жественных причуд! Отнимите у меня все  это,  вы,  цветок,
ревнующий к другим цветам, лишите меня всего этого, но не  лишайте  меня
вашего голоса, ваших движений, звука ваших шагов по глухой лестнице,  не
лишайте меня огня ваших глаз в темном коридоре, уверенности в вашей люб-
ви, которая беспрестанно согревает мое сердце. Любите  меня,  Роза,  так
как я чувствую, что люблю только вас!
   - После черного тюльпана, - вздохнула молодая девушка, теплые, ласко-
вые руки которой прикоснулись, наконец, сквозь решетку к губам Корнелиу-
са.
   - Раньше всего. Роза...
   - Должна ли я вам верить?
   - Так же, как вы верите в бога.
   - Хорошо. Ведь ваша любовь не обязывает вас ко многому?
   - Увы, к очень немногому, Роза, но вас это обязывает.
   - Меня? - спросила Роза. - К чему же это меня обязывает?
   - Прежде всего, вы не должны выходить замуж.
   Она улыбнулась.
   - Ах, вот вы какие, - сказала она, - вы - тираны. У вас есть  обожае-
мая красавица, вы думаете, вы мечтаете только о ней;  вы  приговорены  к
смерти, и, идя на эшафот, вы ей посвящаете свой последний вздох, и в  то
же время вы требуете от меня, бедной девушки, чтобы я  вам  пожертвовала
своими мечтами, своими надеждами.
   - Но о какой красавице, Роза, вы говорите? - сказал Корнелиус,  пыта-
ясь, но безуспешно, найти в своей памяти женщину, на которую Роза  могла
намекать.
   - О прекрасной брюнетке, сударь, о прекрасной брюнетке, с гибким ста-
ном и стройными ногами, с горделивой головкой. Я говорю о  вашем  черном
тюльпане.
   Корнелиус улыбнулся.
   - Прелестная фантазерка, моя милая Роза, не вы ли, не  считая  вашего
влюбленного или моего влюбленного Якоба, не вы ли окружены поклонниками,
которые ухаживают за вами? Вы помните, Роза, что вы мне  рассказывали  о
студентах, офицерах и торговцах Гааги? А разве в Левештейне нет ни  сту-
дентов, ни офицеров, ни торговцев?
   - О, конечно, есть, даже много, - ответила Роза.
   - И они вам пишут?
   - Пишут.
   - И теперь, раз вы умеете читать...
   И Корнелиус вздохнул, подумав, что это ему, несчастному заключенному,
Роза обязана тем, что может прочитывать теперь любовные записки, которые
получает.
   - Ну, так что же, - сказала Роза, - мне кажется, господин  Корнелиус,
что, изучая своих поклонников по их запискам, я только следую  вашим  же
наставлениям.
   - Как моим наставлениям?
   - Да, вашим наставлениям. Вы забыли, - сказала Роза, вздыхая  в  свою
очередь, - вы забыли завещание, написанное вами в библии Корнеля де Вит-
та. Я его не забыла, так как теперь, когда я научилась читать, я перечи-
тываю его ежедневно, даже два раз в день. Ну, так вот, в нем вы и  заве-
щаете мне полюбить и выйти замуж за молодого человека, двадцати шести  -
двадцати восьми лет. Я ищу этого молодого человека и, так как весь  день
мне приходится тратить на уход за вашим тюльпаном, то должны же вы  пре-
доставить мне для поисков вечер.
   - О, Роза, завещание было написано в ожидании  смерти,  но,  милостью
судьбы, я остался жив.
   - Ну, хорошо, тогда я перестану искать этого прекрасного молодого че-
ловека, двадцати шести - двадцати восьми лет, и буду приходить к вам.
   - Приходите, приходите. Роза.
   - Да, но при одном условии.
   - Оно принимается заранее.
   - Если в продолжение первых трех дней не будет  разговоров  о  черном
тюльпане.
   - Мы о нем больше никогда не будем говорить, Роза, если вы этого пот-
ребуете.
   - О, нет, - сказала молодая девушка, - не нужно требовать невозможно-
го.
   И, как бы нечаянно, она приблизила свою бархатную щечку так близко  к
решетке, что Корнелиус мог дотронуться до нее губами.
   Роза в порыве любви тихо вскрикнула и исчезла.


   XXI
   Вторая луковичка

   Ночь была прекрасная, а следующий день еще лучше.
   В предыдущие дни тюрьма казалась мрачной, тяжелой, гнетущей. Она всей
своей тяжестью давила заключенного. Стены ее были черные, воздух  холод-
ный, решетка была такая частая, что еле-еле пропускала свет.
