Александр Дюма
   Черный тюльпан

   Изд. ГосДетЛит, Ленинград, 1955 г.
   OCR Палек, 1998 г.


   I
   Благодарный народ

   20 августа 1672 года город Гаага, такой оживленный, сияющий и  наряд-
ный, словно в нем царит вечный праздник, - город Гаага со своим тенистым
парком, огромными деревьями, склоненными  над  готическими  зданиями,  с
зеркальной поверхностью широких каналов, в которых отражаются почти вос-
точные по стилю купола его колоколен, - 20 августа 1672 года, город Гаа-
га - столица семи Соединенных провинций,  был  заполнен  высыпавшими  на
улицу возбужденными толпами граждан. Они, торопясь и волнуясь, с  ножами
за поясом, с мушкетами на плечах или с дубинами в руках, пестрым потоком
стекались со всех сторон к грозной тюрьме Бюйтенгоф. Там в то время  то-
мился по доносу врача Тикелара, за покушение  на  убийство,  Корнель  де
Витт, брат Яна де Витта, бывшего великого пенсионария Голландии.
   Если бы история этой эпохи и в особенности того года, с середины  ко-
торого начинается наш рассказ, не была неразрывно связана с двумя вышеу-
помянутыми именами, то несколько последующих пояснительных  строк  могли
бы показаться излишними. Но мы предупреждаем нашего старого  друга-чита-
теля, которому на первых страницах всегда обещаем, что он  получит  удо-
вольствие, по мере наших сил выполняя это обещание, -  мы  предупреждаем
его, что это введение так же необходимо для ясности  нашего  повествова-
ния, как и для понимания того великого политического события, с  которым
связана эта повесть.
   Корнелю, или Корнелиусу де Витту, главному инспектору плотин области,
бывшему бургомистру своего родного города  Дордрехта  и  депутату  гене-
ральных штатов Голландии, было сорок девять лет, когда  голландский  на-
род, разочаровавшись в республиканском образе правления, как его понимал
великий пенсионарий Голландии Ян де Витт, проникся страстной  любовью  к
идее штатгальтерства, которое в свое время было особым эдиктом  навсегда
упразднено в Голландии по настоянию Яна де Витта.
   Так как очень редко бывает, чтобы общественное мнение в своей каприз-
ной изменчивости не связывало определенного принципа с какой-нибудь лич-
ностью, то и в данном случае народ связывал республику с двумя  суровыми
братьями де Витт, этими римлянами Голландии, непоколебимыми сторонниками
умеренной свободы и благосостояния  без  излишеств.  А  за  идеей  штат-
гальтерства, казалось народу, стоит,  склонив  свое  суровое,  осененное
мыслью чело, молодой  Вильгельм  Оранский,  которому  современники  дали
прозвище Молчаливый.
   Оба брата де Витт проявляли величайшую осторожность  в  отношениях  с
Людовиком XIV, так как они видели рост его влияния на всю  Европу,  силу
же его они почувствовали на самой Голландии, когда столь блестящим успе-
хом закончилась его Рейнская кампания, в три месяца сломившая могущество
Соединенных провинций.
   Людовик XIV с давних пор был врагом голландцев, и они оскорбляли  его
или насмехались над ним всеми способами, правда -  почти  всегда  устами
находившихся в Голландии французских эмигрантов. Национальное  самолюбие
голландцев видело в нем современного Митридата, угрожающего их республи-
ке.
   Народ питал к де Виттам двойную неприязнь. Вызывалась  она,  с  одной
стороны, упорной борьбой этих представителей  государственной  власти  с
устремлениями всей нации, с другой - естественным разочарованием  побеж-
денного народа, надеющегося, что другой вождь сможет спасти его от разо-
рения и позора.
   Этим другим  вождем,  готовым  появиться,  чтобы  дерзновенно  начать
борьбу с Людовиком XIV, и был Вильгельм, принц Оранский, сын  Вильгельма
II, внук (через Генриету Стюарт) Карла I - короля английского, тот  мол-
чаливый юноша, тень которого, как мы  уже  говорили,  вырисовывалась  за
идеей штатгальтерства. В 1672 году ему было 22  года.  Его  воспитателем
был Ян де Витт, стремившийся сделать из бывшего принца хорошего  гражда-
нина. Он-то и лишил его надежды на получение власти своим эдиктом об уп-
разднении штатгальтерства на вечные времена. Но  страх  перед  Людовиком
XIV заставил голландцев отказаться от политики великого пенсионария, от-
менить этот эдикт и восстановить штатгальтерство для Вильгельма Оранско-
го.
