. Жильберт на это не обратил внимания.
     - Вы желаете раздвинуть толпу, чтобы дать королеве место? - спросил Дунстан.
     - Очевидно я этого хочу.
     Жильберт посмотрел вопросительно на Дунстана, хотя его голос быль суров.
     - Но мы не можем проложить ей дорогу сквозь толпу, - прибавил он, все еще смотря перед собой. Дунстан принялся тихо смеяться.
     - Ставлю на пари мою жизнь за новую куртку, что я могу заставить эту толпу вертеться, как волчок. Но вы, я знаю, не можете этого сделать.
     - Почему? - спросил Жильберт, быстро наклоняясь, чтобы лучше расслышать.- Что вы хотите сделать, чего я не могу?
     - То, чего благородная кровь никогда не может исполнить,- сказал слуга с оттенком горечи.- Получу ли я новую куртку, если спасу леди Беатрису и королеву Франции?
     - Двадцать! - ответил Жильберт.- Все, что вы потребуете, но только делайте скорее.
     Дунстан наклонился и что-то еще поднял из-под ноги.
     - Я только мужик,- сказал он, поднимаясь,- но я могу рисковать жизнью для дамы так же, как и вы, и если я выиграю, то хочу получить лучше меч, чем новую одежду.
     - Вы получите более, чем это,- ответил Жильберт, изменившимся тоном.- Но если вы нашли средство для спасения, ради Бога, торопитесь, как раз время!
     - Прощайте, сударь! - сказал Дунстан.
     Жильберт услышал эти два слова, и пока они еще звучали в его ушах, Дунстан проскользнул между оруженосцами и рыцарями, окружавшими их, и вскоре скрылся.
     Не прошло и минуты, как воздух наполнился диким воплем с грозными и ясными словами, которые тысячи людей должны были слышать с самого начала, и все-таки они повторялись беспрестанно.
     - Король обманул нас!.. Король изменил кресту!..
     В этот самый момент из ловко напрактиковавшейся руки Дунстана полетел камень и ударил лошадь короля между глаз, в богатый налобник, весь вышитый золотом. Конь грозно встал на дыбы во весь рост, и прежде чем он наклонил голову, чтобы броситься, гневный крик Дунстана снова рассек воздух, и второй камень ударил прямо в грудь короля, он скатился сначала на седло, затем на землю.
     - Король нам всем изменил!.. Изменник!.. Изменник!..
     Никогда еще не видели такой массы лихорадочных и пораженных ужасом людей, внезапно растерявшихся от неоспоримой очевидности большого поражения, которое может погубить их самих.
     Прежде чем закричать, Дунстан проскользнул между людьми, не знавшими его ни с виду, ни по имени, и второй камень еще не достиг своей цели, как он исчез и очутился на другой стороне. Теперь он был молчалив, губы его были сжаты, и черные непроницаемые глаза смотрели вперед. Он исполнил свою работу и знал, что с ним случится, если его узнают. Но никто не обращал на него внимания.
     Беспорядочная толпа поспешила к королю с возрастающей яростью, как переменчивое море во время зимней бури, ревя и вопя. Большинство хотело побить его камнями и разорвать на куски, но многие, более зрелые и хладнокровные, сомкнулись вокруг него, плечо к плечу, с обнаженными мечами, блестевшими под солнечными лучами, решившись защищать своего государя.
     В один момент были забыты немецкие беглецы, император и его армия; сама идея святой войны и креста исчезла среди неистового беспорядка наступавших и твердой защиты партизанов короля. Неизмеримая масса людей, которые неслись вперед, подталкиваемые находившимися позади, заставляли Людовика и окружающих его продвигаться на более возвышенное место. В своей жестокой беде, почти отчаиваясь освободить своих спутниц от погибели, королева издали слышала новое смятение и почувствовала, что теснившая их толпа наконец отхлынула. Слово ?изменник? проносилось, как быстрое эхо, из уст в уста, беспрестанно повторяемое с гневом или с недоверчивостью, так что не было человека из ста тысяч, уста которого не произносили бы роковых слогов. Элеонора видела, как ее муж и его приближенные вынули мечи и махали ими в воздухе, стоя на холме, она услышала позорное слово, и жестокое презрительное выражение оживило на минуту ее лицо. Она знала, что обвинение было ложно и безусловно бессмысленно для честных сердец; все-таки она ненавидела мужа и в особенности потому, что безумец мог бросить ему в лицо такое слово. Обеспеченная авторитетом и территориальным богатством гораздо большим, чем король, а также популярностью, какой он никогда не добился бы, она смотрела на него, как на презренного царька, за которого вышла замуж, благодаря самой безумной ошибке. Разорвать этот союз, если это возможно, сделалось целью ее жизни.
