но остальная толпа расположилась вне стен города. Немецкая армия первая достигла Босфора, и где она проходила, там оставила длинный ряд развалин, и ужас витал над всеми живыми существами. Даже в Константинополе, где император принимал немцев, как своих гостей, они воровали, разрушали и сжигали, как бы в неприятельской стране, и когда, наконец, их убедили пройти в Азию, они оставили великий город наполовину разрушенным,- сердце императора почувствовало страшную злобу против тех, кто носил крест.
     По правде он был терпелив; другой на его месте не мог бы перенести столько, и если он убедил крестоносцев под ложными предлогами покинуть столицу и выпроводил их в Азию, то он смотрел на это, как на единственное средство избавить свой народ от ограбления и насилия.
     Хотя только король и двор жили в стенах города, но стража городских ворот не очень строго наблюдала, и многие из рыцарей входили со своими оруженосцами любоваться прекрасным видом и, если возможно, посмотреть самого императора. Жильберт сделал, как и другие, и дал капитану второй военной заставы серебряную монету за разрешение войти.
     С первого взгляда он заметил, что иностранцы были не в безопасности, когда удалялись от главных улиц. Охрана и безопасность были объявлены каждому солдату, носящему крест, и опасение жестокого наказания было достаточно, чтобы усилить императорский эдикт повсюду, где находились стражи или солдаты для напоминания об этом. Но со стороны крестоносцев не было строгого приказания, и если грубые бургундские воины и буйные гиеньские рыцари из свиты Элеоноры допускались в большем количестве, то было бы трудно помешать им грабить все богатства, попадавшие им под руку. Греки следили за ними с порогов своих домов, а женщины бросались в верхние этажи, на маленькие низкие закрытые балконы, откуда из узких окон они могли видеть улицу. Всякий раз, когда проходила компания рыцарей, мужчины тотчас же входили в дом, а женщины скрывались. Разыскивая направо и налево признака гостеприимной таверны или еще более живой приманки крашеных посредством лавзонии волос, нарумяненных щек и подчерненных глаз, иностранцы видели только с обеих сторон белые дома и закрытые двери. Но когда они проходили, занавесы раздвигались, двери открывались, и любопытные взоры рассматривали крупные силуэты, покрытые доспехами, ослепительные плащи и громадные мечи французов с золотыми рукоятками в форме креста. На улицах бедняки и те, кого дела задерживали весь день вне дома, гневно жмурили брови при виде самовольно вошедших иностранцев. Хотя французы были тише, чем грубые и жестокие немцы, ограбившие город за несколько недель до того, греки никому более не доверяли и относились к иностранцам с опасением и все большим и большим недоверием.
     Когда Жильберт переступил городские ворота, то увидел перед собой три большие дороги, расстилавшиеся отлогостями вдоль холма, на котором был выстроен город.
     Обширный и великолепный Константинополь раскидывался у его ног в богатом беспорядке дворцов, церквей и башен. Налево спокойные воды Золотого Рога обрисовывали широкий синий путь, чтобы в отдаленном тумане соединиться с Босфором. Направо Мраморное море ослепительно белелось под утренним солнцем там, где отражение этого восхитительного зеркала можно было заметить между башнями морской стены. Воздух был наполнен светом и колоритом, запахом последних роз и осенних фруктов, и вообще все очаровательные впечатления этого зрелища наполняли волнением душу молодого человека. Перед ним вдали над уровнем города и, по-видимому, в конце центральной улицы возвышался на фоне синего неба золотой крест собора. Не колеблясь Жильберт избрал эту дорогу и следовал по ней почти около часа, прежде чем достиг двери церкви св. Софии. Молодой человек остановился и поднял голову: он слышал разговоры об этом соборе и пожелал увидеть его, равно и находившиеся в нем сокровища. Но теперь, повинуясь