   Но, когда Корнелиус проснулся, на железных брусьях решетки играл  ут-
ренний луч солнца, одни голуби рассекали  воздух  своими  распростертыми
крыльями, другие влюблено ворковали на крыше у еще закрытого окна.
   Корнелиус подбежал к окну,  распахнул  его,  и  ему  показалось,  что
жизнь, радость, чуть ли не свобода вошли в его мрачную камеру  вместе  с
этим лучом солнца.
   Это расцветала любовь, заставляя цвести все кругом; любовь - небесный
цветок, еще более сияющий, более ароматный, чем все земные цветы.
   Когда Грифус вошел в комнату заключенного, то вместо того чтобы найти
его, как в прошлые дни, угрюмо лежащим в постели, он застал его  уже  на
ногах и напевающим какую-то оперную арию.
   Грифус посмотрел на него исподлобья.
   - Ну, что, - заметил Корнелиус, - как мы поживаем?
   Грифус косо посмотрел на него.
   - Ну, как поживают собака, господин Якоб и красавица Роза?
   Грифус заскрежетал зубами.
   - Вот ваш завтрак, - сказал он.
   - Спасибо, друг Цербер, - сказал заключенный: -  Он  прибыл  как  раз
вовремя, - я очень голоден.
   - А, вы голодны?
   - А почему бы и нет? - спросил ван Берле.
   - Заговор как будто подвигается, - сказал Грифус.
   - Какой заговор? - спросил Корнелиус.
   - Ладно, мы знаем, в чем дело. Но мы будем следить, господин  ученый,
мы будем следить, будьте спокойны.
   - Следите, дружище Грифус, следите, - сказал ван Берле, - мой заговор
так же, как и моя персона, всецело к вашим услугам.
   - Ничего, в полдень мы это выясним.
   Грифус ушел.
   - "В полдень", - повторил Корнелиус, - что он этим хотел сказать?  Ну
что же, подождем полудня; в полдень увидим.
   Корнелиусу не трудно было дождаться полудня, - ведь  он  ждал  девяти
часов вечера.
   Пробило двенадцать часов дня, и на лестнице послышались не только ша-
ги Грифуса, но также и шаги трехчетырех солдат, поднимавшихся с ним.
   Дверь раскрылась, вошел Грифус, пропустил людей в камеру и  запер  за
ними дверь.
   - Вот теперь начинайте обыск.
   Они искали в карманах Корнелиуса, искали между  камзолом  и  жилетом,
между жилетом и рубашкой, между рубашкой и его телом, - ничего не нашли.
   Искали в простынях, искали в тюфяке, - ничего не нашли.
   Корнелиус был очень рад, что не согласился в свое  время  оставить  у
себя третью луковичку. Как бы она ни была хорошо  спрятана,  Грифус  при
этом обыске, без сомнения, нашел бы ее и поступил бы с ней так же, как и
с первой. Впрочем, никогда еще ни один заключенный  не  присутствовал  с
более спокойным видом при обыске своего помещения.
   Грифус ушел с карандашом и тремя или четырьмя листками бумаги,  кото-
рые Роза дала Корнелиусу. Это были его единственные трофеи.
   В шесть часов Грифус вернулся, но уже один. Корнелиус хотел  смягчить
его, но Грифус заворчал, оскалив клык, который торчал у него в углу рта,
и, пятясь, словно боясь, что на него нападут, вышел.
   Корнелиус рассмеялся.
   Грифус крикнул ему сквозь решетку:
   - Ладно, ладно, смеется тот, кто смеется последним.
   Последним должен был смеяться, по крайней мере, сегодня вечером, Кор-
нелиус, так как ждал Розу.
   В девять часов пришла Роза, но Роза пришла на этот  раз  без  фонаря.
Розе больше не нужен был фонарь: она уже умела читать.
   К тому же фонарь мог выдать Розу, за которой Якоб шпионил больше, чем
когда-либо. Кроме того, свет выдавал на  лице  Розы  краску,  когда  она
краснела.
   О чем говорили молодые люди в этот вечер? О вещах, о которых  говорят
во Франции на пороге дома, в Испании - с двух соседних балконов, на вос-
токе - с крыши дома. Они говорили о вещах, которые окрыляют  бег  часов,
которые сокращают полет времени Они говорили обо  всем,  за  исключением
черного тюльпана. В десять часов, как обычно, они расстались.
   Корнелиус был счастлив, так счастлив, как только может быть  счастлив
цветовод, которому ничего не сказали о его  тюльпане.  Он  находил  Розу
прекрасной, он находил ее милой, стройной, очаровательной.