     С минуту она смотрела на него издали чрез море голов, которое уже начало удаляться. Ее кобыла сделалась теперь спокойнее, находясь в более широком пространстве, так как это было послушное животное; но многие из лошадей других дам все еще продолжали лягаться и вставать на дыбы, хотя они были так сближены одна к другой, что не могли причинить себе большого вреда. Она видела, как рыцари пролагали себе дорогу к королю, и как большой отряд пехотинцев им сопротивлялся в то время, как постыдные слова еще гремели в воздухе. Хотя она презирала короля, но старый инстинкт благородной женщины, гнушающейся народом, заставил ее вздрогнуть; лицо ее побледнело, и в то же время она чувствовала, как гнев сжал ей горло. Вокруг нее тогда образовалось место, так как громадная толпа отхлынула от нее, распространилась, как река, и разделилась на холмах, где она встретила мечи рыцарей, а затем разлилась. Королева обернулась, чтобы видеть, какие дамы находились ближе к ней, и увидела свою знаменосицу Анну Ош, боровшуюся со своим вставшим на дыбы конем. А за ней следовала спокойная и бледная Беатриса на горячем венгерском коне, слишком большом для нее, но которым, по-видимому, она управляла с необыкновенной ловкостью. Маленькая и тоненькая, она была в своей деликатной кольчуге, казавшейся с виду не толще серебряной рыболовной сети. Ее талия была наполовину прикрыта длинным зеленым оливковым плащом с пунцовым крестом на плече, а на легком стальном шлеме красовалось серебряное крыло голубя.
     Ее глаза встретились с глазами Элеоноры и настолько загорелись симпатией мысли, что они понимали друг друга с одного взгляда. Правой рукой королева подняла свое копье, затем она взяла немного налево и, склонившись вперед, закричала тем, которые следовали за ней.
     - Дамы Франции! Народ окружил короля. Вперед!
     И легкая арабская кобыла пошла галопом прямо на толпу. Элеонора более не смотрела позади себя, размахивала своим копьем сильно и энергично и была готова броситься на толпу. Вслед за ней следовала Анна Ош, древко штандарта было приделано к стремени, а ее рука проходила через ремешок, так что кисти ее обеих рук были свободны. Она держалась на седле прямо, хотя лошадь ее пустилась бешеным галопом, вытянув шею, подняв глаза с красными открытыми ноздрями, счастливая, что освободилась от всякого стеснения. Затем следовала легкая, как перо, Беатриса на своем толстом венгерском коричневом коне, несшемся, как ураган; его чуткие уши были откинуты назад, а из-под трепетавших губ виднелись желтоватые зубы. Но из остальных трехсот дам ни одна не следовала за ней. Они не поняли приказ королевы, не слышали его, не могли управлять своими лошадьми или боялись. Три женщины приближались к народу, который был от них на расстоянии четырехсот шагов.
     Они скакали за ней, не беспокоясь, что одни, и не спрашивая себя, что могут поделать три женщины против тысячи мужчин, возбужденных яростью. Но народ услышал стук копыт двух грузных лошадей и легкие шаги арабской кобылы, звучащие быстро и твердо, как пальцы танцовщика на тамбурине. Сотни глаз стали смотреть, кто так быстро скакал, и тысячи мужчин обернули головы, желая узнать то, на что смотрели другие. Все, заметив королеву, поспешили направо и налево, чтобы дать место не столь из уважения к ней, сколько из опасения за себя. Вдали на холмистой местности мятеж стих так же внезапно, как начался; воины отступили, и многие пробовали спрятать лица из опасения быть узнанными. Целое море человеческих существ разъединилось перед стремительными наездницами, как слой облаков рассеивается, подгоняемый зимним северо-восточным ветром, и белый конь пронесся, как луч света среди длинных линий суровых лиц и сверкавшего оружия.
