обряд. Элеонора заговорила:
     - Жильберт Вард, так как вы получите сейчас из моих рук меч и без приготовления, то прежде проверьте себя, нет ли у вас смертного греха, который был бы помехой этому достоинству.
     - Клянусь честью моего меча, что я не могу упрекнуть себя ни в каком смертном грехе,- ответил Жильберт.
     - Тогда произнесите рыцарскую клятву. Обещайте пред Всемогущим Богом, что будете вести честную, безупречную жизнь.
     - Я буду так жить, да поможет мне Бог.
     - Обещайте, что лучшими своими силами вы будете защищать христианскую религию против неверных, и что вы скорее перенесете смерть, жестокую смерть, чем отступите от нашего Создателя Иисуса Христа.
     - Я буду верен до смерти, да поможет мне Бог.
     - Обещайте, что вы будете уважать женщин и покровительствовать им, что будете защищать слабых и во все время будете сострадательны к бедным, предпочитая себе самому тех, которые в затруднительном положении и нужде.
     - Я это сделаю.
     - Обещайте, что будете преданы и подчинены вашей законной королеве.
     - Обещаю быть верным и подчиняться моей королеве и государыне Матильде Английской и ее сыну принцу Генриху Плантагенету, и в этом свидетельница - ваше величество.
     - И вложите ваши руки в мои, как вашей законной государыни по доверенности.
     Жильберт протянул свои сложенные руки королеве, которая взяла их в свои, в то время как Анна Ош, все еще стоявшая на коленях, держала большой меч.
     - Влагаю свои руки в руки моей госпожи королевы Матильды Английской, и я буду ее слуга навсегда,- сказал Жильберт.
     Но руки королевы были, как лед, и несколько дрожали.
     Она взяла меч Аквитании и держала его поднятым в правой руке, несмотря на тяжесть, произнося слова посвящения.
     - Жильберт Вард, будьте верным рыцарем на жизнь и на смерть. Если дела верные, если дела честные, если дела справедливы, если дела чистые, если дела достойные, если дела имеют хорошую славу, если они полны добродетели и заслуживают похвал,- обдумайте это, исполните их скорее и умрите за них.
     Когда она перестала говорить, то положила на левое плечо Жильберта меч плашмя и оставила его на минуту, потом она его подняла и прикоснулась еще два раза; затем снова положила длинное лезвие в ножны.
     - Рыцарь Жильберт, встаньте.
     Он встал перед ней, так как знал, что остается еще делать согласно обряду; но не огонь пробежал по нему, а беспокойная дрожь. Лицо королевы было бледно, как мрамор, и прекрасно. Она сделала шаг к нему с протянутыми руками; правая над левой рукой Жильберта, а левая под его правой. Элеонора холодно поцеловала в щеку любимого человека один раз по королевскому обычаю. Он также ее поцеловал.
     Она отступила, и глаза их встретились. Вспомнив обо многом прошлом, он думал увидеть тень прежней неприятной встречи, но напротив встретил лицо, которого он не знал, выражающее страдание и твердую решимость.
     - Идите, рыцарь Жильберт,- сказала она.- Идите побеждать и, если надо, умереть для того, чтобы другие могли жить и выиграть сражение ради креста Христова.
     Он вышел, и Анна Ош приблизилась к королеве.
     - Анна,- сказала королева,- благодарю вас. Я хочу остаться одна.
     Она повернулась и вошла в свою маленькую часовню и преклонила колена пред алтарем, устремив глаза на то место, где лежал щит.

VI

     Таким образом Жильберт Вард сделался рыцарем, и до последнего дня на щите Вардов находился крест, который был дан их предку Элеонорой Аквитанской, прежде чем она сделалась королевой Англии. Многие завидовали Жильберту, обещавшему держаться с горстью избранных им людей на день расстояния впереди, но большее число предпочитало комфортабельно греться ночью у огня бивуака. Такие были счастливы, что их не выбрали на суровую жизнь впроголодь, длинное путешествие на полуживых от голода лошадях, имея вместо постели плащ и одеяло, дежуря поочередно ночью и просыпаясь каждое утро, не зная, доживут ли они до заката.
     По правде сказать, опасности было меньше, чем затруднений. Жильберт отправился с лучшими греческими проводниками, и он имел полную власть над их жизнью и смертью настолько, что они боялись его хуже сатаны и не посмели бы скрыть от него истины, но когда он избирал направление для похода и посылал сказать слово армии через посланного, ему часто отвечали, что император и король были другого мнения, потому что слушали некоторых греческих лгунов. Так как император, король и королева соглашались, что каждый из них уступит всегда мнению двух других, то мнение Элеоноры не часто брало верх, и приходилось следовать ему или прибегнуть к открытому разрыву.