   Великий пенсионарий преклонился перед волей сограждан; но Корнель  де
Витт проявил больше упорства и, несмотря на угрозы  смертью  со  стороны
оранжистских толп, осаждавших его дома в Дордрехте, отказался  подписать
восстанавливавший штатгальтерство акт. Только мольбы и рыдания жены зас-
тавили его, наконец, поставить свою подпись под этим актом, но к подписи
он прибавил две буквы: V.С. - то есть vi coactus - "вынужденный силой".
   И только чудом он спасся в этот день от своих врагов.
   Что касается Яна де Витта, то и он ничего не  выиграл  от  того,  что
быстрее и легче склонился перед волей сограждан. Спустя  несколько  дней
после этого события на него было  произведено  покушение,  -  пронзенный
несколькими ударами кинжала, он все же не умер от ран.
   Эго не удовлетворило оранжистов. Жизнь обоих братьев была  постоянной
преградой их замыслам. Они изменили свою тактику и пытались достичь кле-
ветой того, чего не могли выполнить при помощи  кинжала,  рассчитывая  в
любой момент, когда будет нужно, вернуться к первой своей тактике.
   Не всегда случается, чтобы для выполнения великого исторического дела
появлялся столь же великий деятель. Когда же такое  совпадение  происхо-
дит, история тотчас же отмечает имя такого деятеля, чтобы им могли  вос-
хищаться потомки.
   Но когда сам черт вмешивается в людские дела,  чтобы  погубить  како-
го-нибудь человека или целое государство, редко бывает, чтобы у него под
рукой не оказалось подлеца, которому достаточно шепнуть на ухо одно сло-
во - и он тотчас же примется за работу.
   Таким подлецом, в данных обстоятельствах оказавшимся весьма  подходя-
щей для черта личностью, явился, как мы уже, кажется, говорили, Тикелар,
по профессии врач.
   Он заявил, что Корнель де Витт, возмущенный отменой  эдикта  о  штат-
гальтерстве, что он, впрочем, доказал припиской к своей подписи, и восп-
ламененный ненавистью к Вильгельму Оранскому, подговорил убийцу  освобо-
дить республику от нового штатгальтера и что этим убийцей  является  он,
Тикелар. Однако при одной лишь мысли  о  данном  ему  поручении  он  по-
чувствовал такое угрызение совести, что предпочел лучше разоблачить пре-
ступление, чем его совершить.
   Можно себе представить, какое возмущение охватило оранжистов при  из-
вестии о заговоре. 16 августа 1672 года Корнель был  арестован  в  своем
доме, и его подвергли в Бюйтенгофской тюрьме пытке, чтобы вырвать у него
признание в заговоре против Вильгельма.
   Но Корнель был не только выдающимся умом, - он  был  также  человеком
великого мужества. Он принадлежал к той породе  людей,  которые  преданы
своим политическим убеждениям так, как их деды преданы были вере,  кото-
рые улыбаются под пыткой; и в то время, как его терзали, он декламировал
твердым голосом, скандируя размер, первую строфу оды Горация  Yustum  et
tenacem, - ни в чем не признался и не только измотал палачей, но и поко-
лебал их фанатическую уверенность в своей правоте.
   Тем не менее судьи не предъявили Тикелару никакого обвинения, а  Кор-
неля де Витта лишили всех должностей и званий и  приговорили  к  вечному
изгнанию из пределов республики.
   При первых же слухах о возведенных на брата обвинениях Ян де Витт от-
казался от своей должности великого пенсионария. А  Вильгельм  Оранский,
стараясь, впрочем, несколько ускорить события,  поджидал,  чтобы  народ,
идолом которого он являлся в  то  время,  сложил  ему  из  трупов  обоих
братьев две ступеньки, необходимые ему для того, чтобы  взойти  к  месту
штатгальтера.
   Итак, 20 августа 1672 года, как мы уже сказали в начале  этой  главы,
все население города стекалось к Бюйтенгофу,  чтобы  присутствовать  при
выходе из тюрьмы Корнеля де Витта, отправлявшегося в изгнание. Всем  хо-
телось увидеть, какие следы оставила пытка на благородном теле этого че-
ловека, который так хорошо знал Горация.
