должностных лиц так же, как и они
полагались на его честь солдата.
   - Знаете, капитан, - шепнул графу на ухо  его  старший  лейтенант,  -
пусть депутаты откажут этим бесноватым в их просьбе, но все же пусть они
нам пришлют подкрепление; я полагаю, оно нам не повредит.
   В это время Ян де Витт, оставленный нами, когда он поднимался по  ка-
менной лестнице после разговора с тюремщиком Грифусом и его дочерью  Ро-
зой, подошел к двери камеры, где на матраце лежал его брат Корнель,  ко-
торого, как мы уже говорили, прокурор велел подвергнуть  предварительной
пытке.
   Приговор об его изгнании был получен, и тем самым отпала надобность в
дальнейшем дознании и новых пытках.
   Корнель, вытянувшись на своем ложе, лежал с раздробленными кистями, с
переломанными пальцами. Он не сознался в несовершенном им преступлении и
после трехдневных страданий вздохнул, наконец, с облегчением, узнав, что
судьи, от которых он ожидал смерти, соблаговолили приговорить его только
к изгнанию.
   Сильный телом и непреклонный духом, он  бы  очень  разочаровал  своих
врагов, если бы они могли в глубоком мраке Бюйтенгофской камеры  разгля-
деть игравшую на его бледном лице улыбку мученика,  который  забывает  о
всей мерзости земной, когда перед ним раскрывается сияние неба.
   Напряжением скорее своей воли, чем благодаря какойлибо реальной помо-
щи, Корнель собрал все свои силы, и теперь он подсчитывал, сколько  вре-
мени еще могут юридические формальности задержать его в заключении.
   Это было как раз в то время, когда гражданская милиция, которой  вто-
рила толпа, яростно поносила братьев де Витт и угрожала  защищавшему  их
капитану Тилли. Шум, подобно поднимающемуся морскому приливу,  докатился
до стен тюрьмы и дошел до слуха узника.
   Но, несмотря на угрожающий характер, этот шум не встревожил  Корнеля,
он даже не поднялся к узкому решетчатому окну,  через  которое  проникал
уличный гул и дневной свет.
   Узник был в таком оцепенении от непрерывных физических страданий, что
они стали для него почти привычными. Наконец он с наслаждением  чувство-
вал, что его дух и его разум готовы отделиться от тела; ему  даже  каза-
лось, будто они уже распрощались с телом и витают над ним подобно пламе-
ни, которое взлетает к небу над почти потухшим очагом.
   Он думал также о своем брате. И, может быть, эта мысль появилась  по-
тому, что он каким-то неведомым образом издали почувствовал  приближение
брата.
   В ту самую минуту, когда представление о Яне так отчетливо возникло в
мозгу у Корнеля, что он готов был прошептать его имя, дверь камеры  рас-
пахнулась, вошел Ян и быстрыми шагами направился  к  ложу  заключенного.
Корнель протянул изувеченные руки с  забинтованными  пальцами  к  своему
прославленному брату, которого ему удалось кое в чем превзойти: если ему
не удалось оказать стране больше услуг, чем Ян, то во всяком случае гол-
ландцы ненавидели его сильнее, чем брата.
   Ян нежно поцеловал Корнеля в лоб и осторожно  опустил  на  тюфяк  его
больные руки.
   - Корнель, бедный мой брат, - произнес он, - ты очень  страдаешь,  не
правда ли?
   - Нет, я больше не страдаю, ведь я увидел тебя.
   - Но зато какие для меня мучения видеть тебя в таком  состоянии,  мой
бедный, дорогой Корнель.
   - Потому-то и я больше думал о тебе, чем о себе самом, и все их пытки
вырвали у меня только одну жалобу: "бедный брат". Но ты здесь, и забудем
обо всем. Ты ведь приехал за мной?
   - Да.
   - Я выздоровел. Помоги мне подняться, брат, и ты увидишь, как  хорошо
я могу ходить.
   - Тебе не придется далеко идти, мой друг, - моя карета  стоит  позади
стрелков отряда Тилли.
   - Стрелки Тилли? Почему же они стоят там?
   - А вот почему: предполагают, - ответил со свойственной ему печальной
улыбкой великий пенсионарий, - что жители Гааги  захотят  посмотреть  на
твой отъезд и опасаются, как бы не произошло волнений.
   - Волнений? - переспросил Корнель, пристально взглянув  на  несколько
смущенного брата: - волнений?
   - Да, Корнель.