     Королева мимоходом бросила на многочисленную толпу презрительный взгляд; высокомерное чувство ее могущества польстило ее раздраженной гордости. Линия продолжала раскрываться, и она ее проезжала, приподнимаясь и опускаясь, согласно быстрому аллюру лошади. Но теперь открывшаяся перед ней дорога не шла прямо к королю. Там толпа была более плотная и разъединялась труднее, так что три дамы должны были следовать по единственному открывшемуся пути. Внезапно перед ними почва круто опускалась, оканчиваясь как бы обрывом в сорок футов к берегу озера. Головы последнего ряда толпы, стоявшей на берегу, ясно и отчетливо обрисовывались на бледном небе. Королева не могла видеть воды, но чувствовала, что смерть на конце прыжка. Ее обе спутницы имели одно и то же впечатление.
     Элеонора спокойно опустила свое копье направо, чтобы следовавшие за ней не споткнулись; затем, понизив руки и откинув назад свое тело в глубину седла, она изо всей силы потянула назад узду. Ее лошадь, привычная к ее руке, повиновалась бы ей и остановила бы большого венгерского коня Беатрисы, так как ее белые руки были так же сильны, как мужские, но арабская кобыла привыкла лишь к прикосновению арабского недоуздка и к звонкому ласковому голосу арабов. При первом усилии французского мундштука, она откинула голову, поднялась на дыбы, закусила сталь и пустилась с удвоенной быстротой. Элеонора хотела направить ее на дрожавшую толпу, но тщетно.
     Ее лицо покрылось смертельной бледностью, губы сжались, а глаза приняли решительное выражение, так как она прямо смотрела смерти в лицо. Маленькие, одетые в перчатки ручки Беатрисы, сильно натянувшие поводья, походили на белых мошек; грозный аллюр ее венгерского коня вырывал целые глыбы земли. На лице молодой девушки было безропотное, не от мира сего выражение, почти улыбка смерти. Только энергическая темноволосая южанка, казалось, властвовала над своей лошадью, которая уменьшила быстроту и отстала позади.
     В присутствии ужасной опасности толпа стояла молчаливая и задыхаясь, а многие из мужчин побледнели. Но никто не двинулся.
     Прошла секунда, две секунды, три секунды, и через каждую секунду следовали два лошадиных шага; конец жизни трех женщин зависел от этих страшных лошадиных прыжков. Эта скачка могла продолжаться едва десять секунд.

***

     Жильберт Вард сначала попытался приблизиться к королю тотчас же, но увидел, что это бесполезно, так как он уже был окружен дворянами и рыцарями. Тогда он возвратился, чтобы стать вместе с теми, кто его сопровождал, лицом к лицу с толпою, и клинком плашмя выбил несколько мечей, которые осмелился вынуть народ в исступлении. Он никого не ранил, зная, что это безумие, которое пройдет, и его надо простить.
     Тогда он очутился со своей лошадью почти на опушке дороги, открытой народом. Он посмотрел и увидел королеву и Беатрису в трех или четырех футах позади него, на самом опасном месте. Жильберт знал вышину падения и понял опасность. Тогда он спрыгнул на траву на шаг от обрыва. Он хотел бы в этот момент обладать силою в руках Ланселота и легкостью дикого животного в ногах, но его сердце не дрогнуло.
     В одно мгновение он пережил целый час. Его жизнь была ничто, но он мог ее отдать только один раз, чтобы спасти единственную женщину, и эта женщина должна быть Беатриса.
     Однако Элеонора была королева и добра для него. Во время этой томительной секунды его взгляд перенесся на нее; он хотел спасти другую, но бессознательно сделал шаг вперед и остановился на пол дороге. Одна секунда для последнего размышления и одна - для последнего шага. Он услышал шум ветра, поднятого бешеным галопом; королева смотрела на него.
     В этот последний момент она изменилась в лице, и спокойствие отчаянности, которое наполняло ее глаза обратилось в ужас за того, которого она любила даже более, чем думала сама.