   Поспешим добавить, что не вся масса, стекавшаяся к Бюйтенгофу,  стре-
милась туда с безобидной целью присутствовать на необычном зрелище; мно-
гие из толпы хотели сыграть при этом активную роль или,  вернее,  высту-
пить в роли, которая, по их мнению, была раньше плохо сыграна.
   Мы имеем в виду роль палача.
   Правда, в толпе были также люди, спешившие к зданию  тюрьмы  с  менее
враждебными намерениями. Их главным образом интересовало зрелище,  столь
привлекательное для толпы и льстящее ее самолюбию, зрелище  повергнутого
в прах человека, который долго и гордо стоял во весь свой рост.
   Ведь Корнель де Витт - этот бесстрашный человек - сидел в  заключении
и был измучен пыткой. Не увидят ли они его бледным, окровавленным,  уни-
женным? Разве это не блестящий триумф для буржуазии, еще более завистли-
вой, чем простой народ, триумф, в котором  каждый  порядочный  горожанин
Гааги должен был принять участие?
   - И к тому же, - говорили оранжистские подстрекатели, ловко  рассеяв-
шиеся в толпе, с расчетом превратить ее одновременно в  острое  и  тупое
орудие, - не подвернется ли случай по  пути  от  Бюйтенгофа  до  заставы
швырнуть грязью, а может быть, даже и камнем в этого  гордеца,  главного
инспектора  плотин,  который  не  только  дал  принцу  Оранскому   штат-
гальтерство vi coactus, но еще хотел его убить?
   А более ярые враги Франции говорили, что надо бы действовать  с  тол-
ком, и если б нашлись в Гааге смелые люди, - они никогда бы не допустили
Корнеля де Витта отправиться в изгнание. Ведь он, как только очутится за
пределами Голландии, сейчас же снова начнет  вместе  с  Францией  плести
свои интриги и будет жить со своим негодяем-братом Яном на золото марки-
за Лувуа.
   Понятно, что при таком настроении люди, жаждущие зрелища,  обычно  не
идут шагом, а бегут. Вот почему жители Гааги стремительно бежали по нап-
равлению к Бюйтенгофу.
   Среди наиболее торопившихся бежал и Тикелар, полный озлобления  и  не
знающий, что же ему теперь предпринять. У оранжистов он считался олицет-
ворением честности, национальной гордости и христианского милосердия.
   Этот благородный негодяй изощрял все свое остроумие и  пускал  в  ход
всю силу своего воображения, рассказывая, как Корнель  де  Витт  пытался
купить его совесть, какие суммы денег он сулил ему и какие адские  махи-
нации строил заблаговременно, чтобы устранить для  него,  Тикелара,  все
затруднения при покушении на убийство.
   И каждая его фраза жадно воспринималась толпой, вызывала бурные возг-
ласы восторженной любви к Вильгельму  Оранскому  и  слепой  ненависти  к
братьям де Виттам.
   Толпа готова была проклинать неправедных судей, которые своим  приго-
вором давали возможность скрыться живым  и  невредимым  такому  ужасному
преступнику, каким был этот негодяй Корнель де Витт.
   А подстрекатели тем временем шептали исподтишка:
   - Он ускользнет от нас. Он уедет.
   Другие добавляли:
   - В Схвенингене его поджидает корабль, французский  корабль.  Тикелар
видел его.
   - Доблестный Тикелар! Честный Тикелар! - хором кричала толпа.
   - А вы не думаете о том, - произнес кто-то, - что вместе  с  Корнелем
сбежит и Ян, такой же предатель, как и его брат?
   - И эти два мерзавца будут проедать во Франции наши деньги, деньги за
наши корабли, наши арсеналы, наши верфи, проданные Людовику XIV!
   - Не дадим им уехать! - воскликнул некий  патриот,  более  ярый,  чем
прочие.
   - К тюрьме! К тюрьме! - завопила толпа.
   И под эти возгласы ускорялись шаги горожан, заряжались мушкеты, свер-
кали бердыши и загорались глаза.
   Однако никакого насилия пока еще не было совершено,  и  кавалерийская
цепь, охранявшая доступ к  Бюйтенгофу,  стояла  суровая,  непроницаемая,
молчаливая и более грозная в своей неподвижности, чем  эти  возбужденные
толпы гаагских буржуа с их криками и угрозами.  Отряд  стоял  неподвижно
под зорким взглядом своего командира, капитана гаагской кавалерии, кото-
рый сидел на коне с обнаженной, но опущенной к стремени шпагой.