   Но почему Роза запрещала ему говорить о черном тюльпане?
   Это был большой недостаток Розы.
   И Корнелиус сказал себе, вздыхая, что женщина - существо  несовершен-
ное.
   Часть ночи он размышлял об этом несовершенстве Это  значит,  что  все
время, пока он бодрствовал, он думал о Розе.
   А когда он уснул, он грезил о ней.
   Но в его грезах Роза была куда совершеннее, чем Роза наяву; эта  Роза
не только говорила о тюльпане, но она даже принесла Корнелиусу  чудесный
черный тюльпан, распустившийся в китайской вазе.
   Корнелиус проснулся, весь трепеща от радости и бормоча:
   - Роза, Роза, люблю тебя.
   И так как было уже светло, он считал лишним засыпать. И весь день  он
не расставался с мыслями, с которыми проснулся.
   Ах, если бы только Роза разговаривала о тюльпане, Корнелиус предпочел
бы Розу и Семирамиде, и Клеопатре, и королеве Елизавете, и королеве Анне
Австрийской, то есть самым великим и самым прекрасным королевам мира. Но
Роза запретила говорить о тюльпане под угрозой прекратить  свои  посеще-
ния. Роза запретила упоминать о тюльпане раньше чем через три дня.
   Правда, это были семьдесят два часа, подаренные возлюбленному, но это
были в то же время и семьдесят два часа, отнятые у цветовода. Правда, из
этих семидесяти двух часов - тридцать шесть уже прошли. Остальные  трид-
цать шесть часов так же быстро пройдут, - восемнадцать  -  на  ожидание,
восемнадцать - на воспоминания.
   Роза пришла в то же самое время. Корнелиус и в  этот  раз  героически
вынес положенное ею испытание.
   Впрочем, прекрасная посетительница отлично понимала,  что,  выставляя
известные требования, надо в свою очередь идти на уступки. Роза позволя-
ла Корнелиусу касаться ее пальцев сквозь решетку окошечка. Роза позволя-
ла ему целовать сквозь решетку ее волосы. Бедный ребенок, все эти  ласки
были для нее куда опасней разговора о черном тюльпане!
   Она поняла это, придя к себе с бьющимся сердцем, пылающим лицом,  су-
хими губами и влажными глазами.
   На другой день, после первых же приветствий, после  первых  же  ласк,
она посмотрела сквозь решетку на Корнелиуса таким взглядом, который хотя
и не был виден впотьмах, но который можно было почувствовать.
   - Знаете, - сказала она, - он пророс.
   - Пророс? кто? что? - спросил Корнелиус, не осмеливаясь поверить, что
она по собственной воле уменьшила срок испытания.
   - Тюльпан, - сказала Роза.
   - Как так? Вы, значит, разрешаете?
   - Да, разрешаю, - сказала Роза тоном матери,  которая  разрешает  ка-
кую-нибудь забаву своему ребенку.
   - Ах, Роза! - воскликнул Корнелиус, вытягивая к решетке свои губы,  в
надежде прикоснуться к щеке, к руке, ко лбу, к чему-нибудь.
   И он коснулся полуоткрытых губ.
   Роза тихо вскрикнула.
   Корнелиус понял, что нужно торопиться, что этот  неожиданный  поцелуй
взволновал Розу.
   - А как он пророс? Ровно?
   - Ровно, как фрисландское веретено, - сказала Роза.
   - И он уже высокий?
   - В нем, по крайней мере, два дюйма высоты.
   - О Роза, ухаживайте за ним хорошенько, и вы увидите, как  он  быстро
станет расти.
   - Могу ли я еще больше ухаживать за ним? - сказала  Роза.  -  Я  ведь
только о нем и думаю.
   - Только о нем? Берегитесь, Роза, - теперь я стану ревновать.
   - Ну, вы же хорошо знаете, что думать о нем - это все равно, что  ду-
мать о вас. Я его никогда не теряю из виду. Мне его видно с постели. Это
- первое, что я вижу, просыпаясь. Это - последнее, что скрывается от мо-
его взгляда, когда я засыпаю. Днем я сажусь около него  и  работаю,  так
как с тех пор, как он в моей комнате, я ее не покидаю.
   - Вы хорошо делаете, Роза. Ведь, вы знаете, - это ваше приданое.
   - Да, и благодаря ему я смогу выйти замуж за молодого человека  двад-
цати шести - двадцати восьми лет, которого я полюблю.
   - Замолчите, злючка вы этакая!
   И Корнелиусу удалось поймать пальцы молодой девушки, что  если  и  не
изменило темы разговора, то, во всяком случае, прервало его.