     - Назад! - воскликнула она.
     Этот крик был полон ужаса, но не за себя. Изо всей своей силы, но тщетно, она дернула в сторону рот кобылы, затем закрыла глаза из страха видеть умирающего Жильберта. Он намеревался оставить королеву на произвол смерти, так как молодая девушка была ему дороже, и собрал все силы, чтобы спасти ее. Но увидев глаза Элеоноры и услышав ее крик, он инстинктивно понял, что она любит его и желает, чтобы он скорее сам спасался. Спасение за любимый предмет - камень преткновения настоящей любви.
     Внезапно он понял, что выбора нет, так как он не любит королеву. Если бы ему удалось удержать, то падение кобылы остановило бы других лошадей. Когда Жильберт схватил ее обеими руками, то ничего не видел, кроме костлявой головы арабской кобылы и золотой уздечки. Затем он более ничего не видел, однако держал ее хорошо, и даже мертвый он хотел бы ее держать, как стальные зубцы звериной ловушки держат лапу волка, попавшего в западню. Он чувствовал, что лошадь его опрокинула на землю, тащила, топтала и трепала, как веревку, так что его кости трещали. Но он все еще держался и не испытывал никаких страданий, только земля и небо вертелись перед его глазами. Это длилось не минуту, но час, год, целое существование. Однако он не мог освободить своих рук, так как в нем были кровь и душа расы, которая никогда не выпускала того, что держала.
     На это пошло времени не более, чем потребовалось бы на один вздох. Кобыла бешено бросилась и заколебалась. Ее голова касалась почти земли и тащила руку Жильберта по траве. Затем он своей тяжестью натянул ей так узду, что она откинулась назад, и упал на нее, как флюгер, опрокинутый ветром. В этот самый момент венгерская лошадь Беатрисы наехала на нее и упала, придавив молодую девушку. Лошадь Анны, менее обезумевшая, чем другие, и находившаяся на расстоянии, ловко сдерживалась. После двух-трех коротких, но сильных прыжков, выбивших наездницу из седла, она поставила передние ноги на траву и остановилась, задыхаясь и дрожа всем телом. Бешеная скачка была окончена. С инстинктом и силой врожденного ездока, Элеонора вынула ноги из стремян и поднялась; держась руками за луку, она легко спрыгнула. Она упала, но встала на ноги, прежде чем кто-либо из удивленной толпы пришел ей на помощь. Жильберт лежал во весь рост без чувств, но с протянутыми над головой руками, в то время, как его пальцы, одетые в перчатки, сжимали уздечку, и лошадь, продолжавшая слабо бороться, дергала их из стороны в сторону. Его глаза были полуоткрыты и смотрели в сторону королевы, но они были бледны и без выражения. Венгерский конь наполовину опрокинулся на спину, очень незначительно поранив себя, так как лука воспрепятствовала ему опрокинуться совершенно навзничь.
     Беатриса казалась мертвой. Она была переброшена через спину арабской кобылы; она ударилась головой о траву, и кобыла в конце борьбы упала на ее ноги. Легкий стальной шлем врезался в ее лоб и, несмотря на стеганную подкладку и его узорчатый край, прорезал кожу, так что маленькая линия черновато-красной крови медленно текла по белой коже, а ее руки в белых перчатках лежали вверх ладонями, наполовину открытые и окоченелые. Королева едва на нее посмотрела.
     Многие мужчины бросились, когда опасность прошла. Они унесли Беатрису и подняли ее лошадь. Элеонора, стоя на коленях, пробовала освободить пальцы Жильберта из уздечки, но не имела возможности. Ей надо было отстегнуть пряжку от длинного мундштука. Она тихо терла ему виски, затем наклонилась и дыхнула ему в лицо, чтобы свежее дыхание разбудило его. На его лбу и подбородке были капли крови, а его суконная куртка во многих местах была разорвана, и выделялось белое белье. Но Элеонора видела лишь выражение его лица, невозмутимое и энергичное даже в бессознательном положении, тогда как он в сновидении своего бессознательного положения еще раз спас ей жизнь.