   Этому отряду кавалерии, единственному  барьеру,  защищавшему  тюрьму,
пришлось сдерживать не только бушующую, разнузданную  толпу  народа,  но
также и отряд гражданской милиции, выстроенный перед  тюрьмой  для  сов-
местного с  кавалерией  поддержания  порядка.  Милиция  подавала  пример
смутьянам провокационными выкриками:
   - Да здравствует принц Оранский! Долой предателей!
   Правда, присутствие капитана Тилли и его кавалеристов несколько сдер-
живало пыл вооруженных буржуа, но вскоре они разъярились от  собственных
криков, и, так как им не было понятно, что можно быть храбрыми, не  про-
изводя шума, они приняли спокойствие кавалеристов за робость и двинулись
к тюрьме, увлекая за собой толпу.
   Тогда граф Тилли, нахмурив брови и подняв  шпагу,  один  двинулся  им
навстречу:
   - Эй вы, господа из гражданской милиции! - воскликнул он, - зачем  вы
тронулись с места и чего вы хотите?
   Буржуа замахали мушкетами, продолжая кричать:
   - Да здравствует принц Оранский! Смерть предателям!
   - Да здравствует принц Оранский, пусть так, - сказал Тилли, - хотя  я
и предпочитаю веселые лица мрачным. Смерть предателям! Если вам  угодно,
но при условии, что вы ограничитесь только криками. Кричите сколько  вам
угодно: "Смерть предателям", но выполнить этой угрозы вам не придется. Я
поставлен здесь, чтобы этого не допустить, и не допущу.
   И затем, повернувшись к своим солдатам, скомандовал:
   - Целься!
   Солдаты Тилли выполнили команду с невозмутимым спокойствием. И  мили-
ция и толпа немедленно отступили назад в некотором  смятении,  вызвавшем
улыбку у командира кавалерии.
   - Ну, ну, - сказал он насмешливым тоном, свойственным только военным:
- не пугайтесь, граждане, мои солдаты не сделают ни одного выстрела,  но
зато и вы, со своей стороны, не сделаете ни одного шага к тюрьме.
   - А знаете ли вы, господин офицер, что у нас есть мушкеты? -  крикнул
взбешенный командир гражданской милиции.
   - Еще бы, я хорошо вижу, что у вас есть мушкеты, - ответил  Тилли,  -
они все время мелькают у меня перед глазами; но заметьте также и вы, что
у нас есть пистолеты, которые прекрасно бьют на пятьдесят  шагов,  а  вы
стоите только в двадцати пяти.
   - Смерть предателям! - загорланили возмущенные буржуа.
   - Ну, - проворчал офицер, - вы повторяете все одно и то же; это надо-
едает.
   И он занял свой пост во главе отряда, в то время как смятение  вокруг
Бюйтенгофа все усиливалось.
   И, однако, возбужденные толпы не знали, что в тот самый момент, когда
они чуяли кровь одной  из  своих  жертв,  другая  жертва,  словно  спеша
навстречу своей судьбе, направлялась в Бюйтенгоф и проходила в  какихни-
будь ста шагах от площади, позади отряда кавалеристов.
   Действительно, Ян де Витт только что вышел из своей кареты и в сопро-
вождении слуги спокойно  шел  пешком  по  переднему  двору,  ведущему  к
тюрьме.
   Он назвал себя привратнику, который, впрочем, и так знал его.
   - Здравствуй, Грифус, - сказал он, - я  пришел,  чтобы  увезти  моего
брата Корнеля де Витта, приговоренного, как тебе известно, к изгнанию.
   Привратник, похожий на выдрессированного медведя,  обученного  откры-
вать и закрывать двери тюрьмы, поклонился Яну де Витту и  пропустил  его
внутрь здания, двери которого сейчас же за ним закрылись.
   Пройдя шагов десять, Ян де Витт встретил очаровательную семнадцати  -
или восемнадцатилетнюю девушку в фрисландском костюме,  которая  сделала
ему изящный реверанс.
   - Здравствуй, прекрасная милая Роза, - сказал он, взяв ее ласково  за
подбородок. - Как чувствует себя мой брат?
   - О, господин Ян, - ответила девушка, - я опасаюсь не  за  страдания,
которые ему причинили, - они ведь уже прошли.
   - Чего же ты боишься, красавица?
   - Я опасаюсь, господин Ян, зла, которое ему намереваются  еще  причи-
нить.
   - Ах, да, - сказал де Витт: - ты думаешь об этой толпе, не правда ли?