побуждению, которого он не мог себе объяснить, вместо того, чтобы войти, он повернулся на каблуках и удалился. Сказал ли он себе, что позже будет время посетить церковь, или мысль покинуть чудный дневной свет для мрака низких боковых приделов старинного собора была ему неприятна, но эта перемена намерений, по-видимому, была случайная. Он продолжал идти вдоль валов и внешних построек по крутому спуску с северо-западной стороны собора. Там, к его большому удивлению, он нашел городскую жизнь по обыкновению деятельной, так как до тех пор ни один крестоносец не открыл этой дороги. Прилив дел в этот час подымался к рынкам и торговым домам, на север от которых был построен самый маленький дворец императора среди тенистых садов, спускавшихся к берегу. Жильберт был унесен течением деловых людей, которые, видя одинокого чужеземца, не стесняясь толкали его. Он был слишком умен и, может быть, слишком уважал себя, чтобы возбуждать уличную ссору, и когда кто-нибудь на него налетал с ненужной грубостью, он довольствовался тем, что выпрямлялся и пассивно сопрот
ивлялся. Он был полон сил и был способен постоять за себя один против многих слабосильных греков. Однако эта назойливость ему показалась неприятной, и он был доволен, когда его вытолкнули в узкую улицу между высокими стенами, пересеченную низким закрытым мостом. В противоположном конце, под перевившимися ветвями он заметил голубоватый блеск моря. Он последовал по этой дороге, надеясь встретить на конце берег или прикрытое пространство, где он мог бы остаться один. Но, к его великому удивлению, обе стены были построены на маленьких насыпях, вдающихся в море, закрывая вид на море с обеих сторон. Глядя перед собой, он увидел деревья и белые дома отдаленного Кальцедона на Мраморном море, Хризополис же скрывался слева. Улица, примыкавшая к морскому берегу, была около шести футов ширины; к нему была притянута лодка, снабженная веслами и укрепленная цепью с кольцом, вделанным в каменную стену. В этот узкий проход дул свежий морской ветерок, а светлая вода мягко омывала мелкий песок и тихо брызгала вдоль боков лодки, наполовину севшей на мель.
     Жильберт оперся рукой на стену и посмотрел вокруг себя, вдыхая чистый морской воздух с каким-то сладострастным наслаждением, и дал волю своим думам. Путь к Константинополю был длинный и трудный, и никакая борьба с людьми не могла сравниться с долгой борьбой за существование, которую крестоносцы перенесли, прежде чем достигли его. Казалось, что самый дурной момент теперь совершенно прошел, и наконец ударил час отдыха.
     В тени этого прохладного, уединенного места, далеко от толпы, итальянец охотно помечтал бы половину дня, а житель востока сел бы с целью забыть материальные неприятности в высшей атмосфере кейфа. Но Жильберт был иначе организован, лучше закален в более суровой и холодней северной стране, и пружины его жизни не могли так легко растянуться. Спустя несколько минут он заволновался и стал осматриваться, опустив руку, опиравшуюся на стену.
     Обе стены были крепки от начала до конца узкого прохода и превышали в три раза человеческий рост. На камнях, из которых были сложены стены, виднелись следы сырости до шести или семи футов от земли. Это доказывало, что земля по ту сторону стен была гораздо выше. Деревья, видневшиеся над стенами, принадлежали к тем, которые растут в восточных садах - с одной стороны ливанские кедры, а с другой - смоковницы; легкий ветерок доносил до Жильберта благовонный запах молодых незрелых апельсинов.
     Ему пришла в голову мысль, что этот узкий переулок разделяет императорские сады, и что стены выдавались далеко в море с целью остановить вторжение назойливых посетителей. Один конец цепи, удерживавшей лодку, был прикреплен к кольцу, продетому у носа лодки, другой удерживался на кольце, приделанном к каменной стене грубым висячим замком, употребление которого в Азии относится ко времени Александра.