     Тогда Жильберт молча скрежетал зубами и делал все зависящее от него, возвращаясь назад за несколько миль, отыскивая новую дорогу, пробегая много миль и храбро перенося унижения, так как дал слово.
     Но мало-помалу это унижение сделалось честью даже среди его солдат, которые видели ежедневно, что Жильберт прав, и стали ему доверять, следуя за ним в огонь и в воду. Армия королевы сознавала все, и это доверие начало прививаться у других, французов, немцев, поляков и богемцев, и когда отряды следовали по назначенному Жильбертом пути, все шло хорошо. Для лошадей находилась вода и фураж, продовольствие и хорошее место стоянки. Напротив, часто, когда король и император выбирали дорогу, приходилось переносить голод, холод и недостаток воды.
     Солдаты начали говорить между собою: ?Это - дорога сэра Жильберта, и потому для нас праздничный день?, или: ?Это дорога короля, и сегодня - пятница?. В дни Жильберта они пели во время пути, и его имя весело звучало вдоль бесконечной линии воинов. Вскоре Жильберта полюбили многие крестоносцы, которые никогда его не видели, и почти все солдаты.
     Наконец, они прибыли в Эфес, очень усталые и таща за собою несколько больных. Сам император Конрад, несмотря на свою силу, был болен. Он встретил в Эфесе курьеров, прибывших морем от греческого короля, которые просили его, а также всех солдат, возвратиться в Константинополь, чтобы провести там зиму и выждать момент для возвращения морем в Сирию. Он принял предложение в виду того, что храбрые немцы были разбиты и утомлены своим походом и неудачей, перенесенной прежде, чем достигли Никеи. Армия короля и королевы продолжала путь одна до большой долины Меандры, где она расположилась лагерем, чтобы отпраздновать день Рождества с большой благодарственной службой за очевидное покровительство им неба до последнего дня.
     Жильберт со своими спутниками прибыл в лагерь накануне Рождества и когда их узнали, то раздались во всей армии приветственные громкие крики; солдаты покинули костры, починку оружия и платья, бросившись навстречу исхудалому человеку, в заржавленных доспехах, верхом на изнуренной лошади, в сопровождении спутников еще в худшем положении. Его плащ был весь в грязи и насквозь промочен дождем, его кольчуга заржавела и только местами блестела; его большая нормандская лошадь была одна кости и кожа. Альрик и Дунстан следовали за ним в рубищах. От усталости и недостатка пищи лицо Жильберта сделалось угрюмо, но по-прежнему строго и гордо, и первые увидевшие их перестали его приветствовать и смотрели на него со страхом. Тогда он так любезно улыбнулся и с такой добротой, что крики возобновились и раздались по всему лагерю.
     Затем те, которые кричали, увлеченные течением, последовали за всадниками, по два, десять и двадцать человек до тысяч. Они так стеснились вокруг Жильберта, что заставили его двигаться с большой медленностью; в продолжении многих недель они слышали его имя, зная, что он хлопочет об их безопасности, и вокруг бивачного огня рассказывались чудесные истории об его терпении и храбрости. Таким образом его возвращение было триумфом, и этот день остался памятным в его жизни. Пока армия стояла лагерем, у него не было никакого дела, он приезжал туда на отдых, и у него ничего не было крайне важного для сообщения начальству. Он приказал слугам открыть свой багаж среди разложенной груды вещей, привезенных на мулах, раскинуть палатку возле палаток своих прежних товарищей.
     Пока Дунстан и Альрик повиновались его приказаниям, он сел на положенное седло. Его измученная лошадь ела возле него, погрузив свой нос в мешок с овсом. Все, что он видел, ему было знакомо, и все ему казалось далеким и отделенным от него неделями опасности и усталости.
     Несметная толпа, окружавшая его, рассеялась, видя, что он не отправится теперь к королю. Только триста или четыреста солдат, наиболее любопытных, остались и сгруппировались вокруг открытого пространства, где была раскинута его палатка. Многие знакомые пришли к нему поговорить; он поднялся и обменялся с ними пожатием руки, ответив каждому несколько слов, но ни один из вельмож, которые заискивали у него после подвига спасения жизни королевы, не потрудились к нему прийти, несмотря на оказанную им услугу.
     Похвалы толпы и восторженные восклицания солдат казались приятными для его слуха, но он ожидал большего, и отчаяние оледенило его душу, когда, несколько часов спустя, сидя в своей палатке, он обсуждал вместе с Дунстаном вопрос о том, в каком несчастном положении и жалком виде находилось его оружие, и о невозможности достать другое. Жильберт был настолько одинок и забыт, как будто он не посвятил в последние два месяца всей энергии, которою обладал, для обеспечения безопасности похода великой армии.