   - Так вот что я сейчас слышал, - произнес Корнель, как бы говоря  сам
с собой. Потом он опять обратился к брату: - Вокруг Бюйтенгофа  толпится
народ?
   - Да, брат.
   - Как же тебе удалось?
   - Что?
   - Как тебя сюда пропустили?
   - Ты хорошо знаешь, Корнель, что народ нас не особенно любит, - заме-
тил с горечью великий пенсионарий. - Я пробирался боковыми уличками.
   - Ты прятался, Ян?
   - Мне надо было попасть к тебе, не теряя времени Я поступил так,  как
поступают в политике и на море при встречном ветре: я лавировал.
   В этот момент в тюрьму донеслись с площади еще более яростные крики.
   Тилли вел переговоры с гражданской милицией.
   - О, ты - великий кормчий, Ян, - заметил Корнель, - но я  не  уверен,
удастся ли тебе сквозь бурный прибой толпы вывести своего брата из  Бюй-
тенгофа так же благополучно, как ты провел между мелей Шельды до Антвер-
пена флот Тромпа.
   - Мы все же с божьей помощью попытаемся, Корнель, - ответил Ян, -  но
сначала я должен тебе кое-что сказать.
   - Говори.
   С площади снова донеслись крики.
   - О, о, - заметил Корнель, - как разъярены эти люди! Против тебя? Или
против меня?
   - Я думаю, что против нас обоих, Корнель. Я хотел сказать тебе, брат,
что оранжисты, распуская про нас гнусную клевету, ставят нам в вину  пе-
реговоры с Францией.
   - Глупцы!..
   - Да, но они все же упрекают нас в этом.
   - Но ведь если бы наши переговоры успешно закончились,  они  избавили
бы их от поражений при Орсэ, Везеле и Рейнберге. Они избавили бы  их  от
перехода французов через Рейн, и Голландия все еще могла бы считать  се-
бя, среди своих каналов и болот, непобедимой.
   - Все это верно, брат, но еще вернее то, что если бы сейчас нашли на-
шу переписку с господином де Лувуа, то хоть я и опытный  лоцман,  но  не
смог бы спасти даже и тот хрупкий челнок, который должен увезти за  пре-
делы Голландии де Виттов, вынужденных теперь искать счастья на  чужбине.
Эта переписка, которая честным людям доказала бы,  как  сильно  я  люблю
свою страну и какие личные жертвы я готов был принести во имя ее  свобо-
ды, во имя ее славы, - эта переписка погубила бы нас в  глазах  оранжис-
тов, наших победителей. И я надеюсь, дорогой Корнель, что ты ее сжег пе-
ред отъездом из Дордрехта, когда ты направлялся ко мне в Гаагу.
   - Брат, - ответил Корнель, - твоя переписка с господином де Лувуа до-
казывает, что в последнее время ты был самым великим, самым великодушным
и самым мудрым гражданином Семи Соединенных провинций. Я  дорожу  славой
своей родины, особенно я дорожу твоей славой, брат,  и  я,  конечно,  не
сжег этой переписки.
   - Тогда мы погибли для этой земной жизни, -  спокойно  сказал  бывший
великий пенсионарий, подходя к окну.
   - Нет, Ян, наоборот, мы спасем нашу жизнь и одновременно вернем былую
популярность.
   - Что же ты сделал с этими письмами?
   - Я поручил их в Дордрехте моему крестнику, известному тебе Корнелиу-
су ван Берле.
   - О бедняга! Этот милый, наивный мальчик, этот ученый,  который,  что
так редко встречается, знает столько вещей, а думает только о своих цве-
тах. И ты дал ему на хранение этот смертоносный пакет!  Да,  брат,  этот
славный бедняга Корнелиус погиб.
   - Погиб?
   - Да. Он проявит либо душевную силу, либо слабость. Если он  окажется
сильным (ведь, несмотря на то, что он живет вне всякой политики, что  он
похоронил себя в Дордрехте, что он страшно рассеян, он все же  рано  или
поздно узнает о нашей судьбе), если он окажется сильным, он  будет  гор-
диться нами; если окажется слабым, он испугается своей близости  к  нам.
Сильный, он громко заговорит о нашей тайне, слабый, он ее так или  иначе
выдаст. В том и другом случае, Корнель, он погиб и мы тоже. Итак,  брат,
бежим скорее, если еще не поздно.
   Корнель приподнялся на своем ложе  и  взял  за  руку  брата,  который
вздрогнул от прикосновения повязки.