     В это мгновение, зная, что он не может ее видеть, она думала только о своем впечатлении и не заботилась скрывать то, что испытывала; испытываемое ею было в одно и то же время грешно и сладко. Но внезапно жизнь возвратилась во взгляде раненого; его ослабевшие пальцы разжались. Он глубоко вздохнул и произнес имя, которое давно разучился называть:
     - Мама!
     Элеонора медленно наклонила свою прекрасную голову. Затем лицо Жильберта опечалилось; воспоминания о прежних страданиях вернулись к нему, жестоко щемя ему сердце, прежде чем физические страдания не пробудились в его помятых членах. Вдруг его мысли прояснились, и ему стало стыдно, что он забыл Беатрису и почти отдал жизнь, чтобы спасти королеву. Он вздрогнул, как бы от укола, и приподнялся на одной руке, хотя он испытывал чувство, как будто оперся на острое, жгучее лезвие.
     - Она умерла! - воскликнул он, сжав губы.
     - Нет! - ответила королева.- Вы спасли нас обеих.
     Она произнесла эти слова нежно и ясно, и в это время положила руку на плечо Жильберта, чтобы его успокоить. Она наблюдала, как изменялись его черты, и ужас исчезал из его взгляда, уступая место радости при счастливом известии.
     - Благодарение Богу!
     Он сказал только эти слова и упал на руки королевы, так как был совсем разбит. Но лицо последней также изменилось, и она страдала по другой причине; в ней было столько же добра, сколько и зла. Ее любовь к нему выросла от того, что он ее спас, и она хотела дать ему больше, забывая, может ли она это сделать.
     Таким образом, в продолжение нескольких секунд она оставалась на коленях, чтобы наблюдать за ним, не заботясь о тех, кто ее окружал, и только едва она заметила смуглого мужчину, которого не видела ранее. Он низко склонился так, что она не могла видеть его лица, и спокойно снял воротник своего господина, пробуя его руки и ноги, опасаясь, не сломана ли какая-нибудь кость.
     - Кто вы? - спросила наконец тихим голосом королева человека, который заботился о любимом ею Жильберте.
     - Слуга его,- лаконически ответил Дунстан, не поднимая головы.
     - Позаботьтесь о нем и известите меня о его положении,- заметила королева.
     И вынув кошель, она дала ему золото, которое он молча взял, еще ниже склонив голову.
     Он тоже спас ей сегодня жизнь; он это знал, но она не знала.
     Она поднялась и закуталась в плащ. Не прошло десяти минут с тех пор, как подняв руку, она пригласила дам следовать за ней. Король запоздал и медленно пришел узнать, не ранена ли она.
     - Государыня,- сказал он, когда сошел с лошади,- благодарю милосердного Бога, который соблаговолил выслушать молитвы о вашей безопасности, которые я ему беспрестанно возносил к небу в то время, как вашей жизни угрожало это опасное животное. Мы поблагодарим его священнослужением в продолжении десяти дней, прежде чем продолжать наше путешествие, или в продолжении двух недель, если вы это предпочитаете.
     - Ваше величество,- холодно ответила Элеонора.- Свободно хвалить небо в продолжении целого месяца, если вы находите это нужным. Без этого бедного англичанина, который лежит здесь в обмороке и схватившего за узду мою лошадь с опасностью жизни, вы могли бы потребовать обеден за упокой моей души вместо спасения моего тела. Это было бы мне необходимее, если бы я была убита.
     Король набожно перекрестился, полузакрыл глаза, несколько склонился и прошептал короткую молитву.
     - Лучше было бы,- заметила королева,- сейчас же отправиться, чтобы поддержать императора.
     - Богу угодно, чтобы его армия была совершенно уничтожена, - ответил спокойно король.- Император сам будет здесь через несколько часов, если только не погибнет с остатками рыцарей, разбитых сельджуками, которые преследуют беглецов.
     - Одной причиной более, чтобы мы спасли оставшихся живыми. Моя армия пустится в путь завтра на заре... Ваше величество может остаться позади нас и молиться за нас.
     И она удалилась с презрительным видом. Дунстан и несколько пехотинцев приготовили носилки из пик и копий, чтобы нести Жильберта и Беатрису на север, по направлению лагеря.

II

     Узнав от своего с