     Жильберт слышал чудесные рассказы о константинопольских садах и огорчился при мысли, что находится так близко от них и в то же время не может туда попасть. Он попробовал оторвать цепь от носа лодки, но не успев в этом, попытался сломать замок; однако железо было очень крепко, а замок оказался прочен. Впрочем, цепь была слишком коротка, чтобы дать возможность челноку доплыть до конца стены, если бы его спустить. Мысль взглянуть на сад сделалась неотступной, как только он открыл серьезные затруднения и убедился, что лодка не может ему служить помощью. Он готов был рискнуть жизнью и целостью членов своего тела, лишь бы осуществить свою фантазию. Однако несколько минут размышления заставили его понять, что это предприятие представляет большую опасность, так как охрана сада была строгая. Фундамент, на котором сложена была стена, был на несколько пальцев выше уровня воды и достаточно широк, чтобы служить Жильберту опорой, если бы он мог только держаться, стоя около стены, с помощью одного из весел. Жильберт попробовал пройти с предосторожностью, ставя одну ногу за другой и упираясь веслом в противоположную стену. Он ни на минуту не задумался, что тайное вторжение в сад императора рассматривается, как преступление. В несколько минут он достиг края стены и вступил на землю по другую сторону стены.
     Три маленьких террасы вместо ступенек вели от берега моря до уровня сада, наполненного толстыми тенистыми деревьями. Хотя стояли первые дни августа, но каждая терраса была покрыта цветами различного оттенка - розового, светло-желтого и бледно-голубого. Никогда Жильберт не видел таких красивых цветов. Когда по узким ступеням, выведенным вдоль стены, он очутился на прекрасной площадке, простиравшейся на тридцать шагов и усыпанной белым песком, на котором не позволялось лежать ни одному сухому листу, то увидел под зелеными деревьями скамью из мха, которая казалась зелено-бархатной под лучами солнца, пробивавшегося чрез листву. Вдали, между стволами деревьев виднелись блестящие белые мраморные стены. Жильберт несколько колебался, затем медленно приблизился к моховой скамье. До сих пор он не заметил в саду никаких следов живого существа, но по мере приближения он стал замечать маленькую светлую точку, которая, по-видимому, была не чем иным, как уголком полы темно-синего плаща, находящегося у подножья толстого дерева. Кто-то сидел там. Он стал приближаться с предосторожностью, почти не производя шума, пока не удостоверился, что это была дама. Она сидела на земле и была поглощена чтением книги. Он не помнил, чтобы ему приходилось за всю свою жизнь слышать о других женщинах, умевших читать, как только о двух. Одна из них была королева Элеонора, другая Беатриса - одинокий ребенок, покинутый в уединенном отцовском замке; она научилась кое-чему от капеллана и любила пробегать некоторые рукописи в библиотеке замка.
     Жильберт Вард родился столь же хорошим охотником, как и воином, и лишь только его палец сделался настолько сильным, что мог натягивать тетиву лука, он уже преследовал по лесам оленей.
     Шаг за шагом, от дерева к дереву он приближался с кошачьими ухватками, испытывая от своей ловкости почти детское удовольствие. Через минуту дама пошевелилась, но для того, чтобы посмотреть в противоположную сторону. Наконец, когда он уже находился от нее в двенадцати шагах, скрытый только тонкой веточкой, она взглянула прямо на него, и свет упал на ее лицо. Он знал, что эта дама его видит, и, однако, если бы дело шло о спасении его жизни, он не смел двинуться, так как это была Беатриса. Несмотря на их долгую разлуку, несмотря на перемену, происшедшую в молодой девушке, он знал, что не ошибся, так как черные глаза, пристально смотревшие на него, говорили ему, что его тоже узнали. Они не выражали ни страха, ни удивления, а на ее лице показалась милая улыбка. Он был так счастлив видеть ее, что мало думал, или даже совсем не думал об ее впечатлении. Она не была красавицей в обыкновенном смысле слова, и без ее подвижного выразительного лица она едва ли могла назваться хорошенькой в присутствии королевы Элеоноры и большинства из трехсот придворных дам. Ее чело было скорее круглое и полное, чем классическое, а густые черные брови, слегка изогнутые и сближенные, придавали ее лицу некоторую суровость, а самим глазам почти патетическое выражение. Маленький нос, совсем неправильной формы, и слегка приподнятые ноздри придавали ее лицу своеобразный вид независимости и любопытства. Широкий рот прекрасной формы был создан скорее для печальной, несколько горькой улыбки, чем для веселого смеха. Маленькие уши красивой формы полуприкрывались темно-каштановыми волосами, которые в детстве были почти черные, теперь они падали на ее плечи широкими волнами, согласно введенной королевой моде.