   - Вы слышите, как она бушует?
   - Да, действительно, народ очень возбужден, но так как мы ему,  кроме
добра, ничего не сделали, то, может быть, при виде нас он успокоится.
   - К несчастью, этого недостаточно, - прошептала девушка и  удалилась,
заметив властный знак, который ей сделал отец.
   - Да, недостаточно, дитя мое, ты права.
   - Вот молоденькая девушка, - шептал, продолжая свой путь, Ян де Витт,
- по всей вероятности, она не умеет даже читать и, следовательно, никог-
да ничего не читала, но она одним словом охарактеризовала историю  чело-
вечества.
   И Ян де Витт, бывший великий пенсионарий, по-прежнему  спокойный,  но
только более грустный, чем при входе, продолжал свой путь к камере  бра-
та.


   II
   Два брата

   В тревоге красавицы Розы было верное предчувствие: в то время как  Ян
де Витт поднимался по каменной лестнице, ведущей в тюрьму к брату,  воо-
руженные буржуа прилагали все усилия, чтобы удалить отряд Тилли, не  да-
вавший им действовать.
   При виде их стараний народ, одобрявший благие намерения  своей  мили-
ции, кричал во всю глотку:
   - Да здравствует гражданская милиция!
   Что касается Тилли, то он, столь же осторожный, сколь и  решительный,
вел под охраной пистолетов своего эскадрона переговоры с гражданской ми-
лицией, стараясь втолковать ей, что правительством дан ему приказ  охра-
нять тремя кавалерийскими взводами тюрьму и прилегающие улицы.
   - Зачем этот приказ? Зачем охранять тюрьму? - кричали оранжисты.
   - Ну вот, - ответил Тилли, - теперь вы мне задаете вопросы, на  кото-
рые я вам не могу ответить. Мне приказали: "Охраняйте", - я охраняю. Вы,
господа, сами почти военные, и вы должны знать, что  военный  приказ  не
оспаривается.
   - Но этот приказ вам дали для того,  чтобы  предоставить  возможность
предателям выйти за пределы города.
   - Вполне возможно, раз предатели осуждены на изгнание, - ответил Тил-
ли.
   - Но от кого исходит приказ?
   - От правительства, конечно.
   - Они предают нас!
   - Этого я не знаю.
   - И вы также изменник!
   - Я?
   - Да, вы.
   - Ах, вот как! Но подумайте, господа горожане, кому мог  бы  я  изме-
нить? Правительству? Но где же здесь измена? Ведь я нахожусь у  него  на
службе и в точности выполняю его приказ.
   Ввиду того, что граф был совершенно прав и на его ответ  нечего  было
возразить, крики и угрозы стали еще громче.  Эти  крики  и  угрозы  были
ужасны, а граф отвечал на них с самой изысканной вежливостью:
   - Господа горожане, убедительно прошу вас,  разрядите  свои  мушкеты;
может произойти случайный выстрел, и, если он ранит хоть одного из  моих
кавалеристов, мы уложим у вас человек двести. Нам это будет очень непри-
ятно, а вам еще неприятнее; тем более, что ни у меня" ни у вас  подобных
намерений нет.
   - Если бы вы это сделали, - кричали буржуа, - мы бы тоже  открыли  по
вас огонь.
   - Так, так, но если бы вы, стреляя в нас, перебили  бы  нас  всех  от
первого до последнего, все же от этого не воскресли бы и ваши люди, уби-
тые нами.
   - Уступите нам площадь, и вы поступите, как честный гражданин.
   - Во-первых, я не гражданин, - ответил Тилли, - я офицер, что  далеко
не одно и то же; а затем я не голландец, а француз, что еще  более  усу-
губляет разницу. Я признаю только правительство, которое платит мне  жа-
лованье. Принесите мне от него приказ очистить площадь, и я в ту же  ми-
нуту сделаю полуоборот, тем более, что мне самому ужасно  надоело  здесь
торчать.
   - Да! Да! - закричала сотня голосов, которую сейчас же поддержали еще
пятьсот других. - К ратуше! К депутатам! Скорей! Скорей!
   - Так, так, - бормотал Тилли, глядя, как удаляются самые неистовые из
горожан, - идите к ратуше, идите  требовать,  чтобы  депутаты  совершили
подлость, и вы увидите, удовлетворят  ли  ваше  требование.  Идите,  мои
друзья, идите!
   Достойный офицер полагался на честь