   - Разве я не знаю своего крестника? - сказал Корнель. -  Разве  я  не
научился читать каждую мысль в голове ван Берле, каждое  чувство  в  его
душе? Ты спрашиваешь меня, - силен ли он? Ты спрашиваешь меня, - слаб ли
он? Ни то ни другое. Но не все ли равно, каков он  сам.  Ведь  в  данном
случае важно лишь, чтоб он не выдал тайны, но он и не может  ее  выдать,
так как он ее даже не знает.
   Ян с удивлением повернулся к брату.
   - О, - продолжал с кроткой улыбкой Корнель, - главный инспектор  пло-
тин ведь тоже политик, воспитанный в школе Яна. Я тебе повторяю, что ван
Берле не знает ни содержания, ни значения доверенного ему пакета.
   - Тогда поспешим, - воскликнул Ян: - пока еще не  поздно,  дадим  ему
распоряжение сжечь пакет.
   - С кем же мы пошлем это распоряжение?
   - С моим слугой Кракэ, который должен был сопровождать нас верхом  на
лошади. Он вместе со мной пришел в тюрьму, чтобы  помочь  тебе  сойти  с
лестницы.
   - Подумай хорошенько, прежде чем сжечь эти славные документы.
   - Я думаю, что раньше всего, мой славный Корнель, необходимо  братьям
де Витт спасти свою жизнь для того, чтобы спасти затем  свою  репутацию.
Если мы умрем, кто защитит нас, Корнель? Кто сможет хотя бы понять нас?
   - Так ты думаешь, что они убьют пас, если найдут эти бумаги?
   Не отвечая брату, Ян протянул руку по направлению к площади Бюйтенго-
фа, откуда до них донеслись яростные крики.
   - Да, да, - сказал Корнель, - я хорошо слышу эти крики,  но  что  они
значат?
   Ян распахнул окно.
   - Смерть предателям! - вопила толпа.
   - Теперь ты слышишь, Корнель?
   - И это мы - предатели? - сказал заключенный, подняв глаза к  небу  и
пожимая плечами.
   - Да, это мы, - повторил Ян де Витт.
   - Где Кракэ?
   - Вероятно, за дверью камеры.
   - Так позови его.
   Ян открыл дверь и позвал верного слугу:
   - Войдите, Кракэ, и запомните хорошенько, что вам скажет мой брат.
   - О нет, Ян, словесного распоряжения недостаточно, к  несчастью,  мне
необходимо написать его.
   - Почему же?
   - Потому что ван Берле никому не отдаст и не сожжет пакета без  моего
точного приказа.
   - Но сможешь ли ты, дорогой друг, писать? - спросил Ян,  взглянув  на
опаленные и изувеченные руки несчастного.
   - О, были бы только чернила и перо!
   - Вот, по крайней мере, карандаш.
   - Нет ли у тебя бумаги? Мне ничего не оставили.
   - А вот библия, оторви первую страницу.
   - Хорошо.
   - Но твой почерк сейчас будет неразборчив.
   - Пустяки, - сказал Корнель, взглянув на брата, - эти пальцы,  вынес-
шие огонь палача, и эта воля, победившая боль, объединятся в одном общем
усилии, и не бойся, брат, строчки будут безукоризненно ровные.
   И действительно, Корнель взял карандаш и стал писать.
   Тогда стало заметно, как, от давления израненных пальцев на карандаш,
на повязке выступили капли крови.
   На висках великого пенсионария выступил пот.
   Корнель писал:
   "Дорогой крестник! Сожги пакет, который я тебе вручил, сожги его,  не
рассматривая, не открывая, чтобы содержание его осталось тебе  неизвест-
ным. Тайны такого рода, какие он содержит, убивают его владельцев;  сож-
ги, и ты спасешь Яна и Корнеля. Прощай и люби меня. Корнель де Витт.  20
августа 1672 года".
   Ян со слезами на глазах вытер каплю крови, просочившуюся на бумагу, и
передал письмо Кракэ с последними напутствиями. Затем он вернулся к Кор-
нелю, который от испытанных страданий еще больше побледнел и был  близок
к обмороку.
   - Теперь, - сказал он, - когда до нас донесется свисток нашего  храб-
рого слуги Кракэ, это будет означать, что он уже за пределами толпы,  по
ту сторону пруда. Тогда и мы тронемся в путь.
   Не прошло и пяти минут, как продолжительный и сильный свист  прорезал
вершину черных вязов и заглушил вопли толпы у Бюйтенгофа.
   В знак благодарности Ян простер руки к небу.