     В то время, как Жильберт смотрел на нее неподвижно, молодая девушка встала, и он увидел, что она была гораздо меньше ростом, чем он думал, но гибкого и нежного сложения. Одной рукой он поднял бы ее с земли, а обеими приподнял бы на воздух. Это не была прежняя Беатриса, о которой он помнил, хотя тотчас же ее узнал, это не была белее та черноглазая девушка, о которой он иногда мечтал. Теперь это было существо, полное личной жизни и живой чувствительной мысли, быть может, капризное, но очаровательное. Она привлекала к себе совершенно своеобразной прелестью, которой обладала только она.
     Несколько испуганная неподвижностью и молчанием Жильберта, она назвала его по имени.
     - Что с вами, Жильберт?
     Он тряхнул своими широкими плечами, как будто только что проснулся, и улыбка молодой девушки отразилась на его лице.
     По крайней мере, ее голос не изменился, и первый звук вызвал в Жильберте любимое с детских лет воспоминание.
     Он приблизился, протягивая обе руки, которые Беатриса взяла, когда он был возле нее, и удержала в своих. Слезинки показались на ее глазах, веселых, как цветы при падении росы, а ее бледные и нежные щеки покрылись краской, похожей за зарю.
     Лицо молодого человека было спокойно, а сердце билось не торопясь, хотя он был очень счастлив. Он привлек ее к себе, как делал часто в детстве, и она казалась ему маленькой и легкой. Но когда он хотел ее поцеловать в щеку, как делал прежде, она быстро выпрямилась. Тогда в нем что-то содрогнулось, однако думая, что причинил ей боль, он отпустил ее и странно засмеялся. Она еще более покраснела; затем ее румянец вдруг исчез, и она отвернулась.
     - Как я не нашел вас раньше? - спросил Жильберт нежно.- Были ли вы с королевой в Везелее и во все время пути?
     - Да,- ответила Беатриса.
     - И вы знали, что я в армии? - спросил он.
     - Да,- отвечала она,- но я не могла прислать вам весточки. Королева мне не дозволяла.
     Она обернулась, как бы со страхом.
     - Если королева узнает, что вы здесь, то вам будет плохо,- прибавила она, отталкивая его от себя.
     - Королева всегда была ко мне добра,- сказал он, не отстраняясь от нее.- Я ее не боюсь.
     Беатриса не хотела к нему повернуться и молчала. Он также безмолвствовал, но старался привлечь ее к себе. Она оттолкнула его руку и покачала головой. Кровь подступила к его щекам, и он вспомнил, что почувствовал нечто подобное в Везелее, когда королева пожала ему руку и поцеловала его.
     - Сядем здесь и поговорим,- сказала Беатриса.- Мы не виделись уже два года.
     Она направилась к покрытой мхом скамье и села на нее. Он стоял с минуту в нерешительности, но не близко от нее, как бы он сделал в прежние времена.
     - Да,- сказал он задумчиво,- прошло два года. Надо их забыть.
     - И между нами, какими мы были, и какие мы теперь, есть нечто большее, чем время,- промолвила молодая девушка.
     - Да! - произнес Жильберт.
     Он замолчал, и мысли его сосредоточились на матери; он знал, что Беатриса тоже думала о ней и о своем отце. Он не предполагал, что этот брак мог так же ужасно поразить Беатрису, как его, и что она так же много потеряла вследствие этого брака, как и он.
     - Скажите мне, отчего вы покинули Англию? - спросил Жильберт молодую девушку.
     - А вы... отчего вы оставили свой дом?
     При этих словах она обернулась к нему, и на ее лице показалась печальная улыбка.
     - У меня не было более дома,- ответил он серьезно.
     - А разве у меня был? Как могла я жить с ними? - возразила она.- Нет, как могла я жить с ними, зная, что мне было известно. Я даже ненавидела их прежнюю доброту ко мне.