   В этот вечер Корнелиус был самым счастливым человеком  в  мире.  Роза
позволяла ему держать свою руку столько, сколько ему хотелось, и он  мог
в то же время говорить о тюльпане.
   Последующий каждый день вносил что-нибудь новое и в рост тюльпана и в
любовь двух молодых людей. То это были листья, которые стали  разворачи-
ваться, то это был сам цветок, который начал формироваться.
   При этом известии Корнелиус испытал огромную радость, он стал  забра-
сывать девушку вопросами с быстротой, доказывавшей всю их важность.
   - Он начал формироваться! - воскликнул Корнелиус,  -  начал  формиро-
ваться!
   - Да, он формируется, - повторяла Роза.
   От радости у Корнелиуса закружилась голова, и он вынужден  был  схва-
титься за решетку окошечка:
   - О, боже мой!
   Потом он снова начал расспрашивать.
   - А овал у него правильный? Цилиндр бутона без вмятины?  Кончики  ле-
пестков зеленые?
   - Овал величиной с большой палец и вытягивается иглой, цилиндр по бо-
кам расширяется, кончики лепестков вот-вот раскроются.
   В эту ночь Корнелиус спал мало. Наступал  решительный  момент,  когда
должны были приоткрыться кончики лепестков.
   Через два дня Роза объявила, что они приоткрылись.
   - Приоткрылись, Роза, приоткрылись! - воскликнул Корнелиус. - Значит,
можно, значит, уже можно различить...
   И заключенный, задыхаясь, остановился.
   - Да, - ответила Роза, - да, можно различить по" Лоску другого цвета,
тонкую как волосок.
   - А какого цвета? - спросил, дрожа, Корнелиус.
   - О, очень темного, - ответила Роза.
   - Коричневого?
   - О нет, темнее.
   - Темнее, дорогая Роза, темнее! Спасибо! Он темный, как черное  дере-
во, темный, как...
   - Темный, как чернила, которыми я вам писала.
   Корнелиус испустил крик безумной радости.
   - О, - сказал он, - нет ангела, равного вам, Роза.
   - Правда? - ответила Роза улыбкой на этот восторг.
   - Роза, вы так много трудились, так много сделали для меня; Роза, мой
тюльпан расцветет, мой тюльпан будет черного цвета; Роза, Роза - вы одно
из самых совершенных творений природы!
   - После тюльпана, конечно?
   - Ах, замолчите, негодная, замолчите из сострадания, не  портите  мне
моей радости! Но скажите, Роза, если тюльпан находится в  таком  состоя-
нии, то он начнет цвести дня через два, самое позднее через три?
   - Да, завтра или послезавтра.
   - О, я его не увижу! - воскликнул Корнелиус, отклонившись назад, -  и
я не поцелую его, как чудо природы, которому нужно  поклоняться,  как  я
целую ваши руки, Роза, как я целую ваши волосы, как я целую ваши  щечки,
когда они случайно оказываются близко от окошечка.
   Роза приблизила свою щеку к решетке, но не случайно, а намеренно; гу-
бы молодого человека жадно прильнули к ней.
   - Ну, что же, если хотите, я срежу цветок, - сказала Роза.
   - О, нет, нет; как только он расцветет, Роза, поставьте его совсем  в
тени и в тот же момент, в тот же момент пошлите  в  Гаарлем  и  сообщите
председателю общества цветоводства, что большой черный тюльпан  расцвел.
Гаарлем далеко, я знаю, но за деньги вы  найдете  курьера.  У  вас  есть
деньги, Роза?
   Роза улыбнулась.
   - О, да, - сказала она.
   - Достаточно? - спросил Корнелиус.
   - У меня триста флоринов.
   - О, если у вас триста флоринов,  Роза,  то  вы  не  должны  посылать
курьера, вы должны сами ехать в Гаарлем.
   - Но в это время цветок...
   - О, цветок, вы его возьмете с собой; вы понимаете,  что  вам  с  ним
нельзя расставаться ни на минуту.
   - Но, не расставаясь с ним, я расстаюсь с вами, - господин Корнелиус,
- сказала Роза грустно.
   - Ах, это верно, моя милая, дорогая Роза! Боже, как злы люди!  Что  я
им сделал, за что они лишили меня свободы? Вы правы, Роза,  я  не  смогу
жить без вас. Ну, что же, вы пошлете кого-нибудь в Гаарлем, вот  и  все;
а, кроме того, это чудо достаточно велико для того,  чтобы  председатель
мог побеспокоиться и лично приехать в Левештейн за тюльпаном.