   - Теперь, - сказал он, - двинемся в путь, Корнель...


   III
   Воспитанник Яна де Витта

   В то время как доносившиеся к братьям все более и более яростные кри-
ки собравшейся у Бюйтенгофа толпы заставили Яна де Витта торопить отъезд
Корнеля, - в это самое время, как мы уже упоминали, депутация от горожан
направилась в городскую ратушу, чтобы потребовать отозвания  кавалерийс-
кого отряда Тилли.
   От Бюйтенгофа до Хогстрета совсем недалеко. В толпе можно было  заме-
тить незнакомца, который с самого начала с любопытством следил за  дета-
лями разыгравшейся сцены. Вместе с делегацией или, вернее,  -  вслед  за
делегацией, он направился к городской ратуше, чтобы узнать, что там про-
изойдет.
   Это был молодой человек, не старше двадцати двух - двадцати трех лет,
не отличавшийся, судя по  внешнему  виду,  большой  силой.  Он  старался
скрыть свое бледное длинное лицо под тонким платком из фрисландского по-
лотна, которым беспрестанно вытирал покрытый потом лоб и пылающие  губы.
По всей вероятности, у него были веские основания не желать,  чтобы  его
узнали. У него был зоркий, словно у хищной птицы, взгляд, и длинный  ор-
линый нос, тонкий прямой рот, походивший на открытые края раны. Если  бы
Лафатер жил в ту эпоху, этот  человек  мог  бы  служить  ему  прекрасным
объектом для его физиогномических наблюдений, которые  с  самого  начала
привели бы к неблагоприятным для объекта выводам.
   "Какая разница существует между  внешностью  завоевателя  и  морского
разбойника? - спрашивали древние. И отвечали: - Та же разница, что между
орлом и коршуном".
   Уверенность или тревога?
   Мертвенно-бледное лицо, хрупкое болезненное сложение, беспокойная по-
ходка человека, следовавшего от Бюйтенгофа к Хогстрету за  рычащей  тол-
пой, могли быть признаками, характерными или для недоверчивого  хозяина,
или для встревоженного вора. И полицейский, конечно,  увидел  бы  в  нем
последнее, благодаря старанию, с каким человек, интересующий нас в  дан-
ный момент, пытался скрыть свое лицо.
   К тому же он был одет очень просто и, по-видимому, не имел  при  себе
никакого оружия. Его худая, но довольно жилистая рука, с сухими, но  бе-
лыми тонкими, аристократическими пальцами опиралась не  на  руку,  а  на
плечо офицера, который до того момента, как его спутник пошел за толпой,
увлекая его за собой, стоял, держась за эфес шпаги, и с вполне  понятным
интересом следил за происходившими событиями.
   Дойдя до площади Хогстрета, человек с бледным лицом  стал  вместе  со
своим сотоварищем у окна одного дома  за  открытой,  выступающей  наружу
ставней и устремил свой взор на балкон городской ратуши.
   Па неистовые крики толпы окно ратуши распахнулось, и на балкон  вышел
человек.
   - Кто это вышел на балкон? - спросил офицера молодой человек,  только
взглядом указывая на заговорившего, который казался очень  взволнованным
и скорее держался за перила, чем опирался на них.
   - Это депутат Бовельт, - ответил офицер.
   - Что за человек этот депутат Бовельт? Знаете вы его?
   - Порядочный человек, как мне кажется, монсеньер.
   При этой характеристике Бовельта, данной  офицером,  молодой  человек
сделал движение, в котором выразилось и странное разочарование, и  явная
досада. Офицер заметил это и поспешил добавить:
   - По крайней мере, так говорят, монсеньер. Что касается  меня,  то  я
этого утверждать не могу, так как лично не знаю Бовельта.
   - Порядочный человек, - повторил тот, кого называли монсеньером, - но
что вы хотите этим сказать? Честный? Смелый?
   - О, пусть монсеньер извинит меня, но я не осмелился бы  дать  точную
характеристику лица, которое, повторяю вашему высочеству, я знаю  только
по наружности.
   - Впрочем, - сказал молодой человек, - подождем, и мы увидим.
   Офицер наклонил голову в знак согласия и замолчал.
   - Если этот Бовельт порядочный человек, - продолжал принц, - то он не
особенно благосклонно примет требование этих одержимых.
   Нервное подергивание руки принца, помимо его воли судорожно  вздраги-
вавшей на плече спутника, выдавало жгучее нетерпение, которое он  порою,
а особенно в настоящий момент, так плохо скрывал под ледяным  и  мрачным
выражением лица.