     - Разве они обращались с вами дурно? - спросил Жильберт.
     Глубокие глаза его померкли, когда встретились с ее взором, и его слова медленно и ясно падали с его губ, как первые капли грозового дождя.
     - Не сначала. Они приехали в замок, где оставили меня совсем одну после своей свадьбы,- ответила молодая девушка.- И мой отец сказал мне, что я должна называть леди Году матерью. Она обняла меня так, как будто она любила меня благодаря ему.
     Жильберт задрожал и стиснул зубы; в то же время он, соединив руки на коленях, ожидал услышать большее. Беатриса поняла его чувство и заметила, что невольно огорчила его.
     - Простите,- сказала она.- Я не должна была говорить об этом.
     - Нет,- возразил Жильберт суровым голосом.- Продолжайте. Я ничего не чувствую, уже давно я ничего не чувствую. Сначала скажите, были ли они к вам добры.
     - Да,- продолжала она, глядя в сторону,- они были добры, когда они вспоминали об этом, но они часто забывали. Впрочем, трудно было относиться к ним с уважением, когда я узнала, как они добились вашего наследства, и как она вынудила вас покинуть Англию и странствовать по свету. Кроме того, прошедший год я вдруг почувствовала, что я женщина и не могу долее переносить этого положения, видя, как она ненавидит меня. И когда у них родился сын, то мой отец восстал против меня и угрожал запереть меня в монастырь. Тогда я убежала из дома в тот день, как он отправился в Сток, а леди Года спала в своей комнате. Конюх и моя служанка, способствовавшие моему бегству, отправились со мной, так как отец приказал бы их повесить, если бы они остались. Я бежала к императрице Матильде, в Оксфорд. Вскоре после этого в письме к императрице королева Франции говорила, что меня могут прислать ко французскому двору, если я желаю. В этом желании королевы есть что-то, чего я не могу понять.
     Она перестала говорить, и в продолжение нескольких секунд Жильберт оставался возле нее безмолвным, не потому что ему нечего было сказать, но наоборот из боязни сказать слишком.
     - Так вы были в Везелее,- сказал он наконец.- Однако я искал вас повсюду и не мог увидеть.
     - Как вы это узнали? - спросила Беатриса.
     - Мне об этом написала королева,- ответил он,- и я приехал из Рима.
     - Понимаю,- сказала молодая девушка спокойно.
     - Что вы понимаете? - спросил он.
     - Я понимаю, почему она помешала мне видеть вас,- ответила Беатриса.- Хотя вы были вблизи меня почти целый год.
     Она удержала вздох, затем снова взглянула на воду.
     - Я тоже хотел бы понять,- ответил Жильберт с отрывистым смехом.
     Беатриса тоже засмеялась, но с другим тоном.
     - Как вы наивны! - воскликнула она.
     Жильберт быстро взглянул на нее, так как ни один мужчина, старый или молодой, не любит выслушивать от женщины, молодой или старой, что он наивен.
     - Поистине, мне кажется, что вы не очень ясно говорите,- сказал он.
     Очевидно Беатриса не была убеждена, что он говорит чистосердечно, так как она посмотрела на него продолжительно и серьезно.
     - Мы уже так давно не встречались,- сказала она,- что я не совсем уверена в вас.
     Она откинула назад голову и, полузакрыв веки, обвела взглядом лицо Жильберта. На ее губах блуждала неопределенная улыбка.
     - Впрочем,- прибавила она, наконец поворачиваясь,- не может быть, чтобы вы были так наивны.
     - Под словом ?наивны? вы подразумеваете ?глупы?, или хотите сказать ?неучены??
     - Ни то, ни другое,- ответила она, не глядя на него.- Я хочу сказать, что вы невинны.
     - О!
     Жильберт произнес это восклицание выразительным тоном, обозначавшим скорее изумление, чем удивление. Ни за что на свете он не мог понять ее слов. Видя ее нежелание их разъяснить и чувствуя себя неловко, совершенно естественно он перенес атаку на иную почву.
     - Вы изменились,- сказал он холодно.- Я