   Затем он вдруг остановился и сказал дрожащим голосом:
   - Роза, Роза, а если тюльпан не будет черным?
   - Ну что же, об этом вы узнаете завтра или послезавтра вечером.
   - Ждать до вечера, чтобы это узнать, Роза! Я умру от  нетерпения.  Не
можем ли мы установить какой-нибудь условный знак?
   - Я сделаю лучше.
   - Что вы сделаете?
   - Если он распустится ночью, я приду; я приду  сама  сказать  вам  об
этом. Если он распустится днем, я пройду мимо вашей двери и просуну  за-
писку или под дверь, или через окошечко, между первым и  вторым  обходом
моего отца.
   - Так, так. Роза, одно слово от вас с весточкой об этом будет для ме-
ня двойным счастьем.
   - Вот уже десять часов, я должна покинуть вас.
   - Да, да, идите. Роза, идите.
   Роза ушла почти печальная. Корнелиус почти  прогнал  ее.  Правда,  он
сделал это для того, чтобы она наблюдала за черным тюльпаном.


   XXII
   Цветок расцвел

   Корнелиус провел очень приятную, но в то  же  время  очень  тревожную
ночь. Каждую минуту ему казалось, что его зовет нежный  голос  Розы.  Он
внезапно просыпался, подбегал к двери, прислонял свое лицо  к  окошечку,
но у окошечка никого не было, коридор был пуст.
   Роза тоже бодрствовала, но она была счастливее его:  она  следила  за
тюльпаном. Перед ней, перед ее глазами стоял благородный цветок, чудо из
чудес, не только до сих пор невиданное, но и считавшееся недостижимым.
   Что скажет свет, когда узнает, что черный тюльпан расцвел, что он су-
ществует и что вырастил его ван Берле, заключенный?
   Как решительно прогнал бы Корнелиус человека, который пришел бы пред-
ложить ему свободу в обмен на тюльпан!
   Следующий день не принес с собой никаких  новостей.  Тюльпан  еще  не
распустился.
   День прошел, как и ночь.
   Пришла ночь, и с ней явилась Роза, радостная и легкая, подобная  пти-
це.
   - Ну, как? - спросил Корнелиус.
   - Ну, что же, все идет прекрасно. Этой ночью, несомненно, ваш тюльпан
расцветет.
   - И будет черного цвета?
   - Черного, как смоль.
   - Без единого пятнышка другого цвета?
   - Без единого пятнышка.
   - О, радость! Роза, я провел ночь, мечтая сначала о вас...
   Роза сделала движение, которое выражало недоверие.
   - Затем о том, как мы должны поступить.
   - Ну, и как?
   - Как? А вот что я решил. Как только тюльпан расцветет, как только мы
установим, что он черный, вам нужно будет сейчас же найти курьера.
   - Если дело только в этом, то у меня уже есть курьер наготове.
   - Курьер, которому можно довериться?
   - Курьер, за которого я отвечаю. Один из моих поклонников.
   - Это, надеюсь, не Якоб?
   - Нет, успокойтесь, это лодочник из  Левештейна,  бойкий  малый,  лет
двадцати пяти-двадцати шести!
   - О, дьявол!
   - Будьте покойны, - сказала, смеясь, Роза, - он еще  не  достиг  того
возраста, который вы назначили, - от двадцати шести до  двадцати  восьми
лег.
   - Словом, вы считаете, что на этого  молодого  человека  можно  поло-
житься?
   - Как на меня самое. Он бросится со своей лодки в Вааль или  в  Маас,
куда мне будет угодно, если я ему это прикажу.
   - Ну, хорошо, Роза, через десять часов этот парень сможет быть в  Га-
арлеме. Вы мне дадите бумагу и карандаш или, лучше, чернила и перо, и  я
напишу или, лучше всего, напишите вы сами; ведь я - несчастный заключен-
ный; в этом еще усмотрят, по примеру вашего отца,  какойнибудь  заговор.
Вы напишете председателю общества цветоводов, и я уверен, что  председа-
тель приедет.
   - Ну, а если он будет медлить?
   - Предположите, что он промедлит день, даже два дня. Но это невозмож-
но: любитель тюльпанов не промедлит ни одного часа, ни одной минуты,  ни
одной секунды, он сразу же пустится в путь, чтобы увидеть  восьмое  чудо
света. Но, как я сказал, пусть  он  промедлит  день,  два  дня,  все  же
тюльпан будет еще во всем своем великолепии. Когда  председатель  увидит
тюльпан, когда он составит протокол, все будет кончено, и вы сохраните у
себя копию протокола, а ему отдадите тюльпан. Ах, Роза, если бы мы могли
снести его лично, то