   Послышался голос предводителя делегации горожан.  Последний  требовал
от депутата, чтобы тот сказал, где находятся другие его товарищи.
   - Господа, - повторил Бовельт, - я говорю вам, что в настоящий момент
я здесь один с господином Аспереном и ничего  не  могу  решать  на  свой
страх.
   - Приказ! приказ! - крикнули тысячи голосов.
   Бовельт пытался говорить, но слов не было слышно и можно было  видеть
только быстрые, отчаянные движения его рук. Убедившись, однако,  что  он
не может заставить толпу слушать себя, Бовельт  повернулся  к  открытому
окну и позвал Асперена.
   Асперен также вышел на балкон. Его встретили еще более бурными крика-
ми, чем депутата Бовельта десять минут тому назад.
   Он также пытался говорить с толпой, но  вместо  того,  чтобы  слушать
увещания господина Асперена, толпа предпочла  прорваться  сквозь  прави-
тельственную стражу, которая, впрочем, не оказала никакого сопротивления
суверенному народу.
   - Пойдемте, - сказал спокойно молодой человек, в то время  как  толпа
врывалась в главные ворота ратуши. - Переговоры, как видно, будут проис-
ходить внутри. Пойдемте, послушаем, о чем будут говорить.
   - О, монсеньер, монсеньер, будьте осторожны!
   - Почему?
   - Многие из этих депутатов встречались с вами, и достаточно лишь  од-
ному узнать ваше высочество...
   - Да, чтобы можно было обвинить меня в подстрекательстве. Ты прав,  -
сказал молодой человек, и его щеки на миг покраснели от досады,  что  он
проявил несдержанность и обнаружил свои желания. - Да, ты прав, останем-
ся здесь. С этого места нам будет видно, вернутся ли они оттуда удовлет-
воренные или нет, и таким образом мы сможем определить, на сколько поря-
дочен господин Бовельт, честен он или храбр. Это меня очень интересует.
   - Но, - заметил офицер, посмотрев с удивлением на того, кого он вели-
чал монсеньером, - но я думаю, что ваше высочество ни  одной  минуты  не
предполагает, что депутаты прикажут  кавалеристам  Тилли  удалиться.  Не
правда ли?
   - Почему? - холодно спросил молодой человек.
   - Потому что этот приказ был бы просто равносилен подписанию смертно-
го приговора Корнелю и Яну де Витт.
   - Мы это сейчас узнаем, - холодно ответил молодой человек.  -  Одному
лишь богу известно, что творится в сердцах людей.
   Офицер украдкой посмотрел на непроницаемое  лицо  своего  спутника  и
побледнел.
   Этот офицер был человеком честным и смелым.
   С того места, где остановились принц и его спутник, было хорошо слыш-
но и голоса и топот толпы на лестнице ратуши. Затем этот шум стал  расп-
ространяться по всей площади, вырываясь из здания  через  открытые  окна
зала с балконом, на котором появлялись Бовельт  и  Асперен;  они  теперь
вошли внутрь, опасаясь, по всей вероятности, как бы напирающая толпа  не
перекинула их через перила.
   Потом за окнами замелькали волнующиеся, беспорядочные тени. Зал,  где
происходили переговоры, заполнился народом.
   Вдруг шум на мгновение затих, а потом вновь усилился и  достиг  такой
мощи, что старое здание сотрясалось до самого гребня крыши.
   Поток людей снова покатился по галереям и лестницам к выходной двери,
из-под сводов которой он вихрем выкатывался наружу.
   Во главе первой группы скорее летел, чем бежал, человек, с лицом, ис-
каженным омерзительной радостью.
   То был врач Тикелар.
   - Вот он! Вот он! - кричал он, размахивая в воздухе бумажкой.
   - Они получили приказ, - пробормотал пораженный офицер.
   - Ну, вот теперь я убедился, - спокойно сказал принц. - Вы не  знали,
мой дорогой полковник, честный или храбрый человек этот Бовельт.  Он  ни
то и ни другое.
   Провожая спокойным взглядом катившийся перед ним поток толпы, он  до-
бавил:
   - Теперь пойдемте к Бюйтенгофу, полковник; я думаю, что там мы сейчас
увидим изумительное зрелище.
   Офицер поклонился и, не отвечая, последовал за своим повелителем.
   Площадь и все кругом было запружено бесчисленной толпой,  но  кавале-
ристы Тилли продолжали у