     - Не надо жаловаться, сударь,- сказал Дунстан в ответ на отчаянное восклицание Жильберта.- Вы живы и здоровы, и нашли ваш багаж нетронутым, а это более, чем я надеялся относительно греческих проводников. У вас есть для перемены одежда и бобовый суп на ужин. Мир не так дурен, как кажется.
     - Взамен,- отвечал Жильберт с горькой улыбкой,- мои кости сломаны, оружие заржавело, а мой кошелек пуст. Будьте довольны, если можете, при таких обстоятельствах.
     Он встал, предоставив Дунстану приняться за работу по очистке от ржавчины кольчуги, и, взяв шапку, вышел один, вздыхая почти теплый полуденный воздух. Был сочельник, и день выдался блестящий и светлый, но на Жильберте не было надето плаща благодаря уважительной причине, что у него был один и тот обратился в лохмотья. Но он так часто подвергался дурной погоде в эти несколько недель, что приучился ко всякого рода бедам, и немного более их, немного менее не считалось.
     Впрочем Дунстан был совершенно прав, и Жильберту не было никакой причины жаловаться. Без сомнения, королева пришлет за ним на другой же день, и если бы он захотел представиться ей немедленно, то она тотчас приняла бы его с честью. Но он был в дурном настроении и сердился на себя и на весь свет, а молодость заставляла его скорее поддаться гневу, чем рассудить и переменить настроение. Как только было возможно, он вышел из лагеря и пошел гулять по зеленым берегам спокойного Меандра. Стояла зима, но трава была так же свежа, как весной, и дул соленый ветерок с моря. Страну он знал и сам выбрал ее местом стоянки; он даже был дальше, когда курьеры привезли ему приказ возвратиться. На севере тянулись высокие горы по ту сторону Эфеса, тогда как на юге и западе горы Кадма и Тавра выделялись своей неровностью и остроконечностью. Там армия должна пробить себе дорогу к Атталии. Оставался еще час до заката солнца, и светлый воздух принял первый отблеск вечера. В долине, тут и там, всегда зеленый остролист, выраставший маленькими группами, выделялся на отблеске заходящего солнца блестящими точками на своей тени в том месте, где лучи скользили золотой стрелой.
     Жильберт надеялся быть один, но он встретил так далеко на берегу речки, как только мог видеть, толпы праздношатающихся, и среди них большинство было с ветками остролистника и молодых кипарисов, которые они несли в лагерь для рождественского праздника, так как в лагере было много северян-норманнов, франков из Лотарингии, северян из Польши и Богемии, и каждый северянин хотел иметь пред своей палаткой елку, как делали их предки по старинной языческой вере.
     Придворные дамы Элеоноры в богатых платьях и развевающихся плащах также прогуливались верхом для своего удовольствия, в сопровождении рыцарей, они были без оружия, исключая меча или кинжала. Там было тоже много черноглазых мужчин и женщин, прибывших из Эфеса в праздничном наряде, чтобы посмотреть на большой христианский лагерь.
     Все было спокойно, блестяще и красиво на взгляд, но мало гармонировало с мрачными мыслями Жильберта. На повороте течения реки местность делалась несколько возвышеннее, и резко поднимались бесплодные холмы над зеленой травой, как бы маленькая пустыня среди плодородной равнины. Почти инстинктивно Жильберт повернул в эту сторону, поднимаясь по камням, пока не достиг самой возвышенной равнины, где он сел с чувством глубокого удовлетворения, что отделался от себе подобных.
     Местность, где он уселся, находилась около шестидесяти футов над уровнем реки, и хотя он не мог ясно слышать разговоры проходивших групп, но мог заметить выражение каждого лица. Он был удивлен, как часто выражение каждого согласовалось с не выраженными мыслями.
     Солнце закатывалось медленно, и Жильберт, не имея никакой мысли о прошедшем времени, внимательно рассматривал приближавшуюся к нему кавалькаду. Она была от него еще на расстоянии полмили, а он уже заметил в первом ряду бегущую лошадь и даже на таком расстоянии он был уверен, судя по непринужденной походке животного, что это была арабская кобыла королевы.
     Они приближались легким галопом, и через две или три минуты он мог различить лица тех, кого знал,- саму Элеонору, Анну Ош, Кастиньяка и двух рыцарей, которые всегда находились в эскорте королевы, и двадцать других, ехавших позади группами по двое или по трое. Жильберт неподвижно рассматривал их, и ему не пришла мысль, что он сам, сидя на самой возвышенной скале и одетый в темно-красную одежду, освещенную заходящим солнцем, привлечет взгляды. Но, прежде чем приблизиться настолько, чтобы узнать его, королева заметила Жильберта, и в ней проснулось любопытство; несколько минут спустя, она узн